На душѣ моей лежитъ старый долгъ. Я пропустилъ безъ привѣтствія маленькую, но очень содержательную и полезную книжку г. В. Новикова о «Фашизмѣ». Объ успѣхѣ этой книжки наилучше свидѣтельствуетъ то ея послѣдствіе, что въ русскомъ Парижѣ учредилась подъ руководствомъ того же г. В. Новикова «Школа фашизма», проявляющая, какъ видно изъ газетныхъ отчетовъ о докладахъ и дискуссіяхъ въ ней, довольно оживленную дѣятельность. Такимъ образомъ, книжка г. Новикова получаетъ значеніе краткаго катехизиса по фашизму. Трезвая, спокойная, догматическая, она пришла вовремя для того, чтобы пролить лучъ свѣта въ темную безтолковщину представленій о фашизмѣ, бродящихъ въ зарубежномъ русскомъ обществѣ.

Г. Новиковъ хорошо изучилъ исторію итальянскаго фашизма и литературу о немъ — итальянскую, французскую и нѣмецкую. Понялъ психологію его и примкнулъ къ его лозунгамъ. Иногда онъ впадаетъ въ чрезмѣрный, можетъ быть, оптимизмъ. Но, такъ какъ всѣ катехизисы въ мірѣ преслѣдуютъ цѣль лишь теоретическаго познанія своихъ истинъ въ ихъ идеальномъ абсолютѣ, то катехизатору и довлѣетъ быть оптимистомъ. Идеальную основу фашизма г. Новиковъ усвоилъ ясно и твердо, а что касается житейскихъ поправокъ къ ней, такъ это не его и дѣло, а дѣло той жизни, въ условіяхъ которой развивается фашизмъ.

Ибо въ томъ-то и сила, и обаяніе истиннаго фашизма, что онъ подобенъ хорошо закаленной стали: металлически твердъ и не ломокъ, а, между тѣмъ, гибокъ, — вмѣстѣ клинокъ толедской шпаги и пружина американской машины. Отсюда всѣ качества фашизма — и его достоинства, и его недостатки, зависимые частью отъ пробѣловъ ученія, частью и отъ преувеличеній.

Такъ какъ ученіе фашизма еще очень молодо, то оно далеко отъ законченности и догматической стройности. А такъ какъ оно живое и гибкое, то, можетъ быть, безусловной догматической стройности и никогда имѣть не будетъ. У него есть формулы дѣйствія въ условіяхъ національной потребности, которая понимается и принимается, какъ ultima ratio. Надъ-національной догмы, нормирующей національную потребность, для фашизма не существуетъ. Или, по крайней мѣрѣ, онъ пріемлетъ ее настолько условно, что она, по мѣрѣ надобности, то глядитъ на бѣлый свѣтъ во всѣ глаза и говоритъ весьма краснорѣчиво, то, наоборотъ, безмолвствуетъ нѣмо, скромно повернутая ликомъ къ стѣнѣ.

Это отсутствіе въ фашизмѣ надъ-національнаго абсолюта, эта территоріально-этническія ограниченность круга его идеаловъ и, слѣдовательно, моральной отвѣтственности, эта готовность его рѣшительно отвергнуть, какъ предразсудокъ, все, что не выгодно для націи, хотя бы оно было освящено вѣками культурнаго вѣрованія, и принять все, что для націи выгодно, хотя бы оно являлось неслыханнымъ новшествомъ, — очень смущаютъ европейское общество, привычное къ шкалѣ политическихъ формулъ XIX вѣка. Ни подъ одну изъ нихъ фашизмъ не подходитъ. Ни, — прежде всего, — подъ главную рубрику политическихъ движеній, такъ легко классифицируемыхъ для прошлаго столѣтія по отношенію ихъ къ «принципамъ 1789 года».

Ибо фашизмъ — ни «революція», ни «реакція», какъ таковыя до настоящаго времени понимались. Но, являясь наслѣднымъ дѣтищемъ той и другой, совмѣщаетъ въ себѣ преемственныя черты ихъ обѣихъ съ своимъ собственнымъ новымъ характеромъ, благодаря которому наслѣдія революціи и реакціи распредѣляются въ фашизмѣ въ оригинальныхъ перемѣщеніяхъ, часто діаметральныхъ. То, что до фашизма слыло и чтилось, какъ «революціонное достиженіе», онъ очень часто объявляетъ отжившимъ и застойнымъ, — слѣдовательно, реакціоннымъ. Таково его отношеніе къ соціалистическимъ группамъ, къ парламентаризму, къ масонству. А къ возможностямъ своей «реакціи» онъ пришелъ чисто революціоннымъ путемъ. Достигнувъ же ея, придалъ и придаетъ ей столь прогрессивно-культурный характеръ, какимъ доселѣ не увѣнчана была ни одна «революція».

Эта смѣшанность въ фашизмѣ противоположныхъ началъ сбиваетъ съ толка всѣхъ, кто судитъ о немъ не по живой его наглядности, а по наслышкѣ и умозрѣнію. При всей распространенности по обоимъ полушаріямъ Земли имени «фашизма», при всѣхъ стараніяхъ, опять-таки почти повсемѣстныхъ, подражать ему организаціями, пріемлющими названіе фашистическихъ, идея и существо итальянскаго фашизма (а я только о немъ и говорю, такъ какъ только итальянский фашизмъ и знаю), понимаются въ Европѣ очень смутно, въ самомъ пестромъ разнообразіи произвольныхъ толкованій. И очень часто — грубыхъ искаженій, о чемъ усердно заботятся безчисленные враги фашизма. Для коммунистовъ, соціалистовъ, масоновъ, фанатиковъ парламентаризма фашизмъ врагъ, противъ котораго считаются всѣ средства дозволенными.

А потому и дѣйствительно пускаются въ ходъ такія машины опорачиванія и подрыва, какихъ печать и трибуна XX вѣка еще не мобилизовали, кажется, ни противъ одной современной политической силы, не исключая, пожалуй, даже большевизма. Ибо, когда соціалисты, масоны, «демократы» (ставлю въ кавычки потому, что демократу, если онъ впрямь таковъ, бороться противъ фашизма — великая глупость) ополчаются на большевизмъ, они его, какъ русская пословица говоритъ, «бьютъ лукошкомъ». Ну, а когда дѣло доходитъ до фашизма, тутъ ужъ подавай безмѣнъ, ломъ и прочтя тяжеловѣсныя орудія, удобныя къ серьезному членовредительству.

Освѣдомленія русской зарубежной печати о фашизмѣ, за весьма малыми исключеніями, дышатъ обыкновенно такимъ блаженнымъ невѣдѣніемъ истины и нежеланіемъ ее увѣдать, что мнѣ, живущему вотъ уже пять лѣтъ подъ «игомъ фашизма», то и дѣло приходится повторять въ недоумѣніи:

Съ кого они портреты пишутъ?
Гдѣ разговоры эти слышатъ?

Недоумѣніе относится не только къ «лѣвой» печати. Для нея-то, извѣстно, фашизмъ — нѣчто въ родѣ челюсти адовой, ежедневно, ежечасно, ежеминутно сокрушающей десятки, сотни, тысячи ангелоподобныхъ праведниковъ всякаго инакомыслящаго политическаго толка.

«Лѣвая» часть зарубежной русской печати такъ усердствуетъ въ очерненіи фашизма вообще, итальянскаго въ особенности, такъ ненавидитъ Муссолини, словно, подумаешь, это — никто, какъ онъ съ своими «черными рубашками», а вовсе не большевики, выгнали «лѣвыхъ» издателей, редакторовъ и сотрудниковъ изъ Россіи и препятствуютъ ихъ обратному туда возвращенію.

Нѣтъ, недоумѣніе распространяется и на «правое» крыло русскаго зарубежья, въ особенности, на его «крайнія» перья. Здѣсь принято влюбленно изображать фашиста отчасти Держимордою, съ дубинкою (вмѣсто отечественной нагайки) въ рукахъ и съ приказомъ «о забираніи всякаго встрѣчнаго» въ карманѣ; отчасти тѣмъ фельдфебелемъ, коего Скалозубъ собирался дать въ Вольтеры Репетилову, князь Григорію и прочимъ клубнымъ либераламъ Грибоѣдовской Москвы. Муссолини превращается въ этихъ «идеализаціяхъ» въ нѣчто среднее между обожествленнымъ директоромъ допартамента государственной полиціи и тѣмъ щедринскимъ помпадуромъ, который прибывъ въ присутствующее мѣсто, первымъ дѣломъ подложилъ сводъ законовъ подъ сидѣнье и, колотя себя въ грудь кулаками, возопилъ гласомъ веліимъ:

— Законъ? что? законъ? Я для васъ, такихъ-сякихъ, законъ!!!

«Идеализація» напрасная. Она несетъ жестокія разочарованія для любителей той особой «крѣпкой власти», что, властвуя палкой, никакими уроками исторіи не хочетъ или не можетъ научиться простой истинѣ, что палка — о двухъ концахъ. Да что — «исторіи»! Ни даже живой дѣйствительности, еще не залѣчившей на бокахъ «крѣпкой власти» синяковъ и ссадинъ, нажитыхъ въ плачевное время, когда вырванная изъ рукъ ея палка лупила другимъ концомъ по ея беззащитнымъ тѣлесамъ.

Муссолини, — а итальянскій фашизмъ — это онъ, — никогда не считается съ тѣмъ, «лѣво» или «право», «красно» или «бѣло», либерально или консервативно, конституціонно или принудительно будетъ то, что онъ долженъ сдѣлать въ данный моментъ. А считается исключительно съ тѣмъ, полезно ли будетъ его дѣло для Италіи и чаемыхъ имъ ея судебъ. И, если онъ убѣжденъ, что полезно, то никакими сторонними соображеніями нельзя воспрепятствовать его устремленію къ намѣченной цѣли. Онъ очень честный, прямой, безкорыстный и, въ частной жизни (только мало ея у него есть!), даже мягкій человѣкъ, хотя и очень вспыльчивъ и, въ гнѣвѣ, способенъ себя не помнить. Но я думаю, что, если бы для блага Италіи понадобилось ему замыслить и совершить самое страшное личное преступленіе, онъ не задумался бы.

Это римскій характеръ и римскій умъ одержимый римскою мечтою. Своего идеала Великой Италіи онъ нисколько не скрываетъ, и, конечно, на пути къ ея осуществленію его въ состояніи остановить только непосильныя его одолѣнію физическія препятствія. Черезъ всякія иныя преграды онъ перешагнетъ съ такою же спокойною совѣстью и съ тѣмъ же чувствомъ правоты, какъ шагали «династы»-патріоты античнаго Рима, какъ шагали Юлій Цезарь и Наполеонъ, съ которыми его часто сравниваютъ и, кажется, онъ любитъ, чтобы сравнивали.

Рѣже примѣняется къ Муссолини другое сравненіе — хотя, по моему, оно болѣе всѣхъ было бы умѣстно, ибо Муссолини — образъ «римскаго ума» не въ античной его оригинальности, но прошедшаго шлифовку эпохи Возрожденія. Онъ не изъ тѣхъ римлянъ, о которыхъ писалъ Титъ Ливій, а изъ тѣхъ, которые, благодаря гуманистамъ, выучились вдохновляться великимъ римскимъ прошлымъ по Титу Ливію… съ комментаріями Николо Маккіавелли! Къ сожалѣнію, имя Чезаре Борджіа такъ отягчено кровавыми преступленіями и развратомъ, что въ памяти человѣчества грѣхи этого вдохновеннаго имперіалиста эпохи «Воскресшихъ боговъ» заслонили его геніальную политическую одаренность и дальновидность. Между тѣмъ, Муссолини, хотя совѣсть его чиста отъ пятенъ крови и корысти и семьянинъ онъ добродѣтельный, тѣмъ не менѣе, изъ всѣхъ своихъ предшественниковъ по «римской идеѣ», наиболѣе близокъ къ нему — «мечу Святого Престола», кумиру Маккіавелли, — герцогу Валентинуа.

Муссолини человѣкъ демократическаго происхожденія, умъ и характеръ его прошли школу демократическаго образованія и воспитанія. Поэтому — если онъ и «Чезаре Борджіа», то демократизированный въ мѣру условій ХХ-го вѣка. Но его тѣсно связываетъ съ аристократическимъ идейнымъ предкомъ нѣкая «практическая мечтательность», вооруженная тонкою прозорливостью въ вѣчность судебъ Аппенинскаго полуострова. Оба они хорошо поняли ту «римскую истину», что Италія, по своему географическому положенію, не можетъ быть благополучнымъ государствомъ средней руки, хотя бы и съ титуломъ великой державы.

Въ круговращеніи вѣковъ, Италія была то всѣмъ въ Европѣ, то ничѣмъ, то владыкою Средиземья, то рабынею средиземныхъ сосѣдей и германскаго сѣвера. Германцы, французы, испанцы отнимали у нея первую роль на европейскомъ театрѣ и принижали ее до роли «на выхода», что она терпѣла столѣтіями, но «вторыхъ ролей» она никогда не хотѣла играть и не играла. Не только вся она, въ единствѣ, но даже отдѣльныя государства ея состава, — Венеціанская республика, Генуэзская, Миланское герцогство, Флоренція, Сьена, Пиза, Парма, — всегда качались между двумя крайностями: или роскошное процвѣтаніе, или глубокій упадокъ. Тѣмъ менѣе можно было ожидать, чтобы объединеная Италія помирилась съ мѣстомъ какой-то бѣдной родственницы въ богатой семьѣ, отведенномъ ей шестьдесять лѣтъ тому назадъ чуть ли не «великодушіемъ Европы», и покорно пошла по намѣченному для нея банальному пути. Италія не страна совершенства, имѣетъ и свои недостатки. Но Италія и «мѣщанство» — «двѣ вещи не совмѣстимыя».

Въ XIX вѣкѣ было часто повторяемо, съ порицаніемъ, сужденіе о неисправимой «мегаломаніи» Италіи. Есть охотники твердить его и сейчасъ, хотя это и неумно — въ нынѣшнихъ европейскихъ условіяхъ, когда, что ни государство, то банкротъ, либо полубанкротъ, просто-таки смѣшно. Полъ-столѣтія тому назадъ «мегаломанія» слабой и малолюдной Италіи еще могла быть разсматриваема Европою свысока, какъ не имѣющая за собою иныхъ мотивовъ и опоръ, кромѣ романтическихъ традицій древняго своего величія. Но въ настоящее время не очень-то подведешь подъ рубрику «мегаломаніи» мечты и вожделѣнія страны, тѣсной для населенія, переваливающаго за сорокъ милліоновъ и рожающаго дальнѣйшее населеніе съ усердіемъ, которому ближайшая сосѣдка, Франція, должна, вздыхая, безнадежно завидовать.

Страна эта выдержала трудную войну съ нашествіемъ непріятеля въ сѣверныя итальянскія области — и выдержала съ честью. Я знаю, что въ государствахъ Антанты есть тенденція умалять заслуги Италія во время войны, отрицать положительныя качества ея арміи и т. д.

Но я жилъ въ Италіи въ ея военные 1915 и 1916 (до октября) годы и видѣлъ, какъ ей было трудно, и какъ героически боролась она со своею неподготовленностью къ войнѣ, а потомъ преодолѣвала шагъ за шагомъ труднѣйшій изъ всѣхъ фронтовъ Европейской войны. Признаюсь, я всегда съ негодованіемъ слышу, когда итальянцевъ корятъ ихъ Капоретто. Свои Капоретто бывали у всѣхъ участниковъ войны на обѣихъ сторонахъ. А грѣхъ забывать,что у Италіи послѣ злополучнаго Капоретто было побѣдное Витторіо Бенето. Это — во-первыхъ.

Во-вторыхъ, наши русскія и австро-германскія Капоретто повлекли за собою чудовищныя революціонныя потрясенія, съ результатѣ которыхъ пали три имперіи, разрушился турецкій султанатъ, оказался подъ угрозою республиканскій строй Франціи, да и надъ крѣпкимъ зданіемъ Британской имперіи нависшія тучи съ того времени не рѣдѣютъ. Италія же перенесла свою революціонную корь, хотя и въ острой формѣ, но съ величайшею легкостью и справилась съ нею поразительно быстро. Изъ всѣхъ государствъ, затронутыхъ соціально-коммуническою революціей, одна Италія сумѣла противопоставить ей побѣдоносное національное теченіе, которое безуступочно отстояло собственными силами и форму правленія, и династію, и сословный строй, и гражданскій порядокъ, и религію, и, наконецъ, даже финансы.

Предъ лицомъ такихъ результатовъ, достигнутыхъ или достигаемыхъ Италіей на протяженіи всего лишь пятилѣтіе ея національнаго одолѣнія, разсужденія о «мегаломаніи» лучше спрятать въ карманъ. Страна слишкомъ ясно доказала свою способность на великое. А кто доказанно способенъ на великое, въ томъ устремленія къ великому свидѣтельствуютъ не о «мегаломаніи», но о живой потребности въ великомъ творчествѣ, можетъ быть даже и о необходимости въ немъ, — исторической необходимости.

Фашизмъ, возглавляемый и движимый Бенито Муссолини, является и факторомъ, и моторомъ, и рупоромъ необходимости для Италіи новаго подъема на высокую ступень величія. Въ концѣ ХѴ вѣка Чезаре Борджіа, для осуществленія своей «римской идеи», долженъ былъ начать съ территоріальнаго объединенія Италіи, истребить феодаловъ Романьи и, по мѣрѣ своего продвиженія, творить внутренній порядокъ и законный строй, создавая демократическое правленіе подь аристократическою верховною властью. Муссолини въ ХХ-мъ вѣкѣ нѣтъ надобности объединять Италію территоріально: это достигнуто вѣкомъ ХІХ-мъ и завершено результатами Великой войны. Но за то, ему путь къ «римской идеѣ» преграждало внутреннее разъединеніе итальянскихъ правящихъ классовъ. Оно, въ своемъ родѣ, стоило феодальной разрухи и не легче ея было переносимо. Народъ, игрушка выродившагося парламентаризма, въ нервной усталости послѣ войны и революціоннаго бурленія, растерялся до совершеннаго непониманія, — что же съ нимъ, наконецъ, дѣлаютъ его правители-представители, — и мрачнаго ожиданія, въ какую яму онъ, въ результатѣ ихъ партійной толчеи, долженъ рухнуть.

Возвратясь въ Италію, послѣ пятилѣтняго слишкомъ отсутствія, въ апрѣлѣ 1922 года, я засталъ страну въ настроеніи политическаго отчаянія. Во мракѣ его единственнымъ проблескомъ упованія свѣтилъ, далеко еще не окрѣпшій и даже не ставшій на ноги, еще только потенціальный, еще полуподпольный фашизмъ. Но онъ уже выяснилъ свой характеръ диктатуры духовнаго объединенія націи и былъ ею понятъ. А потомъ соотвѣтственно ненавидимъ всѣми силами ея разъединенія — отъ фланга анархистовъ и коммунистовъ до фланга клерикаловъ, съ масонеріей и соціалистами въ центрѣ. Съ этою Романьею, незримою, но слишкомъ ощутительною, кишмя кишѣвшею «феодалами партійнаго духа», Муссолини повелъ войну, конечно, безъ страшныхъ средствъ Чезаре Борджіа, но съ истинно борджіанскою послѣдовательностью и настойчивостью. И съ большимъ успѣхомъ, такъ какъ ему не заградилъ дороги къ полной побѣдѣ какой-нибудь новый Людовикъ XII чужестраннымъ вмѣшательствомъ. Къ концу октября Муссолини, съ народнымъ титуломъ «Дуче» (вождь), былъ, отъ лица фашизма, полнымъ хозяиномъ Италіи и немедленно взялся за ея перестрой.

Общее существо перестрой можно опредѣлить, какъ реставрацію исконныхъ національныхъ основъ, съ очисткою ихъ отъ исторически случайныхъ антинаціональныхъ накосовъ, съ укрѣпленіемъ и расширеніемъ задачъ націи новыми (т. е. хорошо забытыми старыми) горизонтами при помощи новыхъ матеріаловъ и средствъ, въ уровень съ міровымъ прогрессомъ науки и техники и, по мѣрѣ силъ, на первомъ въ немъ мѣстѣ. Гарантіей перестроя должны служить внутренній порядокъ и твердый законъ въ демократическомъ самоуправленіи подъ аристократическою верховною властью. Что возвращаетъ государственный трудъ Муссолини прямо и точно къ борджіанской формулѣ. Съ тою только разницею, что «аристократіи» въ фашизмѣ опредѣляютъ уже не родословныя древа, не сословіе, не капиталъ, а наилучшая гражданская энергія, твердость и выслуга: наилучшая способность къ дѣятельному патріотизму.

Недаромъ же Муссолини, незадолго до своего рѣшительнаго торжества, собирался защищать диссертацію на докторскую степень — о политическомъ ученіи и патріотизмѣ Николо Маккіавели. Онъ самъ — плоть отъ плоти его и кость отъ кости великаго флорентинца. И если Муссолини любитъ стараго Маккіавели, то, надо думать, и Маккіавели (со дня смерти его, къ слову сказать, 22-го іюня исполнится ровно 400 лѣтъ), — если бы могъ выглянуть, по случаю юбилея, изъ своей мраморной гробницы въ флорентинскомъ храмѣ Санта-Кроче, — тоже возлюбилъ бы поздняго своего ученика не меньше, чѣмъ чаровалъ его Чезаре Борджіа. Тѣмъ болѣе, что умѣренный характеръ и желѣзная интеллектуальная и моральная дисциплина Муссолини отнюдь не сулятъ тѣхъ разочарованій, что обыкновенно слѣдовали за очарованіями творца «Государя» въ тогдашнихъ его политическихъ влюбленностяхъ.

Александръ Амфитеатровъ.
Возрожденіе, № 720, 23 мая 1927.

Views: 29