Съ разобранной палубы «Сибирскаго Стрѣлка», лавируя межъ частей машины, бухтканатовъ и горизонтально лежащихъ трубъ, — всѣхъ признаковъ долговреманнаго ремонта, — Келлеръ поднялся по наспѣхъ срубленной сходнѣ на высокій бортъ старика «Азова».

Палуба этого корабля была совершенно пуста и темна. Еще вчера свѣтившаяся переносная люстра — сегодня не горѣла, и на всемъ кораблѣ, во всѣхъ его помѣщеніяхъ было также темно.

Въ одномъ кабельтовѣ отъ «Азова» распласталась на водѣ огромная масса «Гангута». Подальше — прелестный своей тяжелой граціей «Андрей». На этихъ корабляхъ были огни.

Келлеръ подошелъ къ трапу, ведущему въ каютъ-компанію. Изъ командирской каюты неслись молодые и свѣжіе голоса. Отъ всего прошлаго сохранились лишь они, эти бодрые, веселые голоса, звучавшіе, какъ въ то время, когда у трапа стоялъ часовой и происходила еще единственная по красотѣ церемонія у флага и гюйса, когда вышарованная пескомъ палуба сверкала подъ солнцемъ такъ, что глазамъ было больно смотрѣть, и когда, проходя по шканцамъ, команда снимала шапки.

Какъ всѣ старые корабли, «Азовъ» былъ очень высокъ. Мачты его, во время оно носившія паруса, казалось, доходили до темнаго полога точного неба, а форштевень переходилъ, по-старинному, въ таранъ. Когда-то видъ такого типа корабля вызывалъ восторгъ молодежи… Раньше, чѣмъ спуститься къ себѣ, Келлеръ прошелся по верхней палубѣ, съ удовольствіемъ вдыхая сырой воздухъ.

Даже въ это страшное и невѣроятное время особое очарованіе шло отъ Кронштадта, таинственное и легкое, какъ испаренія тумана. Очарованіе легенды, воплотившейся въ огромныя гранитныя постройки, поднятыя надъ водой, будто обнаружившіяся послѣ отлива скалы… Духъ Петра виталъ надъ созданнымъ его волей городомъ. Казалось, онъ притаился здѣсь огромнымъ костлявымъ призракомъ, съ грознымъ взоромъ круглыхъ глазъ, съ длинными прямыми развѣваюшимися волосами, въ синемъ кафтанѣ съ Андреевской звѣздой, въ чулкахъ и большихъ башмакахъ голландскаго покроя съ пряжкой. Притаился и смотритъ, затаивъ стенаніе, какъ гибнетъ его чудесное дѣтище.

Келлеръ подошелъ къ борту и, облокотившись на планширъ, посмотрѣлъ на смутно виднѣвшійся въ глубинѣ большой баркасъ. На немъ предстояло бѣжать изъ этого гиблаго мѣста…

Громко разговаривая, прошла группа какихъ-то людей. Келлеръ подошелъ къ люку и остановился на мгновеніе. Снизу неслись звуки гитары. Музыка… здѣсь — на кладбищѣ…. Какая живучесть молодости! Гитара умолкла. Раздался смѣхъ. Келлеръ сталъ опускаться по трапу. Войдя въ каютъ-компанію, онъ намѣревался пройти къ себѣ, когда вдругъ, пропустивъ длинный свѣтовой конусъ аккумуляторнаго фонаря, отворилась дверь командирской каюты и на ея порогѣ показалась высокая и стройная фигура командира, въ сдвинутой на затылокъ фуражкѣ дореволюціоннаго образца — постояный вызовъ новой власти.

— Кто гребетъ? — Крикнулъ онъ веселымъ металлическимъ голосомъ.

— Къ намъ? — добавилъ онъ, узнавъ Келлера. — У меня народъ. Сидимъ при фонарѣ. Не даютъ сукины дѣти свѣта съ берега.

Келлеръ вошелъ. Въ большой каютѣ было человѣкъ пять.

У стола спиной къ нему, на тяжеломъ вращающемся креслѣ, откинувшись на залъ и заложивъ ногу за ногу, сидѣлъ съ гитарой мичманъ фонъ деръ Полленъ. Свѣтъ фонаря падалъ на его гитару и тонкую руку съ тяжелымъ перстнемъ на мизинцѣ. Туловише его и голова были скрыты темнотой. Порой онъ съ необыкновенной быстротой проводилъ рукой по грифу, но сыгравъ пассажъ, принимался опять тихонько пощипывать струны. Нѣсколько человѣкъ смутно виднѣлись на большомъ кожаномъ диванѣ, а у самой двери, заложивъ за спину руки и касаясь головой самой притолоки, стоялъ лейтенантъ Забалтовскій, самый высокій человѣкъ на кораблѣ. Чуть прищуривъ глаза, онъ смотрѣлъ прямо въ щель аккумуляторнаго фонаря, изъ котораго лился рѣзкій свѣтъ.

Его лицо хранило чуть презрительное выраженіе. По-видимому, онъ былъ задѣтъ смѣхомъ пріятелей.

— Вы можете вѣрить или не вѣрить, господа, — сказалъ онъ съ чуть замѣтнымъ польскимъ акцентомъ, — но фактъ отъ этого не измѣнится, и то, что было, все же было, хотя бъ вы и не вѣрили. Я повторяю: онъ прыгнулъ на спину акулы, а она испугалась и уплыла. Можете провѣрить! Въ 1913 году, сынъ англійскаго консула, на островѣ Cанта-Лючія.

— А хорошо было бы съѣсть акулу, вообще, что-нибудь большое, чтобы было побольше мяса, — раздалось съ дивана. — Нѣтъ больше силъ харчить ежедневно хвосты и головы соленой кеты. Команда первой выгребаетъ себѣ всѣ лучшіе куски.

— Акулу ѣсть нельзя, — медленно произнесъ Забалтовскій, — она слишкомъ жестка, какъ ее ни вари.

Внезапно послышался галдежъ толпы. Все въ каютѣ притихло.

Келлеръ посмотрѣлъ вокругъ. Только рука фонъ деръ Поллена по-прежнему беззвучно перебирала струны гитары. Забалтовскій, не измѣнивъ позы, смотрѣлъ на фонарь, его ноздри тихонько раздувались. Съ дивана не доносилось ни звука.

— Это «Память Азова», — раздался со стѣнки грубый и простой голосъ. — Тотъ стоитъ далѣе. Второй отсюда или третій. — Толпа прошла. Кто-то грязно выругался.

Нѣкоторое время въ каютѣ стояла тишина. Командиръ бросилъ своимъ свѣжимъ и веселымъ голосомъ:

— Не за нами! Не на твой ли пароходъ пошли, Максъ? Не за вашими ли грандами? Тогда повезло тебѣ, что ты здѣсь.

Опять тишина.

— Эхъ, господа, — продолжалъ командиръ, — до чего созрѣлъ апппетитъ. Келлеръ меня угощаетъ икрой, онъ ее находить гдѣ-то, но на голодный желудокъ тошнитъ, если ее съѣсть много.

За комодомъ что-то придавленно пискнуло и съ шумомъ провалилось.

— Дверь закрывай, — бѣшенымъ голосомъ завопилъ Забалтовскій, — теперь не уйдешь! — Онъ метнулся въ уголъ, схватилъ стоявшій тамъ палашъ и обнажилъ его. Всѣ вскочили со своихъ мѣстъ, нѣкоторые съ возгласомъ отвращенія. Кто-то опрокинулъ фонарь. Слышно было, какъ Забалтовскій что-то рубилъ, но очевидно не попадалъ. Вдругъ большое, какъ кошка, тѣло прыгнуло на грудь Келлеру, онъ съ крикомъ ужаса сбросилъ его съ себя.

Послышался громкій пискъ. Забалтовскій все рубилъ съ нараставшимъ воодушевленіемъ, и его палашъ стучалъ по линолеуму, покрывавшему палубу каюты.

— Ушла, — произнесъ онъ съ разочарованіемъ. — Давай огня!

Опять водворили на мѣсто фонарь и направили его рѣзкій свѣтъ подъ диванъ. Оттуда глядѣла ощерившаяся острая морда крысы съ длинными усами и сверкавшими налитыми кровыо глазками. Видно было, что она рѣшила не сдаваться и кусать и грызть враговъ до послѣдняго издыханія. Темная лужа крови ее окружала.

— Сейчасъ, сейчасъ! — торопился Забалтовскій, — посвѣти кто-нибудь пониже. Максъ, ты стой здѣсь съ кортикомъ, я ее погоню на тебя!

— Оставьте господа, — сказалъ спокойный голосъ фонъ деръ Поллена. — Пусть живетъ. Она этого заслужила своей храбростью. Вѣдь мы не большевики… Одна противъ пяти! Никого не испугалась. Какъ сражалась за свою жизнь! А вѣдь каждый изъ насъ разъ во сто больше и сильнѣе ея.

Забалтовскій остановился въ нерѣшительности. Келлеръ отворилъ дверь. Крыса медленно, ползкомъ потащилась къ окованному блестящей мѣдыо порогу. Ея задняя лапка волочилась за ней, какъ чужая. Она была перерублена и едва держалась на лоскуткѣ кожи. Съ трудомъ переползла она черезъ высокое для нея загражденіе и скрылась въ темнотѣ.

— Встать! — скомандовалъ фонъ деръ Полленъ, и, взявъ у Забалтовскаго палашъ, отсалютовали имъ въ воздухѣ. Раздался смѣхъ.

— Если бы каждый изъ насъ былъ такимъ, какъ она, — добавилъ фонъ деръ Полленъ вполголоса.

— Эй, тамъ что-то еще подъ диваномъ, — крикнулъ командиръ, — большое и не шевелится!

Направили туда свѣтъ. Оказалась банка съ консервами.

— Большая банка съ англійскими консервами! Келлеръ, дорогой, возьми въ каютѣ у Касатика хлопкожару. Укради, онъ добрый. Господа гранды, прошу къ себѣ на ужинъ.

— Это благодарность отъ крысы! Крыса наколдовала! — раздались голоса.

Когда Келлеръ вернулся съ бутылкой мутно-желтаго масла, фонъ деръ Полленъ продолжалъ начатое въ его отсутствіе:

— Да, да, ихъ было человѣкъ полтораста, двѣсти можетъ быть. И сопровождало ихъ не больше десяти китайцевъ. Могу вамъ поклясться. Эта сволочь не умѣла держать винтовокъ. Какъ сейчасъ вижу: у одного китаеза распустилась обмотка и тащилась за нимъ слѣдомъ аршинъ на пять. Должно быть, вели заложниковъ. Недавно затопили двѣ баржи съ такими. Объясните мнѣ, неужели ни у кого изъ этихъ молодыхъ и здоровыхъ людей не родилось бѣшенства отчаянія, сопротивленія: задушить эту подлую сволочь голыми руками, зубами загрызть!

— Ладно, ладно, — серьезнымъ на этотъ разъ тономъ сказалъ командиръ, — подойдетъ твой чередъ. А пока, смотри, не зарекаться!.. Ставлю по случаю крысы и консервовъ шипучаго. У меня завалялась бутылка. А на счетъ крысы и того, что ты подъ этимъ подразумѣваешь, мы еще посмотримъ…

Его брови мрачно сдвинулись.

Въ открытый иллюминаторъ вдругъ послышалось, какъ гдѣ-то далеко будто бичъ щелкнулъ, потомъ еще и еще. Потомъ сразу нѣсколько.

— Откуда?

Съ «Галуша» взяли, съ «Полтавіи»?

Александръ Гефтеръ
Возрожденіе, №1901, 16 августа 1930

Views: 33