Помѣщенныя на-дняхъ въ нашей газетѣ сужденія — воспоминанія гр. Д. А. Олсуфьева о цареубійствѣ 1-го марта и всей тогдашней эпохѣ — воспроизводятъ не только внѣшнія физіономическія очертанія русской жизни восьмидесятыхъ годовъ, но и внутреннія ея линіи; авторъ показываетъ само тогда внезапно обнажившееся ея дно.

И особенно вѣщимъ (и даже зловѣщимъ) является сохранившееся въ его памяти ощущеніе психологической связи между злодѣяніемъ революціонеровъ и умонастроеніемъ тогдашняго русскаго общества, ощущеніе нѣкотораго идейнаго его соучастія въ этомъ злодѣяніи.

***

Эта связь, это «соучастіе», можно, конечно, трактовать въ весьма различныхъ построеніяхъ — начиная отъ конфликта націи съ нѣкоторыми личными свойствами монарха и вплоть до перерожденія самой націи, начавшагося, какъ разъ при погибшемъ столь трагически царѣ-освободителѣ, т. е. ослабленія силъ національнаго сцѣпленія — по мѣрѣ углубленія въ ней этническихъ уклоновъ.

Но ретроспективное впечатлѣніе гр. Олсуфьева можно дополнительно расшифровать и въ нѣсколько иной плоскости. Спрашивается: не былъ ли грѣхъ сумеречной Россіи, о которомъ свидѣтельствуетъ авторъ, грѣхомъ, т. е. дефектомъ, прежде всего — ея самопознанія?

***

Россія сумеречныхъ десятилѣтій боролась за осуществленіе «демократическаго строя». Она не постѣснялась даже принести въ жертву этой борьбѣ верховнаго носителя національной идеи. И при этомъ она даже не подозрѣвала, что давно уже осуществляетъ «демократическій строй» — всею своею жизнью, всѣмъ своимъ существованіемъ. Ибо, если нуженъ историческій примѣръ того, что реальная демократія не покрывается — даже, въ сущности, лишь едва задѣвается — тѣмъ, что называется демократіей «формальною», то этотъ примѣръ именно данъ сумеречною Россіей.

Оговариваюсь. Демократія есть, конечно, лишь слово, т. ѣ. весьма условное понятіе. Кромѣ того, центръ этого понятія всегда нѣсколько скользитъ, т. е. легко перемѣшается отъ религіи личности (въ коей всегда заключалась подлинная сущность демократіи на Западѣ) къ религіи «народныхъ массъ», къ которой тяготѣла преимущественно русская демократія… И все же есть нѣкій общій демократическій уклонъ, есть нѣкая общая демократическая настроенность, проявляющаяся чрезвычайно властно — при всякихъ внѣшнихъ политическихъ формахъ. Вотъ эта-то особая демократическая настроенность не только выявлялась спорадически, но и успѣла уже у насъ выработать свой собственный стиль и даже болѣе того: успѣла наполнить, за послѣднія десятилѣтія, собственнымъ своимъ содержаніемъ — всѣ традиціонныя внѣшнія формы императорской Россіи.

***

Ибо надо дѣйствительно быть полнымъ слѣпцомъ, чтобы видѣть во внѣшнихъ политическихъ формахъ послѣднихъ нашихъ десятилѣтій осуществленіе «приказнаго строя», «бюрократическаго режима», «правительства помѣщиковъ», вообще какого бы то ни было «Самодержавія». Русская бюрократія была наименѣе бюрократической изъ всѣхъ существующихъ. На самомъ дѣлѣ она была неразрывно связана сь интеллигенціей. Интеллигенціей заполнялись ея ряды, и интеллигенціей она вдохновлялась, отъ нея получала свой тонъ, свой стиль и «вѣяніе»…

Между тѣмъ религіей интеллигенціи и была религія демократіи. И если демократія есть лишь слово, т. е. нигдѣ еще и никогда она не была вполнѣ осуществлена, то все же ея осуществленіе особенно подвинулось впередъ въ тогдашней императорской Россіи. Ея дѣйствительнымъ «правящимъ слоемъ», въ томъ вполнѣ реальномъ смыслѣ, въ какомъ употребляютъ этотъ терминъ евразійцы, именно и была — хотя мы тогда объ этомъ и не подозрѣвали — насквозь проникнутая демократизмомъ интеллигенція.

***

Нынѣ намъ объяснили все это вполнѣ наглядно — большевики. «Свергнуть» можно только то, что дѣйствительно царитъ. Русская революція и означала сверженіе интеллигенціи и демократіи: это и осуществлено большевиками. И тѣ, кто виновны — сознательно или безсознательно — въ томъ, что лили воду на ихъ мельницу, виновны прежде всего въ отсутствіи пониманія той Россіи, въ которой они родились И вырасли. Они проглядѣли, что тогдашній русскій «режимъ» именно и былъ демократическимъ режимомъ интеллигенціи — не въ меньшей, а скорѣе въ большей мѣрѣ, чѣмъ любой иной европейскій режимъ.

Александръ Салтыковъ.
Возрожденіе, № 2117, 20 марта 1931.

Views: 33