Не дана ли вся тема нашей новѣйшей исторіи Радищевскимъ «Путешествіемъ изъ Петербурга въ Москву» (если, разумѣется, расширить смыслъ непосредственно изображеннаго въ этой книгѣ)? И не это ли «путешествіе» и осуществилось, въ наши дни, — въ перенесеніи большевицкой столицы изъ Петербурга въ Москву?

Въ нынѣшнюю недѣлю о Достоевскомъ умѣстно и къ нему подойти — со стороны того же «Путешествія»… И первое, что бросается въ глаза, есть именно то, что у Достоевскаго совсѣмъ нѣтъ Москвы — будто бы ея и не было совершенно въ русскомъ царствѣ! Міръ Достоевскаго — міръ русской провинціи и Петербурга. Москва же — будто и не коснулась его. Впрочемъ, и провинція Достоевскаго немного схематична: она у него — болѣе мѣсто дѣйствія (даже порою только декорація), чѣмъ само дѣйствіе. Она — широко раскрытое въ жизнь окно, но не сама жизнь, не живое существо. Живымъ существомъ, живущимъ полною жизнью, трепещущею, неодолимою и совершенно какъ будто независимою отъ предначертаній автора, отъ его собственной жизни и жизни его героевъ, — является у Достоевскаго только Петербургъ.

Онъ страстно ненавидѣлъ его. Болѣе того: онъ отрицалъ само его бытіе (призрачный, недѣйствительный городъ!). И вмѣстѣ съ тѣмъ онъ каждою своею строчкою (если вдуматься въ нихъ) его утверждалъ. И — ненавидя — любилъ его самою сильною, безсознательною, нутряною любовью: могъ жить только съ нимъ и въ немъ…

***

Въ отличіе отъ писателей съ «параднымъ подъѣздомъ» (какимъ, напримѣръ, <былъ> Толстой, для вящей простоты и ясности часто ставившій на своемъ подъѣздѣ даже вывѣску), — дверь къ Достоевскому незамѣтна. Какъ и двери египетскихъ пирамидъ, она сливается со стѣною и поставлена гдѣ-то сбоку. Ее труднѣе отыскать, и каждый находитъ ее по своему… Впрочемъ, у Достоевскаго не одна, а много такихъ дверей.

Одною изъ нихъ и является, какъ кажется, его ненависть-любовь къ Петербургу… Достоевскій, конечно, несъ въ себѣ революцію и былъ, въ извѣстномъ смыслѣ, ея сыномъ. Но вмѣстѣ съ тѣмъ онъ былъ и сыномъ Имперіи и былъ бы немыслимъ безъ нея. Онъ былъ ея сыномъ не только въ смыслѣ своего масштаба, въ смыслѣ всемірнаго раскрытія заложеннаго въ немъ генія. И не только въ смыслѣ неисчерпаемаго богатства своихъ средствъ. Онъ быль ея сыномъ и въ смыслѣ самого горѣвшаго въ немъ духа… И символическимъ является, въ этомъ смыслѣ, совпаденіе дня его кончины со днемъ смерти Петра (28-го января ст. стиля).

***

И все же Достоевскій не покончилъ съ революціей.

Д. И. Любимовъ вспомнилъ на дняхъ интересную черту Пушкинскихъ празднествъ 1880-го года. Эти празднества бы ли, какъ извѣстно, и торжествомъ самого Достоевскаго, предсмертнымъ его торжествомъ и какъ бы кульминаціоннымъ пунктомъ всей его жизни… «Вы ее разгадали» — раздалось въ залѣ, въ отвѣтъ на заключительныя слова его рѣчи, въ отвѣтъ на слова о пророческой тайнѣ Пушкина, которую пришлось разгадывать его поколѣнію… Да полно! Такъ ли? Разгадалъ ли Достоевскій вѣщую тайну Россіи?

Былъ ли онъ вообще пророкомъ? Да, былъ — поскольку является пророческой вся наша литература, все, что заслуживаетъ въ ней этого имени. Да, былъ — съ тою оговоркою, что, наряду съ вѣщими и озаряющими, дѣлалъ и темныя и неоправданныя пророчества (напр., о близкомъ крушеніи Европы)… Отмѣчу, впрочемъ въ заключеніе, одинъ поразительный по конкретности примѣръ (никѣмъ, какъ кажется, до сихъ поръ не отмѣченный) его мысленныхъ прообразовъ будущихъ дѣйствительныхъ событій… Не напророчилъ ли онъ «уходъ Толстого» — въ уходѣ Верховенскаго-отца (въ «Бѣсахъ»)?

Александръ Салтыковъ.
Возрожденіе, № 2082, 13 февраля 1931.

Views: 20