1.

Мы не особенно любили, въ послѣднія десятилѣтія, слово «нація». Даже избѣгали его. Въ немъ было что-то враждебное нашей психологіи, что-то неудобопріемлемое и немного чужое. Куда охотнѣе говорили мы: народъ. Въ «націи» же, въ самомъ звукѣ и окраскѣ это го слова, былъ оттѣнокъ, наводившій на сомнѣнія.. Мы не были увѣрены въ этомъ словѣ, и оно дѣйствительно было неясно для насъ, хотя и казалось яснымъ.

Не доказывало ли это, что слово «нація» еще недостаточно обрусѣло? Иначе говоря — что сама категорія слова нація не вошла еще, какъ слѣдуетъ, въ нашу психику, или — вѣрнѣе — какимъ-то таинственнымъ путемъ выскочила изъ нея? Выскочила, конечно, не цѣликомъ. Кое-что осталось. Но это кое-что мы, исконные любители иностранныхъ словъ, предпочитали выражать русскимъ словомъ: народъ. Въ данномъ случаѣ, русское слово легче шло съ языка именно потому, что въ иноземномъ словѣ «нація» намъ чувствовалась какая-то опасность…

2.

Между тѣмъ дѣйствительная опасность была не въ «націи», а какъ разъ въ «народѣ». Опасность этого слова заключалась уже въ томъ, что «народное» чрезвычайно легко понимается какъ простонародное.

Вотъ почему отъ возвеличенія «народнаго» къ возвеличенію простонароднаго — одинъ шагъ. Въ эту діалектическо-психологическую ловушку въ свое время попали и ушли съ головою славянофилы.

Какъ бы то ни было, стихія «простонароднаго» безконечно далека отъ націи и всѣхъ связанныхъ съ нею творческихъ цѣнностей жизни. Оно, простонародное, не только не составляетъ націи, но вообще не можетъ создать ничего: ни государства, ни культуры, ни воли къ общему дѣйствію, ни даже языка. Простонародное это: «мы — калуцкіе». Нація же, — хотимъ ли мы этого или не хотимъ и какъ это ни претитъ нашему «демократическому» чувству или предразсудку, — нація создается и живетъ элементомъ не-простонароднымъ, и тамъ, гдѣ не-простонародный элементъ отсутствуетъ или въ немъ недостаточно силы сцѣпленія и притяженія, тамъ нѣтъ и націи, тамъ вялъ и немощенъ національный порывъ. Ибо нація не только не есть просто-народное, но она не есть даже обще-народное. Она, въ извѣстномъ смыслѣ, вообще не есть «народное». Она нѣчто сверхъ-народное.

3.

«Вопреки господствующему мнѣнію, націи не состоятъ изъ милліоновъ; онѣ состоятъ изъ отдѣльныхъ людей, сознающихъ національныя задачи и именно потому способныхъ — ставъ впереди нулей, обратить ихъ въ подлинную величину» (Лагардъ).

Подтверждая этотъ взглядъ, новѣйшій изслѣдователь историко-философскихъ основъ націи Н. Бубновъ называетъ понятіе націи ярко-aристократическимъ. Онъ указываетъ, что въ тѣсной связи съ этой характеристикой находятся проникающіе существо націи признаки: градація и отборъ. При этомъ градація мыслима въ двухъ различныхъ направленіяхъ. Во-первыхъ, въ отношеніи двухъ или нѣсколькихъ націй между собою: однѣ изъ нихъ могутъ быть въ большей степени «націями», другія — въ меньшей. Во-вторыхъ, и въ предѣлахъ каждой отдѣльной націи возможны степени принадлежности къ ней. Вмѣстѣ съ тѣмъ возможны и различныя соотношенія націи,государства, народа и племени между собою. Во французской, напримѣръ, психеѣ «нація» совершенно сливается съ «государствомъ», подобно тому какъ самыя слова la nation и l’état — почти синонимы, Лучше сказать, эти слова характеризуютъ двѣ стороны, внутреннюю и внѣшнюю, одного и того же понятія: la nation есть душа и живая сила état, а état есть функція nation; другими словами la nation есть организмъ, а l’état механизмъ государства. Намъ, русскимъ, за неимѣніемъ въ русскомъ языкѣ слова, соотвѣтствующаго французскому nation, приходится выражать это понятіе словомъ «народъ». Между тѣмъ у насъ «народъ» и «государство» не только не синонимы и не только не смежныя, дополняющія другъ друга понятія, но между ними часто бываетъ — и въ жизни и въ мышленіи — полный разрывъ…

Кое-что, однако, изъ понятія «нація» — именно благодаря отсутствію у насъ соотвѣтствующаго слова — все-таки перелилось, какъ я уже отмѣтилъ, въ слово «народъ». Отсюда — двойственное и даже тройственное значеніе этого слова (и самого понятія) въ русскомъ языкѣ. Оно выражаетъ и національную потенцію, національное соединство (всегда съ большой натяжкой), и вмѣстѣ съ тѣмъ означаетъ: съ одной стороны, русское племя, а съ другой населеніе Россіи. Послѣднее значеніе и отвѣчаетъ, конечно, первоначальному смыслу западно-европейскихъ peuple, popolo, реорlе: то, что нарождается, что населяетъ данную страну. Можно сказать, это суть физіологическіе термины, Но не «нація». «Нація» есть понятіе идеальное.

И вотъ отчасти по общимъ причинамъ, лежащимъ въ природѣ западной психики (благодаря которымъ она и создала понятіе и слово «нація»), отчасти же вслѣдствіе самого факта, что крупныя государства Европы суть государства одноплеменныя (или, по крайней мѣрѣ, кажутся такими), реченія peuple, popolo, people — почти синонимы словъ la nation, la nazione, the nation. Въ западныхъ языкахъ замѣнить ихъ одно другимъ бываетъ большею частью довольно безопасно. Въ самомъ дѣлѣ, выраженія: населеніе Франціи, французскій народъ и французская нація означаютъ почти одно и то же. У насъ — нисколько: «населеніе Россіи» означаетъ совсѣмъ не то же, что «русское племя». И вдобавокъ оба эти понятія вовсе не покрываются третьимъ: «русская нація». Въ то время какъ во французской психикѣ, да и въ самой французской жизни, «національное» настолько сильно, что гнететъ этническое, племенное, даже въ его законной области, — мы не создали своего собственнаго слова для выраженія идеи націи, и, перенеся къ себѣ это слово изъ европейскихъ языковъ, не замедлили исказить его смыслъ: онаціоналили наше слово «народъ» и вмѣстѣ съ тѣмъ, сильно онародили европейское понятіе «націи».

4.

Все это, такъ сказать, «теорія», но теорія, имѣющая большое практическое значеніе. Отчасти изъ-за непониманія этой «теоріи», изъ за неясности, внѣдрившейся въ обычное наше пользованіе словами народъ и нація, — потускнѣло въ насъ въ «сумеречныя» десятилѣтія и самое чувство націи и сознаніе націи; а это въ свою очередь оказало сильнѣйшее вліяніе на судьбу Россіи. Языкъ, словоупотребленіе, смыслъ, вкладываемый въ слова, имѣютъ надъ нами гораздо большую власть, чѣмъ принято думать…

Итакъ — само слово, живая суть слова, показываетъ, что изъ «народа» націи построить нельзя, что въ самомъ ея построеніи заключена, какъ и въ судьбѣ ея, нѣкая тайна, которой мы пренебрегли. Національное можетъ порою, какъ бы совпадать съ народнымъ — имѣя все же отдѣльное бытіе, но можетъ и вовсе не совпадать. Болѣе того: «нація» не только «сверхъ-народна», она заключаетъ въ себѣ и нѣчто анти-народное, — если подъ «народнымъ» разумѣть племенное. Нація прямо отрицаетъ племя, и переходъ къ націи возможенъ лишь послѣ отказа отъ племени.

Въ этомъ пунктѣ трудно слѣдовать за авторомъ вышеуказанной философіи націи. Отличіе націи отъ «народа» опредѣляется Н. Бубновымъ слѣдующимъ образомъ: «народъ есть общественное соединство, связанное общими живыми формами, напримѣръ, языкомъ и общимъ складомъ жизни; такое соединство становится націей только въ томъ случаѣ, когда его члены воодушевлены кромѣ того общею волею, направленной на осуществленіе извѣстныхъ цѣнностей». Такимъ образомъ, «нація» является съ этой точки зрѣнія тѣмъ же народомъ, плюсъ извѣстнаго рода иксъ. Мнѣ же представляется иначе: даже въ тѣхъ случаяхъ, когда «національное» совпадаетъ съ «народнымъ» (такіе случаи несомнѣнно есть), нація все же имѣетъ отдѣльное и вполнѣ независимое отъ народнаго, племенного, бытіе, т. е. что и въ этихъ случаяхъ «народъ» является лишь кажущейся основой «націи».

Самъ Бубновъ приводить прекрасный примѣрь несовпаденія «народнаго» съ «національнымъ», указывая на Швейцарію, гдѣ единое національное тѣло покоится на четырехъ разнородныхъ основаніяхъ. И пусть примѣръ Швейцаріи не представляется намъ исключеніемъ. Не иначе происходило дѣло съ великими націями древности: Вавилономъ, Персіей, «эллинистической» націей Востока и самимъ Римомъ. Не иными были, въ болѣе позднѣе время «націи» ислама, священной Римской Имперіи и нашей націи: всероссійской.

Насъ могутъ смущать въ этомъ отношеніи такъ называемыя «національныя» государства современной Европы: весьма неудачное, кстати сказать, обозначеніе, заключающее въ себѣ тавтологію, ибо всякое государство національно — въ томъ именно смыслѣ, что оно-то и создаетъ націю (не наоборотъ). Но въ данномъ выраженіи подъ «національнымъ» разумѣется, очевидно «народное»… Однако, на самомъ дѣлѣ однонародность и этихъ государствъ есть недоразумѣніе. Они на самомъ дѣлѣ также разноплеменны, но кажутся лишь одноплеменными вслѣдствіе большей силы, большаго поступательнаго движенія, большихъ достиженій ихъ націообразуюшаго процесса. Эти государства можно назвать въ лучшемъ случаѣ одноязычными (и то съ нѣкоторою натяжкою), но никакъ не одноплеменными. Ихъ одноплеменность есть не столько реальный фактъ, сколько обманъ зрѣнія, да и вообще разница между такъ называемыми «національными» (въ смыслѣ одноплеменности) государствами (Франція, Италія, Испанія, Англія, отчасти Германія) и остальными есть, — т. е. въ отношеніи даннаго признака, — не качественная, а только количественная разница.

5.

Но даже и въ этихъ государствахъ, да же въ наиболѣе — «національномъ», въ сущности, даже единственномъ національномъ, въ настоящемъ смыслѣ слова, изъ нихъ — Франціи, даже въ ней «нація» рождается лишь послѣ отказа отъ племенной основы: французъ начинается лишь тамъ, гдѣ кончается бретонецъ, баскъ или провансалецъ. Не они создали французскую націю, ее создало нѣчто воображаемое и даже, въ извѣстномъ смыслѣ, ирреальное: франки. Терминъ, когда-то и въ другомъ мѣстѣ имѣвшій, можетъ быть, племенное значеніе, но вполнѣ его утратившій на французской почвѣ… Все это и показываетъ, что «народъ» никогда не можетъ служить основою для «націи». Она — не отъ него…

Правда, въ Германіи можно быть пруссакомъ, баварцемъ, швабомъ, саксонцемъ и одновременно — нѣмцемъ. Но и это обстоятельство отнюдь не можетъ дать повода къ выведенію «націи» изъ «народа». Новонѣмецкая нація (бисмарковская имперія) была лишь въ процессѣ образованія, даже лишь въ начальныхъ стадіяхъ этого, происходившаго интенсивно только въ Пруссіи, процесса. Поэтому-то «нѣмецъ» и есть, строго говоря, въ меньшей степени имя націи, чѣмъ просто собирательное имя для обозначенія нѣкоторыхъ европейскихъ — и населяющихъ вовсе не одну только Германію племенъ. Отсутствіе конфликта между понятіями «нѣмца» и, напр., «баварца» смотритъ аргументомъ не въ пользу, а, наоборотъ, противъ бытія Германіи какъ «націи». Начало рожденія послѣдней именно и состоитъ въ конфликтѣ между «нѣмцемъ» и «баварцемъ» (какъ и во Франціи между «французомъ» и «бретонцемъ»). Впрочемъ, данный вопросъ осложняется въ Германіи еще и тѣмъ, что отдѣльныя ея части были и даже остаются въ извѣстной степени доселѣ — пусть и неполными, но все же націями…. Во всякомъ случаѣ, если примѣръ новой Германіи что-нибудь и показываетъ въ интересующемъ насъ вопросѣ, то онъ именно и обнаруживаетъ самымъ яркимъ образомъ трудность возведенія націи на «народной» основѣ.

6.

Слѣдуетъ строго отличать «народный характеръ», въ смыслѣ склонностей, предрасположеній и способностей даннаго этноса, не исключая даже самыхъ основныхъ чертъ его психологіи, отъ національнаго творчества. «Способности» даннаго этноса могутъ быть разнообразны и велики. Что касается способности къ національному творчеству, къ созданію «націи», то этой способности у этноса, какъ такового, вообще не можетъ быть.

Государство, нація создаются не этносомъ, не живущими въ немъ силами, стремленіями, характерными чертами и склонностями, а чѣмъ-то инымъ: совершенно другими, не-этническими силами. Здѣсь опять проступаетъ, «просвѣчиваетъ» великая тайна націи. Эта тайна чувствуется въ томъ, что «способности», «даровитость» даннаго этноса не играетъ большой роли въ рожденіи націи. Можно вознести крѣпкую и сильную націю на почвѣ и недаровитаго этноса. Такова и была, напримѣръ, старая Пруссія, бывшая, въ противоположность новой Германіи, настоящей націей. Наоборотъ: и самый даровитый этносъ безсиленъ создать націю самъ изъ себя, т. е. безъ дѣйствія необходимо внѣшнихъ по отношеніи къ нему — какъ при прививкѣ яблонь, напр., на осинѣ — сверхъ-этническихъ культурныхъ и національныхъ элементовъ.

Цвѣтущій садъ націи вырастаетъ вовсе не изъ «почвы» — изъ почвы выходивъ только этносъ, т. е. безплодные или малоплодные, кислоплодные дички. А плодоносящій садъ націи выходитъ изъ чего-то чужого данной почвѣ и введеннаго въ дерево помимо нея, «искусственно», т. е. черезъ дѣятельность какого-то великаго Садовника. Такъ-то «искусственны» всѣ націи, — «естественныхъ» націй нѣтъ. Такъ было въ Пруссіи и у насъ въ Россіи. Такъ было, въ сущности, вездѣ. Но особенно рѣзко это бросается въ глаза на примѣрѣ именно Россіи, гдѣ и «нація», и культура всегда выковывались инородными силами и элементами и вопреки природнымъ этническимъ чертамъ.

Вопросъ сводится къ антиномичности началъ этноса и націи. Нація строится не «на основѣ» даннаго этноса; ее можно построить только противъ него, т. е. преодолѣвъ его: вѣдь и прививка дичка «преодолѣваетъ», т. е. уничтожаетъ его природныя свойства. Нація и есть не что иное, какъ дѣйственная, ни на мгновеніе не прекращающаяся борьба съ этносомъ.

Этносъ есть физіологическое, а нація психологическое явленіе (пусть порою и вызывающее физіологическія измѣненія, напр., создающее опредѣленный физическій типъ). Этносъ — ощущеніе, а нація — настроеніе и міровоззрѣніе. Этносъ есть первобытность, а нація — производность. Поэтому этносъ только то и можетъ дѣлать, что бороться съ націей (какъ и нація съ этносомъ; побѣда одного изъ этихъ двухъ порядковъ есть смерть для другого). Этносъ есть именно почва, материкъ, инерція (онъ остается инерціей даже въ своихъ взрывахъ), суммарность, осязаемость. Нація же есть прежде всего этосъ, т. е. духъ и мысль, атмосфера, вѣяніе, стремленіе, функціональность, даже часто ирраціональность и невидимость. Оттого-то мы видимъ этносъ физически; «націю» же можемъ часто видѣть лишь духовными очами. Оттого-то этносъ есть всегда настоящее, а «нація» часто скорѣе прошедшее и будущее…

Разумѣется, данный не только сложный, но и чрезвычайно тонкій вопросъ нельзя исчерпать въ газетной статьѣ. Вопросъ труденъ и потому, что мы мало подготовлены къ его разрѣшенію, т. е. мало думали о тайнѣ націи. Теоріи націи, т. е. того, на чемъ міръ стоитъ уже тысячелѣтія, какъ это ни странно, не существуетъ до сихъ поръ. Между тѣмъ вопросъ о «націи» — актуальнѣйшій вопросъ. Нельзя сомнѣваться, что онъ станетъ въ самомъ близкомъ будущемъ — и можетъ быть, для всѣхъ западноевропейцевъ — животрепещущимъ вопросомъ дня…

Возвращаясь къ началу, т. е. къ россійской націи, которую мы уже десятилѣтіями отталкивали отъ себя въ живомъ словѣ, спросимъ себя, въ заключеніе: гдѣ же былъ животворящій источникъ россійской націи, ея правды и силы? Кто создалъ, взлелѣялъ и вскормилъ ее? Кто вдохнулъ въ нее жизнь и чѣмъ она была жива, посколько она вообще была уже законченнымъ созданіемъ? Не ясно ли, что нашу націю и создали и составляли не Великороссія, не «русское племя»! Не ясно ли, что наша нація не только олицетворилась, но и была создана Имперіей, что она жила и дышала Имперіей, была не чѣмъ инымъ, какъ ея синонимомъ, что Имперія и была нашею націей, что только она и давала намъ національное лицо!.. Впрочемъ, законъ рожденія націи данъ въ образѣ совершеннѣйшемъ. Civis Romanus sum — націю рождаетъ не кровь, а право гражданства, или, что то же, побѣда.

Объ этой-то побѣдѣ — духовной, культурной и политической — мы должны думать денно и нощно, если мечтаемъ возстановить Россію.

Александръ Салтыковъ.
Возрожденіе, №862, 12 октября 1927.

Views: 45