Владимиръ Соловьевъ посвятилъ, за нѣсколько лѣтъ до своей кончины, небольшую статью маленькому эпизоду изъ прошлаго. Эпизодъ этотъ — бурное столкновеніе Государя Николая Павловича съ Юріемъ Самаринымъ. Самаринъ — тогда чиновникъ Остзейскаго края — вздумалъ было проводить въ предоставленной ему, сравнительно весьма узкой, сферѣ дѣятельности нѣкоторыя свои собственныя идеи, идущія вразрѣзъ со взглядами правительства. Слухъ объ этой дѣятельности молодого администратора дошелъ до Государя. Самаринъ былъ вызванъ въ Петербургъ. И тамъ, въ кабинетѣ Императора, ему пришлось выслушать, съ глаза на глазъ, горячую отповѣдь разгнѣваннаго Самодержца.

Что-жъ это были за особыя Самаринскія идеи, вызвавшія гнѣвъ Государя? Идеи эти были славянофильскими идеями. И «политика», которую пытался проводить Самаринъ въ скромной сферѣ своей дѣятельности, была уже той обрусительной политикой нѣмцеѣденія и искусственнаго пробужденія латышскаго націонализма, которая впослѣдствіи, черезъ нѣсколько десятилѣтій, стала оффиціальной политикой русскаго правительства… Мы знаемъ объ этомъ эпизодѣ со словъ самого Самарина. Что касается Соловьева, то онъ освѣщаетъ вопросъ, столь рѣзко раздѣлившій подданнаго и Государя — главнымъ образомъ съ религіозной стороны. Соловьевъ подчеркиваетъ тѣ реплики Монарха, изъ которыхъ видно, что послѣдній осуждалъ начинанія Самарина, какъ начинанія антихристіанскія. Но вмѣстѣ съ тѣмъ достаточно ясно, что не меньшую роль игралъ въ глазахъ царя и анти-государственный характеръ его идей и дѣятельности. Во всякомъ случаѣ, политическая и религіозная оцѣнка этихъ идей совпадаютъ вполнѣ.

Государь Николай Павловичъ понималъ, что такое Россія. А Самаринъ, какъ и всѣ славянофилы, этого не понималъ. Государь стоялъ всѣцѣло на почвѣ Имперіи, а славянофилы, въ своихъ узко-націоналистическихъ грезахъ о старомосковскомъ теремѣ, были, въ сущности, совершенно равнодушны къ ней. Даже болѣе того: они были ея врагами и исподволь разрушали ее — пусть наполовину безсознательно. Они были врагами «Петербургскаго періода русской исторіи», а Имперія именно и была этимъ «періодомъ». Могли ли они при этихъ условіяхъ не разрушать ее?

2.

Съ только что разсказаннымъ Самаринскимъ эпизодомъ любопытно сопоставить другое свидѣтельство. Оно исходитъ отъ врага «Николаевскаго режима» и тогдашней Россіи и тѣмъ-то оно особенно и цѣнно для насъ. Свидѣтельство это — разсказъ француза Кюстина объ его разговорѣ съ Императоромъ на балу — какъ нельзя лучше подтверждаетъ, до какой степени Николай Павловичъ не былъ націоналистомъ. «Вы полагаете, что вы среди русскихъ, — сказалъ Государь въ этомъ разговорѣ, указывая на окружающихъ. — Вы ошибаетесь: вотъ это — нѣмецъ, это — полякъ, это — грузинъ, тамъ — финляндецъ, этотъ — татаринъ.. . И все это вмѣстѣ и есть Россія». И чистѣйшимъ выраженіемъ этой Россіи, т. е. Россіи имперской, и былъ столь несправедливо осужденный Николаевскій режимъ. Именно тѣмъ, что нашъ старый режимъ и вся тогдашняя, Петербургская, политика Россіи не были націоналистскими (въ нѣкоторыхъ отношеніяхъ они были прямо-таки анти-націоналистскими), они были національными въ истинномъ значеніи этого слова, т. е. создавали имперское объединеніе и возвеличивали Россію. Имперія была не только «дистанціей огромнаго размѣра», но и дивнымъ откровеніемъ національнаго творчества и чудомъ политическаго зодчества. Лишь она пробудила, объединила и сорганизовала разрозненныя, инертныя и отчасти даже прямо анархическія силы нашей первобытной этнической стихіи; лишь она зажгла въ сердцахъ русскую вѣру и выковала въ нихъ русскій патріотизмъ. Отнесенные судьбой къ сѣверному полярному кругу, въ пустыя холодныя равнины, суровые лѣса и безводныя степи, безъ южнаго солнца, безъ теплаго моря, безъ традицій античной цивилизаціи — имѣли ли мы, въ сущности, право разсчитывать стать тѣмъ, чѣмъ мы стали въ дѣйствительности, т. е. міровою державою, могущественной и просвѣщенною страною, житницей Европы и нужнымъ, необходимымъ членомъ общества великихъ народовъ? И все это сдѣлала Имперія и только она. Русская культура и русское великодержавіе — намъ надо отдать себѣ въ этомъ полный отчетъ — представляли изъ себя историческій парадоксъ. Но благодаря Имперіи, парадоксъ этотъ реально существовалъ въ продолженіи болѣе чѣмъ ста лѣтъ… Во внутреннемъ же ея дѣйствіи, сила притяженія Имперіи была столь велика, что она сумѣла не только нейтрализовать, но и привлечь къ себѣ даже еврейскій элементъ — такъ было въ Николаевскія времена.

3.

«Въ Россіи правительство было всегда впереди народа». О какомъ правительствѣ говорилъ Пушкинъ, когда онъ сказалъ эти слова? Разумѣется, о правительствѣ Имперіи. И прежде всего онъ, конечно, имѣлъ при этомъ въ виду правительство своего времени, т. е. правительство Императора Николая. Это правительство, какъ и самую Имперію, долго не понимали ни мы сами, ни Европа. Не понимаютъ и теперь. Въ широкихъ кругахъ стало чуть ли не трюизмомъ считать Имперію — реакціонной; а съ другой стороны, съ легкой руки славянофиловъ, въ нашей исторической наукѣ процвѣлъ, вопреки очевидности и фактамъ, взглядъ на дѣло ея создателя, т. е. Петра Великаго, какъ на дѣло революціонное. Между тѣмъ Имперія, какъ и само дѣло Петрово, не была ни ретроградна, ни революціонна. Она была на самомъ дѣлѣ консервативна въ лучшемъ значеніи этого слова и вмѣстѣ съ тѣмъ прогрессивна по самому своему существу. Да, Пушкинъ не ошибался: въ Россіи правительство дѣйствительно всега было впереди народа.

И разгадку ярко-прогрессивной роли Имперіи мы находимъ уже въ основной ея идеѣ, той творческой и организующей ея идеѣ, которая раскрывается въ выше отмѣченныхъ историческихъ чертахъ ея живого олицетворенія и символа — Государя Николая Павловича. Въ самомъ дѣлѣ, въ упомянутыхъ выше двухъ случаяхъ — разносѣ Государемъ Самарина и его разговорѣ съ Кюстиномъ — отразились подлиннѣйшія идеологія и психологія Императора, бывшія вмѣстѣ съ тѣмъ основными идеологіей и психологіей самой Имперіи. При этомъ эти идеологія и психологія имѣютъ двѣ стороны.

Нѣмецъ… финляндецъ… грузинъ… татаринъ… Это и есть Россія… Что означаютъ эти слова? Они означаютъ, во-первыхъ, что всѣ подданные русскаго Государя, безъ различія племени и вѣроисповѣданія, составляютъ единую имперскую семью; что въ Имперіи не можетъ быть подданныхъ перваго и второго сорта; что она не можетъ дѣлать различія между родными своими сыновьями и пасынками, между туземцами и пришельцами; что всякая политика обрусѣнія или созданія конфессіональной іерархіи правоспособности гражданъ противорѣчитъ идеѣ Имперіи по самому существу. Императоръ Николай I былъ до такой степени чуждъ идеѣ обрусѣнія и былъ настолько далекъ отъ мысли о посягательствѣ на права національностей, что даже послѣ польскаго матежа 1831 г. онъ ни въ чемъ не стѣснилъ свободы культурнаго развитія польской національности въ предѣлахъ Царства Польскаго, а также Литвы и Бѣлоруссіи; онъ уничтожилъ лишь по чисто практическимъ соображеніямъ особую Польскую армію. Отношеніе его къ возставшимъ всего лучше видно изъ надписи на извѣстномъ памятникѣ въ Варшавѣ: Полякамъ, павшимъ за вѣрность своему Государю. Монархъ каралъ мятежниковъ, возставшихъ противъ его законной власти, но былъ дальше далекаго отъ мысли объ обрусѣніи.

Но наряду съ мыслью о равноправіи всѣхъ подданныхъ Всероссійскаго Императора и всѣхъ населяющихъ Имперію національностей, наша старая имперская идея имѣла и другую сторону… Нѣмецъ… финляндецъ… грузинъ… татаринъ… Кромѣ этихъ, Имперія заключала въ себѣ не одинъ десятокъ еще и иныхъ національностей и племенъ, вплоть до туцгузовъ и юкагировъ. Но совершенно очевидно, что будучи для всѣхъ общей матерью, Имперія строилась и была жива не этими тунгузами и юкагирами, и даже не грузинами и татарами. Кѣмъ же преимущественно строилась она? Кореннымъ русскимъ племенемъ? Нѣтъ! Превознесшая до небесъ русское имя и создавшая русскую славу и русское величіе старая Имперія отвѣчала иначе, въ сокровеннѣйшей своей мысли, на этотъ вопросъ. Она считала себя призванной и дѣйствительно была призвана это племя оевропеить. Могла ли она при этомъ отправляться отъ коренныхъ его племенныхъ чертъ? Во многихъ отношеніяхъ она была прямымъ отрицаніемъ этихъ чертъ, борьбой съ ними. Во всякомъ случаѣ, ея работа была направлена скорѣе на разрусѣніе, чѣмъ на обрусѣніе. Да и вообще она была живымъ отрицаніемъ темнаго этнизма и ветхаго московскаго терема. Принадлежность къ русскому племени сама по себѣ не означала ничего. Мѣриломъ цѣнности подданнаго была лишь служба Имперіи. Поэтому служащій грузинъ былъ всегда выше неслужашаго русскаго. Кромѣ того, паролемъ и лозунгомъ Имперіи было дѣло Петрово. Она смотрѣла на Западъ, а не на Востокъ. Поэтому-то лишь Западомъ могла она вдохновляться и лишь на Западѣ почерпать творческія струи. Отсюда — вся направленная на Западъ политика стараго Имперскаго правительства, а вмѣстѣ съ тѣмъ и огромная роль, выпавшая въ строительствѣ Имперской Россіи нашимъ западнымъ, населеннымъ нерусскимъ и во всякомъ случаѣ не великороссійскимъ племеннымъ элементомъ, областямъ и прежде
всего тому самому Остзейскому, какъ тогда говорили, краю, въ которомъ выступилъ со своею анти-имперскою и, въ сущности, совершенно революціонной дѣятельностью молодой Самаринъ. [1]

4.

Наше старое Имперское правительство было европейскимъ правительствомъ азіатской страны. И поэтому-то это правительство всегда и было впереди народа. Такъ обстояло дѣло до самаго послѣдняго дня, т. е. вплоть до нашей злосчастной и бездарной революціи: изъ двухъ силъ, творившихъ на нашихъ глазахъ судьбу Россіи — правительства и пресловутой «общественности» — прогрессивною силою было, конечно, правительство, олицетворявшее Имперію. Эта истина уже теперь должна быть ясна для всякаго, кто хочетъ видѣть, и она будетъ становиться съ каждымъ днемъ еще яснѣе.

Но какъ ни истинна эта истина, нельзя не видѣть, что въ самой Имперіи, въ основныхъ ея идеяхъ и повседневной практикѣ, произошли, въ теченіе послѣднихъ десятилѣтій, существенныя, коренныя измѣненія, исказившія въ концѣ концовъ ея подлинное лицо. Красивыя, благородныя линіи поздняго ренесанса и барокко и гордое величіе ампира смѣнились понемногу — впадающей въ намѣренный и, слѣдовательно, ложный архаизмъ пестрою, несоображенною въ деталяхъ и въ общемъ тяжелою постройкою въ «теремномъ» стилѣ. И параллельно съ усиленіемъ въ имперской жизни начала «самобытности» стали понемногу изсякать въ ней прежнія дѣйствительно животворящія струи. Шестидесятые, семидесятые, восьмидесятые года — вотъ первые этапы этого нисходящаго развитія, или, говоря проще, русскаго декаданса. Героическая эпоха Россіи окончилась. Русская слава поблекла и постарѣла, и перестала звенѣть русская побѣда. Наступили сумеречныя десятилѣтія. Самаринскія, славянофильскія идеи торжествовали по всей лцніи. Онѣ-то и сдѣлали возможнымъ революціонный подкопъ.

5.

Намъ необходимо дать себѣ полный и ясный отчетъ въ томъ, что Россію разрушила столько же прямая атака Революціи, сколько разслабляющее дѣйствіе Реакціи, столько же соціалистическій интернаціоналъ, сколько славянофильскій націонализмъ. Славянофильская реакція омертвила въ нѣсколько десятилѣтій всю живую ткань Имперіи и уничтожила ея когда-то огромную силу сопротивленія. Она спутала и смѣшала, видоизмѣнивъ ихъ до неузнаваемости, всѣ основныя идеи, всю психологію старой Имперіи. Она привнесла къ этимъ идеямъ иныя, совершенно чуждыя и даже противорѣчащія природѣ Имперіи, идеи, и измѣнивъ, въ концѣ концовъ, кореннымъ образомъ всю Имперскую политику, перепутала и ослабила до чрезвычайности ея внѣшнія и внутреннія позиціи… Только благодаря этому перерожденію нашей старой Имперіи Революція смогла разыграть у насъ свою игру.

Западническая революція вела противъ Имперіи прямую атаку; славянофильская же реакція подтачивала медленно дѣйствующимъ ядомъ ея крѣпкій и здоровый организмъ. И такое согласное, ведшее, хотя и разными путями, къ одному и тому же результату — дѣйствіе двухъ враждующихъ силъ сумеречной Россіи далеко не случайно. Оно имѣетъ, напротивъ, очень глубокія причины, лежащія въ самой основѣ ихъ природы, въ ихъ внутреннемъ затаенномъ сродствѣ.

Въ высшей степени любопытно отношеніе Государя Николая Павловича къ первымъ [2] славянофиламъ. До насъ дошло мнѣніе современника и къ тому же весьма умнаго и наблюдательнаго человѣка (Свербеева) — будто все славянофильское движеніе было вызвано правительствомъ, т. е. Императоромъ Николаемъ. Но достаточно вспомнить описанный въ этой замѣткѣ случай съ Самаринымъ, не говоря уже о всемъ томъ, что намъ извѣстно о взглядахъ и личности этого Государя изъ другихъ вполнѣ достовѣрныхъ источниковъ, чтобы получить увѣренность въ томъ, что мнѣніе Свербеева не только преувеличено, но прямо невѣрно въ своей основѣ… Но понятно, почему современникамъ могло казаться, что славянофильство пользуется покровительствомъ правительства, если и не вызвано прямо имъ: многія стороны и проявленія этого движенія (монархизмъ, церковность, патріотизмъ) не могли не быть угодными Государю и не соотвѣтствовать видамъ правительства. И отчасти оно и было такъ. Но правильнѣе было бы сказать, что Монархъ лишь терпѣлъ существованіе секты, поскольку ожидалъ отъ нея, въ ея дѣйствіи на окружающую среду исполненія своихъ собственныхъ намѣреній и предначертаній. Однако это не мѣшало ему относиться къ движенію съ большимъ подозрѣніемъ. По многому видно, что Императоръ отдавалъ себѣ отчетъ въ томъ, что и самый монархизмъ и церковность и патріотизмъ славянофиловъ — не были вполнѣ тѣми монархизмомъ, патріотизмомъ и церковностью, какъ онъ ихъ самъ понималъ и чувствовалъ и какъ онъ хотѣлъ, чтобы ихъ понимали и чувствовали его подданные… Славянофилы никогда не пользовались особою милостью и находились подъ неусыпнымъ наблюденіемъ администраціи нисколько не въ меньшей мѣрѣ, чѣмъ ихъ враги — западники. Можно сказать, что Государь плохо разбирался въ принципіальныхъ различіяхъ, раздѣлявшихъ обѣ секты, и смѣшивалъ ихъ въ одно. И поступая такъ, — онъ вовсе не былъ неправъ. Напротивъ, относясь къ славянофиламъ съ такою же подозрительностью, какъ и къ западникамъ, онъ обнаружилъ на только въ высшей степени вѣрный государственный инстинктъ, но и глубокое пониманіе политическихъ идей и исторіи и прежде всего глубокое пониманіе своей Имперіи.

6.

Въ томъ и дѣло, что славянофильство и западничество, эти кровные и, казалось бы, непримиримые враги — родоначальники нашихъ Реакціи и Революціи — были родными, кровными братьями. Они были ими и не могли ими не быть, такъ какъ обѣ секты возникли изъ однихъ и тѣхъ же идей и настроеній въ одномъ и томъ же Московскомъ кружкѣ 30-годовъ. [3] Оттого-то и наши Реакція и Революція оказались другъ другу сродни. Я назвалъ выше дѣятельность Самарина, славянофила и будто-бы консерватора, — революціонною. И ее поистинѣ нельзя назвать иначе, такъ какъ она ниспровергала освященныя временемъ и традиціями основы имперской жизни. И именно какъ къ дѣятельности революціонной къ ней и отнесся Императоръ Николай I. И тоже можно сказать и о всей вообще русской Реакціи. Реакція хотѣла превратить инородцевъ изъ подданныхъ русскаго Государя въ подданныхъ русскаго народа. Она не говорила этого прямо, но этотъ постулатъ несомнѣнно заключался implicite въ ея программѣ. И этимъ, при внѣшнемъ монархизмѣ славянофиловъ, Реакція въ дѣйствительности извращала самую идею монархіи, а также и идею Всероссійской Имперіи. Такъ-то впослѣдствіи, когда она уже пропиталась славянофильскими идеями, — стала революціонною и дѣятельность самого правительства, съ его лозунгами «обрусѣнія», «Россіи для русскихъ» [4] и явнымъ возвращеніемъ къ — правда, фантастическому, какъ и всѣ идеалы славянофильства — московскому Кремлю. Этотъ-то отказъ отъ старой Петербургской программы, т. е., въ сущности, откавъ отъ Имперіи, революціонировалъ Россію не въ меньшей степени, чѣмъ бомба Желябова и «иллюминаціи» 1905 года.

Но въ той же мѣрѣ, какъ была революціонна наша Реакція, была реакціонна и даже ретроградна — сама Революція. Революція уже загнала Россію на нѣсколько вѣковъ назадъ. И можно ли этому удивляться, когда ея основной и наиболѣе дѣйственный лозунгъ — призывъ къ черному передѣлу — представляетъ изъ себя не что иное, какъ отказъ отъ самаго принципа прогресса и возвратъ къ первобытному варварству и хаосу?.. Эти-то черты — революціонность нашей Реакціи и реакціонность нашей Революціи — и указываютъ на ихъ глубокое органическое сродство. И этому, повторяю, нельзя удивляться, такъ какъ и Желябовъ и братья Аксаковы произошли изъ одного и того же источника и вмѣстѣ связаны преемственно съ давно позабытыми ночными спорами и юношескими бесѣдами въ одной и той же старой барской квартирѣ въ Нащокинскомъ переулкѣ въ Москвѣ.

7.

Извѣстно, какъ въ свое время метался между западничествомъ и славянофильствомъ — Герценъ. Но въ наши дни споръ между ними можно признать окончательно разрѣшеннымъ и сказать, что изъ двухъ — Бакунина и Самарина — былъ правъ… Императоръ Николай. Да, намъ слѣдуетъ отдать себѣ отчетъ въ томъ, что и Самаринъ былъ не менѣе неправъ, чѣмъ былъ неправъ Бакунинъ. Теперь, наканунѣ строительства новой Россіи, намъ особенно необходимо вполнѣ выяснить, какой Россіи, какой Имперіи мы хотимъ. Ибо между старою, настоящею Имперіей Императоровъ Александра I и Николая I и Россіей послѣднихъ сумеречныхъ десятилѣтій была огромная разница. Это были двѣ различныя, а вовсе не одна и та же государственность: совершенно различное было у нихъ содержаніе и даже различны были ихъ формы…

8.

Эти строки обращены не къ гг. революціонерамъ, а къ русскимъ консерваторамъ. Революціонеровъ все равно ни въ чемъ не убѣдишь. Какъ показываетъ опытъ разныхъ «Парижскихъ совѣщаній» и революціонныхъ правительствъ Колчака, Деникина, Ліанозова и т. д., русскіе революціонеры, подобно Бурбонамъ, ничего не забыли и ничему не научились. Они безнадежны. На консерваторовъ же уже потому можно возложить болѣе надежды, что въ нихъ болѣе искренности и простоты. Но и консерваторы легко могутъ проиграть свое дѣло, т. е. дѣло Россіи, дѣло Имперіи, а потому обращаюсь къ нимъ и говорю: господа! пересмотрите, пока не поздно, свои тезисы и создайте цѣлостную, органическую, опирающуюся на жизнь и исторію, программу. Эта программа должна быть не націоналистскою, а имперскою, не русскою, а Россійскою. Но для того, чтобы создать такую органическую программу, слѣдуетъ прежде всего уяснить себѣ возможно отчетливѣе — что такое была старая, настоящая Имперская Россія, которую отчасти вы сами проиграли въ игрѣ въ «самобытность» и «исконныя начала». Пусть и эта великая — не однимъ своимъ территоріальнымъ размѣромъ — Имперія была, до извѣстной степени, иллюзіей — я сказалъ уже, что трудно создать европейское государство подъ полярнымъ кругомъ. Но эта иллюзія была такъ полна и реальна, что она претворялась въ жизнь. И уже во всякомъ случаѣ она была реальнѣе темныхъ закоулковъ, въ которые насъ завлекли славянофилы. Подымитесь же изъ низинъ темнаго этнизма на свѣтлыя высоты нашей былой Имперіи, а для этого прежде всего рѣшайте, съ кѣмъ вы хотите итти: съ Юріемъ Самаринымъ или съ Императоромъ Николаемъ I?

Имперія не знаетъ, не можетъ знать партій, ибо Имперія есть единеніе. И намъ нужна не партія, а единеніе. Но если и для единенія необходимо имя, какъ постоянное напоминаніе объ его цѣли, какъ вѣчно звучащіе его пароль и лозунгъ, то трудно намъ придумать лучшее имя, чѣмъ: Всероссійскій Имперскій Союзъ.

1920

[1] Вполнѣ, въ сущности, аналогична съ ролью Балтійскихъ губерній была, въ общей экономіи нашей старой Имперіи, и роль губерній Польскихъ. Но вопросъ о значеніи польскаго элемента въ Имперіи, значительно сложнѣе и требуетъ для своего разсмотрѣнія особой статьи.

[2] Московскіе первые славянофилы, т. е. славянофилы 30—40-хъ годовъ, были по времени уже вторыми носителями этого имени. Первыми же хронологически его носителями были послѣдователи Шишкова (въ царствованіе Императора Александра I). Но такъ какъ, съ одной стороны, московское славянофильство 30-хъ годовъ возникло внѣ преемственной связи со школою Шишкова, а съ другой стороны — сама эта школа не оставила въ исторіи русской культуры замѣтнаго слѣда, то имя «славянофиловъ» закрѣпилось за славянофилами 30-хъ годовъ, т. е. за славянофилами изъ кружка братьевъ Станкевечей.

[3] Въ упоминавшемся уже кружкѣ братьевъ Станкевичей.

[4] Девизомъ Имперской Россіи можетъ бытъ только: Россія для россіянъ — хорошее старинное слово, нами почти забытое. Историческое и метафизическое обоснованіе намѣченныхъ здѣсь мыслей читатель найдетъ въ послѣднихъ главахъ очерка Двѣ Россіи и Украинскій вопросъ.

Views: 40