— Кто думаетъ въ Парижѣ о картошкѣ?

— Странный вопросъ, конечно… Никто не думаетъ. Да и что же о ней думаетъ? Это дѣло огородниковъ, базарныхъ торговокъ и городскихъ лавочниковъ.

— А можете вы себѣ представить, чтоьы вся печать въ Парижѣ, и вся «французская общественность», и всѣ партіи только и говорили что о картошкѣ?

А вотъ въ Москвѣ это теперь — властительница думъ. Картошка — это «проблема», это — «борьба» и дежурная тема для всѣхъ газетъ:

— Передовая — о картошкѣ, фельетонъ о лукѣ и рѣпѣ, хроника — объ огурцахъ и петрушкѣ…

Но что же тамъ случилось? Неурожай, что ли?

— Нѣтъ, урожай вполнѣ приличный. Но правящіе соціалисты никакъ не могутъ доставить картошку потребителямъ, подвезти въ города не могутъ. У нихъ во всемъ получается какой то заколдованный соціалистическій кругъ:

— Есть картошка, но нѣтъ «тары» (мѣшковъ) для картошки. Достали мѣшки — нѣтъ подводъ, чтобы на станцію отвезти. Достали подводы — нѣтъ вагоновъ. Пригнали вагоны — нѣтъ «рабсилы», чтобы погрузить картошку. Достали «рабсилу», погрузили, привезли — анъ нѣтъ ни погребовъ, ни сараевъ, куда картошку складывать, и картошка гніетъ.

И вотъ по всей печати несутся крики:

— Необходимо къ этому дѣлу привлечь «соціалистическую общественность»!

Тысячи восклицаній, тысячи совѣтовъ и цѣлое море негодованія…

И не находится среди всей этой кутерьмы ни одного трезваго человѣка, который бы закричалъ:

— Дурачье! То, чего вы не можете сдѣлать со всей вашей «общественностью», со всѣми вашими ЦИК-ами и ВЦИК-ами и со всѣмъ вашимъ партійнымъ контролемъ, въ Парижѣ дѣлаетъ простой лавочникъ!

Вообще, самый дорогой, самый бездарный и самый глупый способъ веденія хозяйства, это — соціалистическій способъ. Изнурительно глупый и анафемски бездарный.

Но вотъ странность: рядомъ съ этой тупой бездарностью въ хозяйствѣ, — какую прыть и какія недюжинныя способности проявляютъ московскіе соціалисты, когда дѣло идетъ о какой нибудь подлости или жестокости: о провокаціи, о сыскѣ, о казняхъ, о партійной мести или о гоненіяхъ на «враговъ» своего класса. Это ихъ десница. Картошку привезти не могутъ, но создали цѣлый классъ «лишенцевъ» съ подробно разработанной системой государственнаго угнетенія и партійнаго ущемленія.

— Лишенецъ — это человѣкъ, лишенный всѣхъ правъ состоянія. Не каторжникъ, но и не свободный. Не рабъ, но и не гражданинъ. Не вещь, но и не человѣкъ. Онъ живетъ на положеніи деревенской собаки, которую никто не кормитъ, но бить которую могутъ всѣ…

Лишенецъ не имѣетъ никакихъ избирательныхъ правъ. Лишенецъ не имѣетъ права ѣздить по желѣзнымъ дорогамъ.

Лишенецъ не имѣетъ права на образованіе.

Лишенецъ но можетъ посылать своихъ дѣтей въ школу.

Лишенецъ не получаетъ карточекъ на хлѣбъ и на дрова.

Лишенецъ не можетъ ни служить, ни работать.

Дѣти лишенцевъ и внуки лишенцевъ — тоже лишенцы.

Изъ кого же, однако, составился этотъ классъ — цѣлый классъ людей, лишенныхъ огня и воды, хлѣба и жилища?

— Лишенцы — это, во первыхъ, священнослужители всѣхъ религій и ихъ семьи (жены, дѣти, внуки).

Лишенцы — это всѣ, кто выступалъ на политическихъ процессахъ царскаго времени противъ обвиняемыхъ (хотя бы противъ убійцъ, экспропріаторовъ и сбытчиковъ краденаго).

Лишенцы — это тѣ, кто когда бы то ни было «эксплоатировалъ» наемный трудъ.

И кромѣ того:

— Кулаки, т. е. тѣ крестьяне, у которыхъ есть двѣ лошади, или двѣ коровы, или хорошій садъ, дающій доходъ, или пасѣка, дающая медъ. Вообще, не нищіе и не голодные люди. Но точнаго опредѣленія «кулака» совѣтское право не знаетъ, и потому всякій крестьянинъ, не желающій поступить въ колхозъ и слишкомъ громко проклинающій соціалистовъ, тоже считается «кулакомъ» и потому лишенецъ.

Какъ же, однако, живутъ эти люди, не имѣющіе права на жизнь и лишенные всего?

Депутатъ польскаго сейма г. Мацкевичъ, путешествовавшій недавно по Россіи и очень пристально интересовавшійся вопросомъ о лишенцахъ, отвѣчаетъ на этотъ вопросъ такъ:

— Лишенцы-священники прежде просили милостыню на церковныхъ папертяхъ. Но затѣмъ имъ запретили просить на папертяхъ и позволили нищенствовать только на кладбищахъ. Потомъ, однако, воспретили просить и на кладбищахъ. И какъ добываютъ теперь пропитаніе эти люди, — сказать трудно. Вообще же, лишенцы нищенствуютъ, бродяжатъ, часто мѣняютъ фамилію, достаютъ фальшивыя бумаги и живутъ по нимъ, пока не попадутся. Когда же попадутся, ихъ судятъ, сажаютъ въ тюрьмы, но по отбытіи тюремныхъ сроковъ все начинается сначала: опять прошеніе милостыни, поиски ночлега, побѣги отъ полиціи, ночевка подъ мостами и въ стогу сѣна, опять фальшивые документы и опять тюрьма. Словомъ, сказка про краснаго бычка.

Г-нъ Мацкевичъ (очень даровитый наблюдатель и прекрасно владѣющій русскимъ языкомъ) все доискивался и старался понять, какія же государственныя или партійныя цѣли преслѣдуются этимъ гоненіемъ лишенцевъ и ихъ дѣтей?

— Вѣдь революція тоже должна преслѣдовать какую-то справедливость. Но кто же изъ русскихъ людей можетъ считать справедливостью гоненіе на сына священника, если сыну священника, Чернышевскому, поставили въ Москвѣ памятникъ! Или на сына дворянина, если и Ленинъ, и Красинъ, и Чичеринъ, и Луначарскій были несомнѣнные дворяне, не говоря уже о Софьѣ Перовской, Вѣрѣ Фигнеръ и пр. и пр.

Со своими вопросами на эту тему г. Мацкевичъ обратился къ ректору московскаго университета, Касаткину, который не постыдился сказать:

— Мы считаемъ, что инстинкты нѣкогда имущаго класса могутъ передаваться по наслѣдству. Нынѣшняя соціальная борьба ведется безъ всякой сентиментальности. Поэтому, если кто нибудь порываетъ съ семьей, отказывается отъ отца и матери, — это еще не даетъ намъ полной увѣренности въ немъ. Даже если кто нибудь съ трехлѣтняго возраста не видѣлъ отца и матери, то мы усматриваемъ въ этомъ только смягчающія вину обстоятельства, но и это не даетъ намъ возможности вполнѣ вѣрить.

Такъ думаетъ ректоръ университета… И совершенно такъ же думаютъ пролетарскіе студенты. Студенты выслѣживаютъ въ своей средѣ лишенцевъ, шпіонятъ за ними, подслушиваютъ, обыскиваютъ, выкрадываваютъ переписку «подозрительныхъ по лишенству» товарищей и при малѣйшемъ оказательствѣ доносятъ. Весь университетъ превратился въ сыскное отдѣленіе, гдѣ всѣ, начиная съ ректора, заняты гнуснѣйшей травлей обездоленныхъ людей…

— Классоваго врага задуши! — говоритъ партійная мудрость, — и на немъ же учись ненависти, учись добивать лежачаго! Въ этомъ смыслъ.

Лишенцы — это классъ, предназначенный для натаскиванія революціонныхъ массъ и пріученія ихъ къ классовой жестокости. Для кровожаднаго науськиванія нуженъ объектъ, какъ для учебной стрѣльбы нужна мишень. И вотъ для этого и выдуманъ лишенецъ. На немъ коммунистическая молодежь учится битъ лежачихъ и добивать раненыхъ.

Вотъ нѣсколько примѣровъ изъ жизни этихъ затравленныхъ людей:

— У крестьянниа-лишенца было двѣ коровы и одна лошадь. Сосѣди-мужики изъ колхоза украли у него все сѣно. Крестьянинъ пожаловался въ судъ. Рѣшеніе суда:

— «Такъ какъ у крестьянина-истца уже нѣть сѣна, а кормить лошадь и коровъ нужно, то передать и коровъ и лошадь въ колхозъ, гдѣ находится теперь сѣно».

Еще примѣръ:

Въ дружной, очень любящей семьѣ лишенца отецъ совѣтуетъ сыну:

— Надо, голубчикъ, тебѣ отказаться отъ меня въ печати… Ничего не подѣлаешь… Можетъ быть, если прочтутъ въ газетахъ «отказъ», такъ примутъ тебя въ университетъ.

И отецъ садится за столъ и самъ диктуеть сыну заявленіе:

— Пиши: «Симъ заявляю во всеобщее свѣдѣніе, что я съ негодованіемъ отрекаюсь отъ своихъ буржуазныхъ родителей…» — Написалъ? — «Что я никогда не имѣлъ и не имѣю ничего общаго съ ихъ идеологіей и презираю…» — Написалъ? Непремѣнно надо «презираю»… Пиши, голубчикъ, пиши, не надо плакать… — Что-жъ подѣлаешь съ этой сволочью, будь они вѣчно прокляты… — Написалъ, что ты меня «презираешь»? А теперь еще надо написалъ, что преданностью совѣтской власти ты думаешь искупить «мерзостный грѣхъ» своихъ родителей… — Написалъ. — Непремѣнно надо «мерзостный грѣхъ»… Пиши, сынокъ, пиши…

Еще случай:

Совѣтская студентка, уже оканчивающая курсъ университета, была изобличена сыщиками-студентами въ «подложномъ предъявленіи» отца-лишепца, котораго студентка выдала за крестьянина-батрака, тогда какъ до революціи у отца было нѣсколько десятковъ десятинъ земли, онъ держалъ двухъ батраковъ и имѣлъ воловъ, лошадей и коровъ. Студентку отдали подъ судъ, и на судѣ сыщики-студенты, захлебываясь, показывали:

— Да, да… Это подложный отецъ… Мы все разузнали, мы производимъ негласное дознаніе на мѣстѣ и имѣемъ свидѣтелей.

Конечно, студентку выгнали изъ университета съ позоромъ и бросили въ тюрьму за подложнаго отца…

Такъ течетъ эта каторжная, проклятая жизнь цѣлаго класса. Тысячи и тысячи русскихъ людей превращены въ затравленныхъ нищихъ, не имѣющихъ права ни на кровъ, ни на хлѣбъ, ни на трудъ, ни на защиту. На этихъ отверженныхъ людяхъ соціалистическое правительство, не умѣющее привезти въ городъ картошку, учитъ травлѣ молодыхъ щенковъ коммунизма.

— Вотъ какъ надо бороться съ классовымъ врагомъ!

Но одного не принимаетъ въ расчетъ соціалистическое правительство. Оно не понимаетъ, что, обучая ненависти щенковъ коммунизма, оно и въ душѣ лишенцевъ выращиваетъ такую же слѣпую, лютую и безпредѣльную злобу.

И страшно даже подумать, что могутъ сдѣлать эти затравленные и замученные люди, когда придетъ послѣдній день коммунизма, и когда рухнетъ безсмысленное, идіотское, полное кровавой жестокости темное царство насильственнаго соціализма.

Страшно даже подумать…

Александръ Яблоновскій.
Возрожденіе, № 2289, 8 сентября 1931.

Views: 57