Всѣмъ, ѣдущимъ изъ Парижа въ Югославію или обратно, не безполезно знать, что у нихъ будетъ пересадка на австрійской станціи Шварцахъ.

Такъ какъ пересадка эта предстояла намъ ночью, въ 4 часа, то, конечно, я предварительно подготовилъ къ этому событію всю кондукторскую бригаду поѣзда, объяснивъ, насколько мнѣ спѣшно нужно въ Парижъ и насколько сильно пострадаетъ русская эмиграція во Франціи, если я просплю Шварцахъ и попаду въ Мюнхенъ.

До Великой войны я свято вѣрилъ въ аккуратность нѣмцевъ и въ точное соблюденіе даннаго ими честнаго слова. Но мы знаемъ, какъ изуродовала народные характеры война.

Румыны бросили играть на скрипкѣ, занявшись большою политикой, греки боятся голыхъ классическихъ ногъ, турки содрали съ головъ фески, французы стали меланхоличными, русскіе — подвижными англичане — многословными.

Ясно, что коренная перемѣна должна была произойти и въ нѣмцахъ, тѣмъ болѣе, что съ измѣненіемъ контура границъ государства всегда измѣняется и его психологія.

— Поставь-ка, Ваня, будильникъ — посовѣтовалъ я, раскрывая одинъ изъ своихъ чемодановъ. — Въ эпоху всеобщаго расцвѣта демократизма намъ лучше всего разсчитывать на свои собственныя скромныя аристократическія силы.

И можетъ быть, такое общее сужденіе было слишкомъ сурово. Но что дѣлать, когда русскому бѣженцу уже восемь лѣтъ совершенно не на кого положиться на земномъ шарѣ?

На что благожелательно относится къ намъ Лига Націй… А и то, когда Нансенъ получилъ въ Совѣтской Россіи концессію, вѣдь намъ ничего не перепало отъ этого полярнаго филантропа!

Кондукторъ-австріецъ, конечно, опоздалъ. Вѣрнѣе, не опоздалъ, а спокойно сообщилъ о прибытіи на Шварцахъ только тогда, когда поѣздъ уже остановился, а мы, открывъ всѣ окна корридора, начали ураганный обстрѣлъ станціи своими вещами. Будильникъ, молодчина, оказался аккуратнѣе и точнѣе всякаго нѣмца. Поставленный на полъ, онъ за часъ до прибытія лихо залился буро-малиновымъ звономъ. А такъ какъ у него есть дурная привычка вертѣться и бѣгать, пока звонъ продолжается, то вышло даже слишкомъ торжественно. Вынырнувъ изъ-подъ скамьи, онъ кинулся въ сосѣднее купэ къ какому-то почтенному нѣмцу, быстро поднялъ его на ноги, пострекоталъ надъ ухомъ испуганно бросившейся бѣжать старой тирольки и, выдержавъ неожиданную бoрьбу съ фоксъ-терьеромъ, запрятаннымъ старухой въ корзину съ бѣльемъ — съ побѣднымъ призывомъ прошелся взадъ и впередъ по всему корридору.

— Пора соединятья съ Германіей? — воскликнулъ спросонья, протирая глаза, мой сосѣдъ швабъ. И сконфузился.

***

Когда-то, лѣтъ пятнадцать назадъ, я проѣзжалъ этотъ путь — Зальцбургъ, Иннсбрукъ, Буксъ, Цюрихъ… не было co мною тогда пустой коробки отъ Блигкена и Робинсона, чайника, металлической кружки, и въ карманѣ неопредѣленнаго документа, обидно начинающагося словами: «le présent certificat n’est pas»…

Былъ тогда я гражданиномъ Россійской Имперіи, на меня безъ всякаго соболѣзнованія смотрѣла встрѣчная нѣмецкая старуха, не качалъ головой, вздыхая, долговязый спортсмэнъ, влюбленный въ свои лыжи и въ снѣжную наклонную плоскость.

Съ Россіей вѣжливо разговаривали не только короли и министры, даже дежурныя буфетчицы на глухихъ пересадочныхъ станціяхъ и тѣ съ подобострастнымъ любопытствомъ подавали кофе: «bitte schön»!

Жалость даже къ личной неудачѣ иногда оскорбляетъ. А тутъ — майнъ герръ съ птичьимъ перомъ на головѣ жалѣетъ сто милліоновъ людей… сто милліоновъ!

Дуракъ.

Что осталось такимъ же, какъ раньше, — зелено-голубой Иннъ, дымящіяся пургой скалы у неба. Тотъ же черный сосновый лѣсъ, съ просѣдью снѣга въ волосахъ, тѣ же гримасы голаго камня, улыбка и ужасъ, застывшіе нѣкогда въ ожиданіи завоеваній революціи земной коры.

Толпы бѣлыхъ гигантовъ, ярко-синее небо, голубая рѣка. И лиловые провалы ущелій… Не измѣнилось ничего! Только лыжи новыя у тѣхъ, что безпечно скользятъ тамъ, вверху, да люди, должно быть, другіе. И развѣ можно намъ бояться за нашу Россію?

Какая-то случайная дрянь царапаетъ русскій снѣгъ, скачетъ въ восторгѣ… А мы испугались: погибла земля!

***

— Вы русскіе?

— Да.

Это съ нами послѣ Букса начинаетъ бесѣду какой-то жизнерадостный швейцарецъ, ѣдущій въ Цюрихъ. Лицо круглое, розовое, налитое. Навѣрно или купецъ или мелкій политическій дѣятель.

— Ну, что же: когда у васъ большевизмъ кончится?

— Трудно сказать, мсье.

— Удивляюсь! такая громадная страна и терпитъ насиліе со стороны какой-то кучки каналій.

Этотъ аргументъ – самый вѣскій въ устахъ иностранцевъ. На всякое другое замѣчаніе легко отвѣтить съ достоинствомъ. Но, дѣйствительно, почему такая большая страна терпитъ насиліе со стороны такой небольшой кучки каналій, я самъ часто недоумѣваю. Конечно, терроръ, сыскъ, шпіонажъ. Да. Но терроръ противъ арміи!.. Это какъ-то неубѣдительно: бѣдненькіе несчастненькіе солдатики… Политкомы ихъ обижаютъ, власть оскорбляеть, а они, беззащитные, терпятъ и терпять…

— Вы не знаете что такое коммунистическая организація, мсье, — защищая достоинство черезчуръ терпѣливаго народа, говорю, наконецъ, я. — Эта компанія умѣеть пользоваться всѣми средствами для сохраненія власти.

— Да, да, отлично знаю. Но все—таки, этихъ людей не такъ уже много въ Россіи.

— Зато они въ центрахъ, мсье. И весь аппаратъ въ ихъ рукахъ. А населеніе, сами знаете, разбросано, неорганизовано, безоружно.

— Ну такъ что-жъ, что разбросано? Вотъ, здѣсь, въ нашей Швейцаріи… Горы тоже разъединяютъ населеніе. Вѣрно? А между тѣмъ, Вильгельмъ Телль у насъ былъ!

Онъ встаетъ, вздыхаетъ, снимаетъ съ полки чемоданъ. Поѣздъ подходить къ Цюриху.

— Вы навѣрно не знаете, съ кѣмъ разговаривали, мсье, — послѣ ухода добродушнаго пассажира говорилъ мнѣ съ улыбкой молчаливо сидѣвшій до сихъ поръ въ углу молодой швейцарецъ.

— Да, не знаю, конечно…

— Это цюрихскій домовладѣлецъ… Штейнбергъ. По національности еврей.

— Что вы сказали?

— Еврей.

Андрей Ренниковъ.
Возрожденіе, № 247, 4 февраля 1926.

Views: 14