Наконецъ, мы въ Парижѣ. Нырнули съ Гаръ де л-Естъ въ океанъ человѣческихъ тѣлъ, зацѣпились за случайный утесъ какого-то сѣраго отеля, подъ которымъ непрестанно шумитъ прибой автомобильной волны… И исчезли для родныхъ и знакомыхъ. Растворились.

Кто намъ нуженъ въ этомъ міровомъ центрѣ и кому мы нужны, до сихъ поръ мнѣ не ясно. Но разъ другіе бѣгутъ, озираются, вскакиваютъ на лету въ автобусы, проваливаются подъ землю въ метро, и считаютъ все это величайшей мудростью и достиженіемъ въ жизни, значитъ, такъ надо. Будемъ и мы достигать.

Конечно, за десятъ лѣтъ скитаній по югу Россіи и тихаго балканскаго существованія въ эмиграціи я отвыкъ отъ шума и грохота большихъ городовъ. Научился переходить улицу, не отрываясь отъ думъ, которыя овладѣваютъ на троттуарѣ. Иногда даже останавливался посреди мостовой, когда внезапно приходила въ голову любопытная идея, доставая изъ кармана блокъ-нотъ, записывалъ афоризмъ или сентенцію. Еще лѣтъ пять, восемь, такой мудрой и тихой жизни, кто знаетъ, быть можетъ, вышелъ бы изъ меня новый Кантъ, тоже не покидавшій никогда Кенигсберга. Но теперь, въ Парижѣ, вижу ясно, все кончено для моей философской карьеры. Даже Октавъ Мирбо начинаетъ казаться въ этомъ городѣ недостижимымъ идеаломъ сосредоточенной вдумчивости.

Жить въ Парижѣ — дѣйствительно, цѣлая наука и для ея изученія безусловно слѣдуетъ открыть при Сорбоннѣ особый факультетъ. Начиная отъ пируэтовъ «дансъ макабръ» среди гущи такси и кончая религіозно-нравственными воззрѣніями консьержекъ. Необходимо имѣть кафедры по географіи пересадокъ, по превращенію одного бульвара въ другой, по теоріи сочетаній буквъ алфавита въ автобусахъ. И по физіологіи оглушеннаго слуха или ослѣпленнаго зрѣнія. И по логикѣ квартирныхъ цѣнъ. И по теоріи познанія окраинъ.

Вотъ сижу я уныло въ своемъ номерѣ, смотрю въ окно на бензинную вакханалію улицы и думаю: гдѣ-же русскому бѣженцу жить хорошо?

Иногда кажется, что небольшіе города наиболѣе благопріятны для насъ. Дѣйствительно, всѣ живутъ рядомъ, бокъ о бокъ, каждый день могутъ встрѣчаться. По вечерамъ всегда есть какое-нибудь развлеченіе. Или инженеръ Михайловскій дѣлаетъ докладъ о своей собственной теоріи мірозданія, или Анна Константиновна декламируетъ «Бѣлое покрывало» у Тютюрниковыхъ на именинахъ, или какой-нибудь бравый генералъ читаетъ лекцію на тему: «Россія черезъ сто лѣтъ и позже».

Такимъ образомъ, въ маленькихъ городкахъ связь между русскими никогда не порывается, а, наоборотъ, быстро крѣпнетъ. Иногда даже достигаетъ такой крѣпости, что начинаетъ напоминать цѣпи скованныхъ другъ съ другомъ преступниковъ.

И это уже оборотная сторона небольшихъ городовъ. Тяжелыя послѣдствія прочныхъ узъ никогда не медлятъ сказаться. Противъ метеоритной теоріи инженера Михайловскаго не можетъ не выступить съ рѣзкимъ обличительнымъ докладомъ штабсъ-капитанъ Ивановъ, утверждая, что вселенная образовалась не изъ метеоритовъ, а изъ газовыхъ вихрей. Въ пику Аннѣ Константиновнѣ Вѣра Николаевна спѣшно организуетъ «Кружокъ стихотвореній Агнивцева», группируя вокругъ себя молодежь. И въ противовѣсъ генералу, читающему лекціи о будущемъ, выступаетъ бывшій преподаватель гимназіи, въ рядѣ сообщеній развивающій историческіе тезисы: —

— Что было бы, если бы Дмитрій Донской не разбилъ Мамая на Куликовомъ полѣ?

Или: —

— Мѣшало ли Василію Темному управлять государствомъ отсутствіе зрѣнія?

Нѣтъ нужды добавлять, что параллельно съ полемическими докладами, лекціями и мелодекламаціей въ небольшихъ городахъ всегда очень часты разводы, дѣлежъ дѣтей между расходящимися родителями и рѣзкія бесѣды на улицѣ:

— Пожалуйста, передайте Петру Ивановичу: если я снова буду губернаторомъ въ Россіи, пусть и не думаетъ показывать носу въ мою губернію!

***

Міровые центры тѣмъ хороши, что, распыляясь въ нихъ, русскіе рѣдко видятъ другъ друга. Точно островки, раздѣленные бурными потоками, одиноко ютятся въ отелѣ мужъ съ женой, становясь на двадцатомъ году супружества молодоженами. Идиллически нанимаютъ одну комнату губернаторъ и тотъ Петръ Ивановичъ, который не долженъ показывать носа въ губернію. И повсюду тоска по своимъ:

— Хотя бы повидать Анну Константиновну! Что она дѣлаетъ, бѣдненькая, возлѣ «Портъ Версай»?

Вмѣстѣ тошно, врозь скучно. Удивительная природа у русскаго человѣка! Очевидно, на этомъ противорѣчіи и держится наша широкая психологія. Съ одной стороны Мармеладовъ, которому нужно куда-нибудь пойти. Съ другой сторону, монастыри и средняя разновидность Онѣгиныхъ, бѣгущихъ отъ знакомыхъ къ торжествующему крестьянину и птичкѣ Божьей.

Итакъ, гдѣ лучше намъ, — неизвѣстно. Во всякомъ случаѣ, пріѣхавъ въ Парижъ, я мраченъ, угрюмъ. Конечно, высота культуры здѣсь чудовищна. Не спорю. Вродѣ моего шестого этажа. Въ умывальникѣ, напримѣръ, есть кранъ, на которомъ написано «шо». Правда, изъ него течетъ такая же точно вода, какъ и изъ крана «фруа», но гдѣ встрѣтишь на Балканахъ подобный комфортъ? И отопленіе центральное, не то, что ужасныя сербскія желѣзныя «фуруны». Накинувъ пальто подхожу къ свернувшемуся у стѣны металлическому удаву, пробую рукой. Теплый. Безусловно, для нагрѣванія, не для охлажденія комнаты. Только какъ его разогрѣть? Въ Петербургѣ у меня въ годы войны для этой цѣли была спиртовая печь. Но въ отелѣ здѣсь спиртовку зажигать воспрещается…

Очевидно, бѣженцамъ только тамъ хорошо, гдѣ ихъ нѣть. Хотя знакомый докторъ писалъ какъ-то изъ Абиссиніи, что у нихъ очень недурно, а пріятель-летчикъ давно зоветъ меня и Ивана Александровича въ Джедду, въ Геджасъ, но теперь я не попадусь ни на какіе соблазны. Вѣдь посмотрѣть только на эту гигантскую двуспальную кровать, которая стоитъ въ номерѣ, самоувѣренно занявъ все пространство. Что дѣлать съ нею, безстыдно раскинувшейся? Вполнѣ возможно, что для писанія бульварныхъ романовъ съ возвышающей любовной интригой она — незамѣнимая вещь. Но у меня вкусъ старомодный, я поклонникъ Пушкина, Тургенева и Толстого, а развѣ эти учители въ своихъ произведеніяхъ когда-нибудь исходили изъ кровати, какъ художественнаго центра?..

Нѣтъ, глупо, глупо сдѣлалъ, что уѣхалъ изъ Сербіи. Милая моя квартирка, съ дверыо облѣпленной снѣгомъ, гдѣ ты? Печка желѣзная, — какъ любилъ я подкладывать въ тебя сухія дрова!.. Ведра мои, въ васъ бѣжала такая чудесная прозрачная вода… Кипятилъ бы я эту воду на плитѣ, пилъ чаю, сколько хотѣлъ… Вѣникъ мой, пушистый, длинный, чья рука теперь лазитъ съ тобой по угламъ комнаты, подъ столами и стульями?

— Ты будешь сегодня писать? уныло спрашиваетъ, кутаясь въ шубу, Иванъ Александровичъ.

— Нѣтъ.

— Отчего?

— Усталъ. Переходилъ два раза поперекъ бульвара Османъ.

Андрей Ренниковъ.
Возрожденіе, № 251, 8 февраля 1926.

Views: 29