Отвратительная у насъ, русскихъ, привычка: громко разговаривать въ мѣстахъ скопленія иностранцевъ.

Если даже вагонъ метро набитъ до полнаго комплекта — 90 вояжеровъ дебу и 26 асси, [1] — если даже поѣздъ идетъ полнымъ ходомъ, дребезжа стеклами, стуча колесами, треща рессорами, — все равно.

Надъ всѣмъ трескомъ, грохотомъ, звономъ, надъ всѣми асси, дебу, полуасси и полудебу — обязательно зычно несется изъ какого-нибудь угла:

— Да быть не можетъ, Иванъ Ивановичъ!

— Да увѣряю васъ, Степанъ Степановичъ!

— Да нѣтъ же, вы шутите, Иванъ Ивановичъ!

— Да честное же слово, Степанъ Степановичъ!

Или бываетъ еше непріятнѣе. Ворвутся наши въ вагонъ, громко продолжаютъ споръ, который начали часъ тому назадъ при выходѣ изъ зала засѣданія. И загораживаютъ у двери проходъ.

— Ву десанде а ла прошенъ? [2] — робко спрашиваетъ ихъ какая-нибудь забитая мидинетка.

А заседатели хоть бы что. Продолжаютъ громить другъ друга или докладчика, и только кто-нибудь особенно чуткій снисходитъ, наконецъ, къ барышнѣ, небрежно бросаетъ черезъ плечо:

— Кальмэ ву, мадемуазель, кальмэ ву! [3]

Сколько разъ, сидя въ загонахъ автобусовъ, метро и пригородной желѣзной дороги, я нарочно пытался разслышать, о чемъ говорятъ между собой французы.

Ничего не разберешь. Сплошная бесѣда по секрету.

Хотя многіе и говорятъ, но вокругъ всегда солидная тишина. Старики бормочутъ что-то вполголоса, пожилые читаютъ газеты, а что касается молодежи — то та ни въ полголоса не разговариваетъ, ни газетъ не читаетъ.

Просто скромно сидитъ по угламъ, воспитанно притаившись, и молча цѣлуется на виду у всѣхъ, чтобы никто не подумалъ ничего дурного.

Между тѣмъ, возьмите первыхъ попавшихся русскихъ, посадите ихъ въ тотъ же самый французскій вагонъ и посмотрите, что изъ этого выйдетъ.

Шумъ поднимается такой, какой бываетъ во французскихъ кругахъ развѣ только во время пожара или когда хлѣбъ безумно поднимется въ цѣнѣ сразу на 5 сантимовъ.

Недовольный читатель, навѣрно, спроситъ меня: почему я вдругъ занялся подобнаго рода непріятными для эмиграціи обличеніями?

Но если бы читатель былъ вчера въ автобусѣ AL въ такомъ положеніи, какъ я, — едва ли бы онъ могъ говорить объ указанномъ недостаткѣ спокойно.

Мнѣ нужно было ѣхать въ самое горячее время — послѣ шести часовъ вечера. Очередь оказалась огромной, пришлось отрывать на станціи бѣлый билетикъ, чтобы попасть въ вагонъ.

И когда, наконецъ, кондукторъ одного изъ очередныхъ автобусовъ выкликнулъ номеръ 95, и я судорожно полѣзъ наверхъ, сзади какая-то русская дама громко сказала:

— Муся, а онъ мошенникъ! У него вовсе не 95!

Отыскавъ свободное мѣсто, я сѣлъ лицомъ къ выходу. И замѣтилъ: обѣ русскія дамы расположились недалеко отъ меня — черезъ одно отдѣленіе.

Голоса ихъ звучали громко и четко. Покрывали собой выкрики кондуктора, гулъ мотора.

И началось самое страшное, что испытываетъ русскій человѣкъ заграницей:

— Нѣтъ, ты посмотри на него, Мусинька: сидитъ, дрянь, какъ ни въ чемъ не бывало и невинно поглядываетъ на насъ.

— Да, ужъ… Европейцы хваленые. Чванятся своей культурой, своимъ превосходствомъ, а съ билетами жульничаютъ.

— Ха-ха! Культуртрегеры. Нѣтъ, ты посмотри внимательно на его богомерзкую физіономію… Ни дать, ни взять скупщикъ краденаго.

— Или мясникъ изъ шаркютри. [4] Я всегда удивляюсь, Оля: почему намъ вбивали въ голову, что французы галантны и изящны въ манерахъ? Нечего сказать, изящный мужчина. Сидитъ, какъ бегемотъ. Пыхтитъ…

— Одно пузо чего стоить! Шикъ паризьенъ!

Нужно сказать, что по природѣ я человѣкъ совсѣмъ не обидчивый. Въ особенности, что касается внѣшности — лица, таліи и формы ножки.

Но замѣчаніе относительно пуза все-таки разозлило.

Это уже клевета. Это свинство. Хотя впереди немного и выдается, но что жъ такого? Неужели уже и бегемотъ, и мясникъ, и пузо?..

Я рѣшилъ мстить. Перекликаться черезъ головы ближайшихъ пассажировъ, конечно, — неудобно. Встать и попросить говорить тише — тоже скандалъ. Оставалось поступить иначе. Достать изъ кармана газету, развернуть и направить въ ихъ сторону заголовокъ.

Я такъ и сдѣлалъ.

— Оля!.. — послышался вдругъ испуганный шопотъ.

— Что, Муся?

— Ты видишь?

— Что?

— «Возрожденіе»!

— Гдѣ?

— У него!

— Въ самомъ дѣлѣ… Но вѣдь онъ очень милъ, Мусенька!

— Да… Я тоже такъ думаю. Глаза добрые, славные.

— И носъ… Римскій. Ровный. На Наполеона похожъ…

Я дѣлалъ видъ, что читаю. Не понималъ ничего, наслаждаясь изысканными комплиментами.

И когда сходилъ на Мадлэнъ, а онѣ продолжали сидѣть, направляясь на Сенъ-Лазаръ, мнѣ хотѣлось все-таки сказать имъ что-нибудь ѣдкое о русской привычкѣ говорить слишкомъ громко.

Но почему-то не вышло. Проходя мимо, показалъ только свой бѣлый билетикъ и смущенно пробормоталъ:

— Вы видите? 95…

На что въ отвѣтъ обѣ дамы не моргнули и глазомъ. Удивленно только посмотрѣли, а ближайшая проговорила:

— Плэ тиль? Же не ву конпранъ па, мсье! [5]

[1] 90 стоящихъ пассажировъ и 26 сидящихъ (фр.).

[2] Вы выходите на слѣдующей?

[3] Успокойтесь, барышня, успокойтесь!

[4] Мясной лавки.

[5] Прошу прощенія? Я васъ не понимаю, господинъ!

А. Ренниковъ.
Возрожденіе, №764, 6 іюля 1927.

Views: 26