Что сдѣлалось съ Васей?
Совершенно неузнаваемъ мальчикъ.
Вѣдь раньше, мѣсяца три тому назадъ… Приду, бывало, къ Сергѣй Алексѣевичу въ гости и всегда натыкаюсь на какое-нибудь шумное обстоятельство.
Или Вася обѣдать не хочетъ.
Или Вася ложиться спать не желаетъ.
Или Вася просто гдѣ-то раздобылъ кошку и занимается тѣмъ, что изображаетъ фоксъ-терьера: онъ лаетъ и дергаетъ за хвостъ, а кошка фыркаетъ.
По вечерамъ Александра Герасимовна должна была читать Васѣ цѣлый рядъ лекцій по различнымъ отраслямъ знанія, чтобы уложить мальчика спать.
— Вася, — начинала она со Священнаго Писанія, — если ты хочешь, чтобы Богъ тебя любилъ, ты долженъ быть хорошимъ мальчикомъ и рано ложиться.
— Ничего, Богъ проститъ, Онъ добрый, — увѣренно отвѣчалъ Вася, продолжая сидѣть за столомъ.
— Вася, — продолжала Александра Герасимовна. — Если ты сейчасъ не ляжешь, Ангелъ-Хранитель придетъ, увидитъ, что постель пуста, и уйдетъ.
— Ну, что жъ такого?.. Вернется попозже, — не сдавался Вася.
— Вася, но вѣдь тебѣ десять лѣтъ. А мальчики въ десять лѣтъ должны обязательно ложиться не позже десяти часовъ вечера.
— А если бы мнѣ было два года, я бы ложился въ два? — начиналъ разсуждать Вася. — А папа долженъ ложиться въ 45 часовъ? А Александръ Семеновичъ въ 42? А Семенъ Дмитріевичъ въ 33?
Возникшій по этому поводу горячій спорь отъ теоріи относительности постепенно переходилъ къ медицинѣ, къ ссылкамъ на естественную исторію, къ примѣрамъ изъ классической литературы и кончался обыкновенно тѣмъ, что изъ сосѣдней комнаты быстро появлялся Сергѣй Алексѣевичъ, рѣшительно бралъ Васю за воротникъ, встряхивалъ и безъ всякихъ ссылокъ восклицалъ:
— Маршъ спать! Сію минуту!
Что дѣйствовало магически. Вася отъ восклицанія папы моментально засыпалъ, а всѣ французы въ сосѣднихъ квартирахъ моментально просыпались.
Нечего говорить, что въ отношеніи обѣда и завтрака Вася проявлялъ тоже застарѣлые капризы сформировавшагося десятилѣтняго мальчика. Супъ всегда былъ слишкомъ густъ или жидокъ; завтракъ или черезчуръ горячъ, или черезчуръ холоденъ.
Заставить Васю умыться было также нелегкимъ занятіемъ. Собираясь утромъ во французскую школу, онъ обыкновенно обмакивалъ ладонь въ воду, носъ въ ладонь и считалъ, что до завтрашняго дня въ смыслѣ гигіены все обстоитъ превосходно. Уговоры Александры Герасимовны въ этихъ случаяхъ разбивались о серьезные аргументы:
— А когда лэ шамо [1] бѣгутъ по дезеръ, [2] развѣ они умываются?
— А въ Сахарѣ, гдѣ нѣтъ для умыванья воды, развѣ дѣти не живутъ?
Приблизительно три мѣсяца я не видалъ Васи. И вотъ, иду вчера по медонской улицѣ и вижу: катитъ на велосипедѣ какой-то молодой франтъ.
На ногахъ — цѣлые башмаки. На головѣ цѣлая шляпа. И новенькій велосипедъ блеститъ. Спицы сверкаютъ на солнцѣ, будто усыпаны брилліантами.
— Вася, ты?
Онъ слѣзаетъ съ велосипеда, съ до стоинствомъ протягиваетъ руку, какъ человѣкъ, дѣлающій большое одолженіе.
— Откуда велосипедъ, Вася?
— Мой.
— Папа подарилъ?
— Ну да, папа. Я самъ. На свои деньги купилъ.
Мы идемъ по направленію къ квартирѣ Сергѣя Алексѣевича. Вася ведетъ велосипедъ, любезно подпирая плечомъ.
— Какъ же ты заработалъ такую уйму денегъ, Вася?
— Очень просто. Я — другъ Жанны д-Аркъ.
— То-есть какъ это, другъ?
— Артистъ. Понимаете? Снимаюсь. Посмотрите-ка, какая у меня штука на головѣ.
Онъ снимаетъ шляпу и гордо показываетъ. Голова, дѣйствительно, удивительная. Коротко прострижена кругомъ, и только вверху, возлѣ макушки, густая копна волосъ.
— Это что же у васъ? Циркъ? — допытываюсь я.
— Почему циркъ? Совсѣмъ не циркъ, а истуаръ де ла Франсъ. [3] У насъ пятьсотъ лѣтъ тому назадъ всѣ мальчики такъ ходили. А я, кромѣ того, особенный мальчикъ. Меня Жанна д-Аркъ любитъ больше всѣхъ. 30 франковъ за день платятъ. Жаль только, скоро будутъ ее жечь. Придется искать новой работы.
Дома у Сергѣя Алексѣевича весь укладъ жизни неузнаваемъ. Пришли мы съ Васей — и все чинно, спокойно. Никакого шума.
— Мама, возьми велосипедъ, — устало произноситъ Вася. — И дай поѣсть.
— Макаронъ хочешь?
— А развѣ не все равно? Давай макаронъ. Гдѣ кошка, мама?
— Навѣрно, во дворѣ, Васенька.
Вася быстро ѣстъ, не обращая вниманія на то, холодныя-ли макароны или горячія, и, поѣвъ, дѣловито уходитъ во дворъ.
— Если бы вы знали, какая перемѣна! — благоговѣйно шепчетъ мнѣ Александра Герасимовна. — Сразу изъ мальчика сталъ пожилымъ человѣкомъ. — Все ѣстъ, все пьетъ, ложится рано, умывается два раза въ день… А къ своимъ новымъ обязанностямъ относится такъ добросовѣстно, что сердце радуется. Посмотрите, между прочимъ, во дворъ. Видите? Уже репетируетъ!
Мы выглядываемъ въ окно. И видимъ, дѣйствительно:
На облѣзлой старой колоннѣ, на которой когда-то, должно быть, красовалась цвѣточная ваза, — сидитъ васина черная кошка. Съ любопытствомъ, разставивъ уши и спустивъ внизъ тревожно колеблющійся хвостъ, смотритъ на своего друга. А тамъ, у земли, обнявъ руками колонну, поднявъ кверху вдохновенную голову, стоить артистъ Вася и восклицаетъ въ порывѣ отчаянія:
— О Жаннъ!.. О, ма Жаннъ!.. Не плеръ па, же т-анъ при! [4]
[1] Верблюды (фр.).
[2] Пустынѣ (фр.).
[3] Исторія Франціи (фр.).
[4] О, моя Жанна!.. Не плачь, прошу тебя! (фр.).
Андрей Ренниковъ.
Возрожденіе, № 864, 14 октября 1927.
Views: 43