Второй день мы идемъ подъ моторомъ.

Точно истомленный тропической жарой, спитъ океанъ, блистая безконечною гладью. Разсѣкаемая форштевнемъ, будто нехотя разступается вода и далеко назадъ протянулась дорожка лѣнивой пѣны. Изрѣдка сверкнетъ въ воздухѣ серебрянымъ дождемъ стая летучихъ рыбокъ, да фыркнетъ у самаго борта дельфинъ, изящно изогнувъ черную спину.

Скучно въ морѣ на шхунѣ, когда однообразно тянется жаркій день… На палубѣ отдѣльными группами разсѣлись матросы, въ тюрбанахъ и короткихъ юбочкахъ изь пестрыхъ матерій, обернутыхъ особымъ способомъ вокругъ бедеръ. Странная смѣсь народовъ: тутъ и свѣтло-коричневые арабы, и черные суданцы, хорошіе моряки, покорные, какъ дѣти; тутъ и стройные сомалійцы, вспыльчивые и фанатичные, и данкали съ мутными красноватыми глазами, дикіе и жестокіе, опасные въ ссорѣ.

Старики сидятъ на лучшемъ мѣстѣ отдѣльно. Большинство молчитъ, слѣдя за тѣмъ, какъ изо рта въ ротъ переходитъ по очереди замусленная папироса.

Хаджи Диріа, пожилой сомаліецъ, худой, съ аскетическимъ лицомъ и блестящими глазами, молится, стоя на разостланной циновкѣ. Онъ носитъ титулъ «хаджи», потому что когда-то побывалъ въ священномъ городѣ у гроба Пророка. Кромѣ обычной обмотки на бедрахъ, у него на голое тѣло надѣта старая европейская жилетка. Хаджи молится сегодня чуть ли не въ четвертый разъ. Глаза полузакрыты, лицо сосредоточенное. Я знаю напередъ каждое его движеніе, каждый поклонъ… Вотъ сейчасъ сядетъ на пятки, вытянувъ вдоль колѣнъ руки, подниметъ къ лицу ладони, потомъ закроетъ уши (чтобы не слышали плохого), проведетъ пальцами по глазамъ (чтобы не замѣчали худого), потомъ еще поклонится и, неожиданно зѣвнувъ, взглянетъ совершенно равнодушно по сторонамъ, почешетъ спину и поднимется съ такимъ видомъ, будто не молился сейчасъ, а спалъ…

Однажды съ Хаджи приключилось непріятное происшествіе. Былъ пасмурный день и онъ, повернувшись — какъ полагается — лицомъ къ Меккѣ, усердно и долго молился. Когда онъ кончилъ, молодой и шустрый Али, любившій подшутить надъ нашими стариками, подошелъ къ нему и замѣтилъ, что Хаджи молился, стоя спиной къ Пророку, такъ какъ передъ тѣмъ, пока Хаджи спалъ, мы перемѣнили курсъ на сѣверъ, и Мекка теперь у насъ слѣва… Взволнованный Хаджи сейчасъ же побѣжалъ смотрѣть компасъ и къ ужасу своему убѣдился, что Али говоритъ правду. Охая и жестикулируя, онъ немедленно разостлалъ свою циновку и перемолился заново. Еще долго потомъ онъ не могъ простить себѣ своей оплошности и все качалъ головой. удивляясь, какъ это могъ ошибиться…

Опершись спиной о мачту, сидитъ и что-то тихо разсказываетъ матросамъ крѣпкій, мускулистый Юсуфъ. Лицо у него изрыто оспой и грязной тряпкой перевязанъ правый глазъ. Настоящій пиратъ съ арабской галеры 16-го столѣтія!

Прошлое Юсуфа темно. Говорятъ, что онъ тридцать лѣтъ былъ рабомъ у какого-то шейха на островахъ Фарзань, въ Красномъ морѣ, но однажды, выбравъ минуту, зарѣзалъ своего хозяина и бѣжалъ на его же самбукѣ въ Джибути, подъ покровительство французскихъ властей. Этотъ десятидневный морской переходъ онъ сдѣлалъ одинъ, безъ воды и почти безъ пищи. Братъ шейха явился потомъ въ Джибути и, обвиняя Юсуфа въ убійствѣ и кражѣ, требовалъ его выдачи. Но онъ не могъ ничего доказать европейскому суду, дѣло окончилось ничѣмъ, и Юсуфъ сталъ законнымъ владѣльцемъ самбуки. Подобравъ себѣ нѣсколько молодцовъ, онъ сталъ пошаливать у арабскаго берега, занимался торговлей рабами, разбогатѣлъ, но вдругъ потерялъ все при кораблекрушеніи въ ненастную ночь и спасшись одинъ изъ всѣхъ своихъ сообщниковъ и перевозимыхъ рабовъ…

Вотъ всталъ и лѣниво потянулся Ахметъ, крупный, бородатый матросъ съ краской «куфьей» на головѣ. Недавно онъ самъ пришелъ ко мнѣ и заявилъ, что знаетъ мѣсто, гдѣ мы найдемъ непремѣнно много перламутровыхъ раковинъ и, конечно, жемчужинъ. Замѣтивъ мое недовѣріе, онъ сказалъ не безъ торжественности:

— Капитанъ, я уже «шейба» — старикъ. Стыдно мнѣ говорить неправду. Видишь мою бороду? Отрѣжь ее и языкъ мой вмѣстѣ съ нею, ежели не укажу тебѣ мѣста, гдѣ ты найдешь «малліонъ садафу».

Я заинтересовался и нанялъ его на привилегированную должность «указателя», пообѣщавъ хорошее жалованіе и особое добавочное вознагражденіе.

Мы пришли на его «мѣсто»… Но за весь день мои водолазы подняли всего двѣ раковины…

— Гдѣ же твой милліонъ? — спросилъ я его раздраженно.

— Теперь нѣтъ, теперь знаетъ Аллахъ. А раньше былъ «малліонъ», — отвѣтилъ съ достоинствомъ Ахметъ.

— А какъ же мнѣ быть теперь съ твоей бородой?

Онъ обиженно посмотрѣлъ на меня, сгребъ бороду въ кулакъ и сказалъ, что можетъ остаться служить и простымъ матросомъ. Послѣднее, вѣроятно, ему только и было нужно съ самаго начала.

Такими уроками постепенно разсѣивалась моя довѣрчивость и черезъ нѣкоторое время я пришелъ къ твердому заключенію, что никому изъ туземцевъ и ни въ чемъ совершенно нельзя вѣрить.

— Ну, что, Нуба, кажется, вѣтра не будетъ? — спрашиваю у старика-суданца, плавающаго, по его словамъ, въ здѣшнихъ мѣстахъ уже лѣтъ пятьдесятъ и знающаго море лучше чѣмъ свою хижину въ Джибути.

Желая оправдать свой авторитетъ опытнаго «накуды», Нуба смотритъ на небо, потомъ съ сосредоточеннымъ видомъ загибаетъ на ладонь корявые пальцы:

— Семь дней тихая погода, потомъ до новой луны вѣтеръ «адибъ», потомъ три дня опять тихо, потомъ…

Но я уже не слушаю. Знаю по опыту, что вся его метеорологія не стоитъ ломанаго гроша и никогда еще не оправдалось ни одно изъ его предсказаній.

Но погоду въ этихъ краяхъ Дѣйствительно не угадаешь, а барометръ стоитъ на мѣстѣ, точно вкопанный, и не показываетъ ничего…

Къ двумъ часамъ на востокѣ появились бѣлыя курчавыя облачка и легкій вѣтеръ сталъ рябить воду, а еще черезъ часъ наша шхуна уже переваливалась сбоку на бокъ на попутной, все увеличивающейся волнѣ. Мы входили въ Бабъ эль-Мандебъ.

Сзади чуть приподняли свою таинственную синюю вуаль далекія горы Аравіи. Когда-то владѣнія царицы Савской, нынѣ арабскій султанатъ Іеменъ, гдѣ въ восточномъ колоритѣ, не тронутомъ еще европейской цивилизаціей, царятъ ядъ, кинжалъ и рабство…

Мрачнымъ массивомъ всталъ городъ Перимъ — англійскій часовой въ проливѣ на пути въ богатую Индію и въ Китай. Слѣва неясныя очертанія африканскаго берега съ его конусообразными сопками, да низкія полосы острововъ Расъ Фатьма.

Точно въ зломъ и заколдованномъ мѣстѣ, вѣтеръ, сорвавшись вдругъ, съ силой разостлалъ надъ водой пелену брызгъ и застоналъ въ снастяхъ.

Сжатый берегами въ десятимильный проливъ, океанъ сердито врывается въ него, напирая крутой волной, вотъ-вотъ готовой, кажется, обрушиться намъ на корму своимъ высокимъ пѣнистымъ гребнемъ.

Подхваченная попутнымъ вѣтромъ и теченіемъ, шхуна понеслась съ удвоенной скоростью, скрипя и стремительно проваливаясь среди водяныхъ холмовъ.

— Теперь три дня сильный «адибъ», потомъ три дня слабѣй, потомъ хорошая погода, — говоритъ Нуба.

Онъ стоитъ возлѣ меня, ухватившись за поперечный брусъ и упираясь разставленными босыми ногами въ палубу.

Но и безъ него я вижу, что «адибъ» переходитъ въ штормъ, и думаю только о томъ, какъ бы успѣть засвѣтло добраться до якорной стоянки.

Нехорошо на шхунѣ ночъю въ Красномъ морѣ близъ Бабъ эль-Мандеба, когда дуетъ сильный зюдъ-остъ. Теченіе, достигающее здѣсь до шести миль въ часъ, и вѣтеръ уносятъ ее вѣ темнотѣ на безчисленныя мели и торчащія изъ воды скалы, острыя, какъ иглы…

Когда въ быстро сгущающихся сумеркахъ мы обогнули мысъ, далеко выдающійся въ море, и за нимъ стали на якорь, я вздохнулъ свободно.

Вѣтеръ все усиливался. Дергался безпрестанно якорный канатъ, сообщая нервную дрожь всему кораблю… Звонко разбивалась о бортъ прикатившая отъ близкаго берега еще мелководная, но уже злая волна.

Было неспокойно.

Около полуночи, разбуженный короткими толчками корабля и завываніями вѣтра, я вышелъ на палубу. Впереди — давящей черной громадой нависла зубчатая гора. За низко несущимися сплошными облаками взошла луна, разливая неровный, матовый свѣтъ, скользящій перемѣнчивыми тѣнями. Вѣтеръ ревѣлъ по всклокоченному морю, рвалъ пѣну и несъ ее точно бѣлой пургой по степи…

Стоялъ январь, но воздухъ былъ теплый, густой, пропитанный пряными испареніями Африки.

А. Бенклевскій.
Возрожденіе, № 2303, 22 сентября 1931.

Views: 36