I.
Блѣдный, морозный день въ Гельсингфорсѣ. По снѣжному полю скованнаго льдомъ рейда, далеко до самаго края, столпились недвижными громадами боевые корабли. Ихъ сѣрые, тяжелые корпуса, заслоняя другъ друга, нагородивъ безпорядочный лѣсъ мачтъ и широкихъ трубъ, угрюмо сливаются въ одну грозную стальную массу, тускло отсвѣчивая броней башенъ съ молчаливо насупившимися орудіями. Въ застывшемъ черномъ туманѣ низко повисъ дымъ, и на его мрачномъ фонѣ медленно колышатся бѣлые андреевскіе флаги.
Безлюдно и тихо на палубахъ. Точно притаился и тревожно прислушивается къ чему-то окованный льдомъ флотъ.
Третій день прервано сообщеніе съ Петербургомъ. Оттуда ползутъ зловѣщіе слухи… Работа валится изъ рукъ. Всюду нахмуренныя матросскія лица. Въ столпившихся кучкахъ о чемъ-то шепчутся. Слово «революція» повторяется все чаще и чаще, вызывая угрюмое недоумѣніе у большинства, или мрачный блескъ въ глазахъ и злобную улыбку у нѣкоторыхъ… То здѣсь, то тамъ мелькнетъ незнакомая фигура въ матросской формѣ, оглядываясь по сторонамъ, наговоритъ какихъ-то непонятныхъ словъ, — «революціонная свобода», «борьба пролетаріата», «сверженіе деспотическаго строя», но лишь завидитъ вдали офицера, исчезнетъ вдругъ куда-то, точно и не было никого.
Молча расходятся матросы. Въ головѣ что-то смутно, но чувствуютъ, какъ бы нутромъ, что встаетъ, крѣпчаетъ какая-то ихняя темная сила, и больше всего задумываются надъ предостереженіемъ: коли есть въ тебѣ матросская честь, ты долженъ поддержать товарищей, итти со всѣми, а струсишь, побоишься, — тутъ тебѣ, знай, какъ собакѣ, пуля въ спину…
Медленно склоняется зимній день. Тяжело засыпаетъ на палубахъ команда. Только въ темныхъ углахъ, да въ глубокихъ угольныхъ ямахъ всю ночь не смолкаетъ чей-то сдавленный шопотъ. Длинными, черными дорогами, протянувшимися къ кораблямъ по лунному снѣгу, изъ порта и города, медленно, неслышно, ползетъ невѣдомое, страшное…
Однако жизнь еще течетъ своимъ чередомъ. Смѣняются вахты, караулы; разводящій еще ставитъ часового у задумчиво повисшаго флага съ андреевскимъ крестомъ.
Тихо на «Кречетѣ». Обычное оживленіе и дѣловая суета штаба точно замерли въ напряженномъ ожиданіи… Иногда нервно щелкнетъ аппаратъ Юза, торопливо пройдетъ по опустѣвшему коридору флагъ-офицеръ съ потупленнымъ взглядомъ и свѣжей лентой въ рукѣ.
Адмиралъ Непенинъ сидитъ въ креслѣ, глубоко задумавшись, и куритъ папиросу за папиросой. Мысли несутся роемъ въ головѣ.
«Война… возстаніе въ Петербургѣ… слухи о готовящемся отреченіи Государя… бунтъ на «Аврорѣ» и убійство командира капитана 1 ранга Никольскаго, пытавшагося не пустить на крейсеръ толпу неизвѣстныхъ лицъ… Адмиралъ вспоминаетъ, какъ два мѣсяца тому назадъ, послѣ ареста нѣсколькихъ агитаторовъ, сказалъ на «Гангутѣ» собранной на шканцахъ командѣ: «Знайте, что я скорѣе прикажу затопить дредноутъ, но не допущу смуты на кораблѣ въ военное время»… Но теперь флотъ скованъ льдомъ… Сообщеніе между кораблями и берегом свободное…
Непенинъ назначенъ командующимъ всего нѣсколько мѣсяцевъ назадъ. Это русскій самородокъ съ широкимъ яснымъ умомъ, военнымъ талантомъ, необычайной энергіей и трудоспособностью. Непревзойденный авторитетъ въ знаніи намѣреній непріятеля и наилучшаго использованія нашихъ силъ. Сколько разъ онъ не только предупреждалъ корабли въ морѣ объ опасности, но и точно указывалъ мѣсто ея и часъ. Всевидящее око Непенина, тогда еще начальника службы связи, бодрствовало надъ ними отъ выхода въ море до возвращенія въ порть, и ни на кого не надѣялся такъ командиръ, никому такъ не вѣрилъ, какъ адмиралу Непенину. Рѣзкій и даже грубоватый, на самомъ дѣлѣ онъ былъ добръ, подчасъ ласковъ. Рѣдкій человѣкъ ума и сердца, и рѣшимости.
Стукъ въ дверь. Входить блѣдный начальникъ штаба, молча протягиваетъ Непенину телеграмму и, не смотря ему въ глаза, тяжело опускается въ кресло.
«Командующему флотомъ Балтійскаго моря. Временный комитетъ членовъ Государственной Думы сообщаетъ вашему высокопревосходительству, что въ виду устраненія отъ управленія всего состава бывшаго совѣта министровъ, правительственная власть перешла въ настоящее время къ Временному Комитету Государственной Думы.
Предсѣдатель Государственной Думы
Родзянко».
«Временный Комитетъ членовъ Государственной Думы, взявшій въ свои руки созданіе нормальныхъ условій жизни и управленія въ столицѣ, приглашаетъ дѣйствующую армію и флотъ сохранить полное спокойствіе и питаетъ увѣренность, что общее дѣло борьбы противъ внѣшняго врага ни на минуту не будетъ прекращено или ослаблено. Такъ же стойко и мужественно, какъ доселѣ, армія и флотъ должны продолжать защиту своей родины. Временный Комитетъ, при содѣйствіи столичныхъ войсковыхъ частей и при сочувствіи населенія въ ближайшее время водворитъ спокойствіе въ тылу и установитъ правильную дѣятельность правительственныхъ установленій. Пусть и со своей стороны каждый офицеръ, солдатъ и матросъ спокойно исполняетъ свой долгъ и твердо помнитъ, что дисциплина и порядокъ есть лучшій залогъ вѣрнаго и быстраго окончанія вызванной старымъ правительствомъ разрухи и созданія новой сильной правительственной власти.
Предсѣдатель Государственной Думы
Родзянко».
Россія покатилась…
Потомъ еще телеграммы. Признаніе Временнаго Комитета великимъ княземъ Николаемъ Николаевичемъ и большинствомъ главнокомандующихъ; состоявшееся рѣшеніе объ отреченіи отъ престола въ пользу наслѣдника при регентствѣ великаго князя Михаила Александровича… Безвыходное положеніе въ Петербургѣ… А на корабляхъ уже тревожно. Идетъ сильное броженіе. Вотъ-вотъ вспыхнетъ бунтъ…
Я помню ту тяжелую сцену ночью, въ почти темномъ адмиральскомъ салонѣ на «Кречетѣ». Командующій, начальникъ штаба контръ-адмиралъ Григоровъ и капитанъ 1 ранга князь Черкасскій, блѣдные, серьезные, рѣшаютъ отвѣтъ на роковой вопросъ ставки о желательности отреченія Государя… Передъ ними телеграммы Родзянко и главнокомандующихъ фронтами.
«Ставка. Его Императорскому Величеству, Государю Императору.
Съ огромнымъ трудомъ удерживаю въ повиновеніи флотъ и ввѣренныя мнѣ войска. Въ Ревелѣ положеніе критическое, но не теряю еще надежды его удержать. Всеподданнѣйше присоединяюсь къ ходатайствамъ главнокомандующихъ фронтами о немедленномъ принятіи рѣшенія, формулированнаго пресѣдателемъ Государственной Думы. Если рѣшеніе не будетъ принято въ теченіе ближайшихъ часовъ, то это повлечетъ за собой катастрофу съ неисчислимыми бѣдствіями для нашей родины.
23 часа 40 мин. 2 марта 1917 г. №526О».
Тихо спускается ночь. Отзвучали сигнальные горны, опущены на эскадрѣ флаги. Все какъ и раньше идетъ по заведенному шаблону. Только мысль не можетъ понять, смириться съ тѣмъ, что произошло. Революція, отреченіе Государя…. Это кажется такъ невѣроятно. Въ сознаніи оборвалась вдругъ какая-то нить, и завтрашній день представляется развернувшейся невѣдомой пропастью. Чувствуется, какъ въ наружномъ спокойствій съ каждымъ часомъ нарастаетъ что-то страшное.
Это началось на линейныхъ корабляхъ.
«Андрей Первозванный» почему-то долго не отвѣчалъ на телефонъ штаба. Пронесся слухъ, что тамъ неладно…. Я рѣшилъ сдѣлать ему вызовъ сигнальной лампочкой на мачтѣ и поднялся для этого на мостикъ. Рядомъ, совсѣмъ близко, стоитъ во льду крейсеръ «Діана», выдѣляясь чернымъ силуэтомъ на звѣздномъ небѣ. Вдругъ вдали на мачтахъ 2-й бригады броненосцевъ зажглись красные огни. На «Діанѣ», нерѣшительно, открылся тоже. Помню, какъ схватилъ рупоръ и рѣзко окрикнувъ ея мостикъ, приказалъ выключить этотъ огонь. Онъ сейчасъ же потухъ.
Теперь смѣшно подумать, какъ служебнымъ окрикомъ я хотѣлъ остановить россійскую революцію…
Вдругъ въ морозномъ воздухѣ сухо треснулъ выстрѣлъ, и словно прервалъ натянутую тишину ночи, сразу же въ нѣсколькихъ мѣстахъ сорвалась ружейная стрѣльба, разсыпалась частая дробь пулемета и въ темнотѣ глухо бухнуло. Какъ бы въ отвѣтъ ему, до всему рейду въ воздухѣ зловѣще вспыхнули красныя огненныя точки.
На «Андреѣ Первозванномъ» бунтъ… убитъ адмиралъ Небольсинъ, лейтенантъ Бубновъ… Телефонъ прервался.
Тамъ офицеры, запершись въ каютъ-компаніи, осаждаются озвѣрѣвшей командой. Ружейныя пули пронизываытъ тонкія металлическія переборки, дырявятъ мебель, бьютъ посуду. Тяжело раненый въ грудь и животъ, падаетъ мичманъ Воробьевъ… Стрѣляютъ и сверху черезъ стеклянные люки, точно въ затравленныхъ звѣрей. Командиръ, капитанъ 1 ранга Гаддъ, съ однимъ изъ офицеровъ бросается къ штепселямъ, чтобы погасить свѣтъ, но по нимъ сыпется градъ пуль и они успѣваютъ выключить лишь часть лампочекъ. Офицеры пробуютъ выйти на палубу, но встрѣченные въ дверяхъ стрѣльбой въ почти упоръ, принуждены оставить свою попытку.
Такъ продолжаться не можетъ…
Гаддъ рѣшается самъ. Неожиданно открывъ дверь, вбѣгаетъ съ рискомъ быть убитымъ въ толпу и вскакиваетъ на возвышеніе:
— Матросы, я вашъ командиръ и передъ вами одинъ… Вамъ ничего не стоитъ убить меня, но выслушайте меня и скажите: почему вы напали на своихъ офицеровъ? Что они вамъ сдѣлали дурного?
Рядомъ какой-то рабочій, не принадлежащій къ судовой командѣ, перебиваетъ его рѣчь крикомъ:
— Кровопійцы! Вы нашу кровь пили. Мы вамъ покажемъ!
— Пусть онъ объяснятъ, кто и чью кровь пилъ.
— Намъ давали рыбу къ обѣду… Насъ не допускали къ вамъ офицеры!..
— Ложь! Я всегда говорилъ вамъ, что каждому желающему видѣть меня лично будетъ назначено время.
— Правда, правда! Они врутъ; противъ васъ мы ничего не имѣемъ, — нерѣшительно раздаются голоса.
Въ сторонѣ несутся душераздирающіе крики… Тамъ съ окровавленными головами волокутъ двухъ кондукторовъ и тутъ же разстрѣливаютъ.
— Разойдись, товарищи! Мы сейчасъ возьмемъ его на штыки…
Толпа молчитъ и угрюмо смотрятъ на приближающуюся группу кровожадно осклабившихся лицъ…
Но вдругъ колыхнулось, двинулось навстрѣчу идущимъ десятка два человѣкъ:
— Не дадимъ командира! Проваливайте!
Загудѣла и вся толпа: «не дадимъ, не дадимъ». Мичманъ Б., котораго сама команда ранѣе вызвала наверхъ — онъ пользовался популярностью — кричитъ:
— Ну-ка, на «ура» нашего командира!
И люди эти, за нѣсколько минуть до того готовые убить его, подхватываютъ на руки и качаютъ.
Съ огромнымъ трудомъ удается наконецъ Гадду уговорить матросовъ не трогать офицеровъ и позволить имъ перейти въ казематъ на верхней палубѣ, гдѣ они отдадутъ ему, командиру, свои револьверы.
Одинъ за другимъ пробираются сквозь враждебную толпу потрясенные, блѣдные офицеры. Тяжело раненаго мичмана Воробьева сажаютъ на стулъ. Онъ безсмысленно смѣется. Его уводятъ подъ руки въ лазаретъ и по дорогѣ, въ темномъ коридорѣ, приканчиваютъ… По всему кораблю идетъ охота на кондукторовъ и унтер-офицеровъ. Несчастные прячутся, гдѣ только могутъ, но ихъ находятъ то тамъ, то здѣсь… Выстрѣлы, предсмертные крики все новыхъ жертвъ. Три кондуктора сходятъ съ ума. Одного изъ нихъ вынимаютъ уже повѣсившимся на кожаномъ ремнѣ въ каютѣ… Другой одѣлся въ парадную форму и кричитъ, что онъ сейчасъ пойдетъ къ командиру и все ему разскажетъ. Его тутъ же разстрѣливаютъ. На палубѣ собирается импровизированный судъ изъ отъявленныхъ негодяевъ. Въ нѣсколько минутъ онъ приговариваетъ къ разстрѣлу всѣхъ офицеровъ кромѣ командира.
Вдругъ всюду подымается страшное смятеніе. Испутанные матросы мечутся по палубамъ, прибѣгаютъ къ командиру.
— Ваше высокоблагородіе! Сюда идетъ батальонъ изъ крѣпости. Помогите, мы не знаемъ, что дѣлать…
Храбрая на убійство горсточки офицеровъ команда струсила при первомъ же признакѣ надвигающейся опасности и униженно проситъ о помощи.
Гаддъ приказываетъ открыть прожектора и стать у 120-миллиметровыхъ орудій и пулеметовъ. Но толпа солдатъ и не думаетъ атаковать корабль. Она идетъ въ городъ убивать встрѣчныхъ офицеровъ.
II.
Надъ снѣжнымъ Гельсингфорсомъ встаетъ холодное, красное солнце.
Утромъ 3 марта полученъ по телеграфу манифестъ объ отреченіи Государя. Въ зеркальной каютъ-компаніи «Кречета» за длиннымъ столомъ, покрытымъ зеленымъ сукномъ, собрались флагманы и начальники отдѣльныхъ частей. Молчаливыя, нахмуренныя лица. Встаетъ адмиралъ Непенинъ, за нимъ всѣ. Замѣтно волнуясь, онъ читаетъ манифестъ. Потомъ голосъ его крѣпнетъ и, наконецъ, переходитъ въ громовой:
«Его Имераторскому Величеству Государю Императору Михаилу Александровичу выражаю свою вѣрность и приказываю вамъ ему повиноваться. Въ честь новаго Государя, ура!»…
Нерадостно уходятъ флагманы. Какъ-то не вѣрится… А на эскадрѣ между тѣмъ все хуже и хуже. Уже не расходятся кучки матросовъ при приближеніи офицера; только замолкаютъ, да косятся исподлобья злыми глазами. Еще не объявлено отреченіе Государя, но они уже знаютъ. Никому невѣдомыми путями они знаютъ событія раньше чѣмъ офицеры.
Послѣ полдня на «Кречетѣ» получилось первое тревожное донесеніе; въ береговыхъ командахъ минной обороны вспыхнулъ бунтъ.
Адмиралъ Непенинъ сейчасъ же надѣлъ пальто и потребовалъ свой автомобиль. «Вы поѣдете со мной», — сказалъ мнѣ коротко.
Вотъ мы мчимся въ стеклянномъ лимузинѣ съ флажкомъ командующаго флотомъ на радіаторѣ. Я знаю рѣшительный горячій характеръ адмирала и мнѣ становятся немного жутко. Говорю ему осторожно, что бы не разсердился, что лѣзу со своими совѣтами.
— Адріанъ Ивановичъ, только ради Бога не горячитесь…
Ничего не отвѣтилъ, лишь хмуро кашлянулъ. Подъѣхали къ казармамъ. Еще издали слышенъ гулъ толпы. Входимъ въ ворота. На огромномъ четырехугольномъ плацу, окруженномъ зданіями, слилось въ безпорядкѣ нѣсколько тысячъ человѣкъ.
Увидѣли адмирала, и гулъ сразу вспыхнулъ въ ужасающій ревъ… Твердой походкой Непенинъ направился прямо въ середину толпы. Я за нимъ. Ошеломленные шарахнулись, разступились передъ нимъ ряды и снова сомкнулись, оставивъ насъ въ небольшомъ пустомъ кругѣ среди стихіи человѣческихъ головъ.
— Молчать!.. Смирно! — И вдругъ, точно подъ ударомъ бича, стихло и съежилось стадо.
— Чего вы бунтуете? Что вы хотите? Говори мнѣ, ты, чего вышелъ сюда кричать?
Смущенные матросы стоятъ передъ нимъ, опустивши глаза въ землю, но сзади, за его спиной, подымается глухой ропотъ… Онъ рѣзко ворочается туда. Тамъ сразу стихаетъ, но за спиной загудѣли снова угрожающіе голоса.
Громко адмиралъ приказываетъ мнѣ:
— Отправляйтесь къ телефону. Передайте отъ моего имени приказаніе Н-скому пѣхотному полку немедленно прибыть сюда съ боевыми патронами. Я научу ихъ мнѣ повиноваться.
Козырнувъ, двигаюсь къ сжимающему насъ кругу. Въ головѣ мелькаетъ: «Еще нѣсколько секундъ, и все рѣшится… Мы будемъ либо убиты, либо они разступятся». Невольно опустилась рука въ карманъ и нащупала рукоятку револьвера. Медленно, неохотно они разступаются…
Бѣгу къ телефону съ тревогой въ сердцѣ. Онъ тамъ остался одинъ среди нихъ… Что будетъ дальше?.. Черезъ 10 минутъ возвращаюсь и не вѣрю своимъ глазамъ. Тысячи матросовъ стоять «поротно» стройными рядами; передъ ними ходитъ адмиралъ Непенинъ и говорить имъ рѣчь тѣмь особымъ простонароднымъ языкомъ, который знаютъ лишь немногіе начальники.
— Вызовите къ командамъ ихъ офицеровъ и отмѣтите мое приказаніе пѣхотному полку.
Я облегченно вздохнулъ.
(Окончаніе слѣдуетъ.)
А. Бенклевскій
Возрожденіе, №1759, 27 марта 1930.
Views: 24