Курсъ N.N.O. У компаса такое же положеніе стрѣлки, какъ на часахъ въ пять минутъ перваго. Если держать курсъ, то идя изъ Терріокъ къ русскому берегу, встрѣтишь Толбухинъ маякъ. Предполагается, что команда не смѣнилась, осталась прежняя, которая работала зимой съ контрабандистами. Если же перемѣнилась, тогда плохо. Смерть, по всей вѣроятности… Послѣ борьбы…

Отличная вещь, маленькая рыбачья посудинка, «финка». Мачта близко къ носу, дно полукруглое, выдвижной киль. Очень хороша на поворотахъ, держитъ волну.

Садятся въ нее два рыбака, Тьопененъ, лѣтъ сорока пятя, и Ноккененъ, лѣтъ подъ сорокъ… «Вѣтеръ дулъ, лайба плулъ и я очень рада булъ»… — Крѣпкія руки, острое зрѣніе. Хорошій, молчаливый, злой и упорный народъ.

Садится съ ними еще русскій морякъ, Келлеръ, которому нужно идти на русскую сторону черезъ заливъ.

Провалится дѣло — будь, что будетъ!

Майскій вечеръ, тепло, но вода еще очень холодна. Недавно лишь прошелъ второй ледъ, Ладожскій. Довольно свѣтло еще, несмотря на десять вечера. Предметы различимы, но очертанія ихъ туманны. Длинная, пушистая борода Тьопенена кажется сидящему на рулѣ Келлеру большимъ мягкимъ шарфомъ. Другой, Ноккененъ, свѣтло-свѣтлый блондинъ, и его волосы сливаются въ полумракѣ съ лицомъ, отчего оно кажется странно удлиненной формы.

Подхватываетъ на ходу легкій порывъ бриза. Парусъ трогается и натягиваетъ шкотъ. Съ громкимъ стукомъ перелетаетъ блокъ. Финны не спѣша снимаютъ съ уключинъ весла. Съ каждой секундой крѣпнетъ вѣтеръ, и скоро съ шумомъ разсыпается «бѣлякъ». «Финка» шлепаетъ по гребню первой волны и рвется впередъ. Замѣтно темнѣетъ. Молчатъ финны, сумрачный народъ. Гдѣ-то впереди, въ сгущающейся мглѣ, долженъ встрѣтиться высокій каменный столбъ съ полукруглой, сдвинутой на бекрень шапкой-крышей: Толбухинъ, таинственный маякъ.

Финны увѣряютъ, что нужно поговорить съ командой, узнать про патрули на станціи «Спасательная». Можно, конечно, и безъ этого плыть на «Спасательную», но если финны хотятъ — пусть. Въ большомъ кругѣ жертвенности, начертанномъ судьбой, есть и этотъ пунктъ: Толбухинъ маякъ. Надо претерпѣть и его.

Келлеръ подвинулся на кормовой банкѣ и съ удовольствіемъ почувствовалъ въ заднемъ карманѣ дружественную тяжесть Маузера… Семь въ обоймѣ, восьмая въ дулѣ. На светящемся циферблатѣ часовъ — двѣнадцать… Пора было бы открыть маякъ. Неужели пропустили? Въ такую темь!

Бризъ свѣжѣетъ. Маленькое суденышко съ увлеченіемъ взбѣгаетъ на волну и чуть задерживается, сбѣгая съ нея. Крѣпче руля.

Конечно, прошли мимо! Жди теперь разсвѣта. А пока занесъ чортъ-те знаетъ куда.

Уже начинаютъ меркнуть слабыя сѣверныя звѣзды.

Право же, совсѣмъ не къ чему искать этотъ маякъ. Взять къ западу и сразу итти на «Спасательную». Выйти до свѣта на берегъ и итти къ этому кузнецу, дядѣ тьопененскому…

Что-же гонитъ на рожонъ? Любопытство? Не только. Тянетъ въ клѣтку звѣря. Ну, а финновъ — коммерція.

Глазъ усталъ искать. На востокѣ начинаетъ сѣрѣть. Нерадостный свѣтъ брызжетъ оттуда. Невидимый механикъ неустанно мѣняетъ декораціи, и скоро блѣдный свѣтъ заливаетъ небо. Видны острыя и короткія волны, мутныя, съ каймой изъ «бѣляковъ». Рѣзкій вѣтеръ жжетъ и сушитъ губы. Впереди — глубоко выдвинутый въ море фортъ. Келлеръ знаетъ его, — «Сѣрая Лошадь». — Вотъ куда занесло! Позади, далеко къ сѣверу, миляхъ въ пяти, туманная колонка. Пятнышко.

«Лайба», хрипло говоритъ Тьопененъ. «Лайба», повторяетъ Некконенъ и сбиваетъ на затылокъ картузъ со сломаннымъ кожанымъ козырькомъ. «Маякъ», говоритъ Келлеръ и приказываетъ сбить парусъ и повернуть обратно. Теперь — на весела, грести къ «нему». Потому что это навѣрно «онъ», Толбухинъ. И «онъ» ихъ ждетъ. Не минуешь…

Гребутъ на три пары веселъ. Волны отбрасываютъ назадъ и приходится давать всю силу, чтобы продвинуться впередъ. Часъ проходитъ. Теперь уже ясно видно, что сѣрое пятно — маякъ. Видна и его сдвинутая на сторону шапка. Еще часъ проходитъ и еще. Маякъ какъ будто не приближается, лишь яснѣе видно его и спускается онъ будто съ горизонта. Налились и лопнули пузыри на ладоняхъ Келлера, клейкая матерія пачкаетъ рукоятки веселъ. Въ горлѣ пересохло, вѣки рѣжетъ послѣ безсонной ночи.

Солнце прокалываетъ тучи и ласкаетъ теплымъ лучомъ. Вѣтеръ спадаетъ понемногу, волны сглаживаются. Маякъ сразу становится близкимъ. Уже видно, что стоитъ онъ на довольно большомъ скалистомъ островѣ. Рядомъ съ нимъ — двухэтажное строеніе. Въ немъ «они».

Совсѣмъ близко отъ лодки выныриваетъ глянцевитая темно-сѣрая, круглая голова тюленя. Усы и глаза, какъ у кошки. Принесло, должно быть, съ ладожскимъ льдомъ. Порой онъ скрывается, затѣмъ показываетъ снова свою кошачью морду.

Келлеръ одѣтъ рыбакомъ. На немъ вязаная синяя рубашка, высокіе сапоги, картузъ. Онъ не брился двѣ нѣдѣли, и на его щекахъ густая щетина. — Финнъ. «Вѣтеръ дулъ, лайба плулъ, и я очень рада булъ». «Рада», но не совсѣмъ.

Келлеръ переходитъ къ рулю. На островкѣ не видно никого. Спокойно и домовито глядитъ маякъ… Прижалось къ нему нѣсколько построекъ. Выстроенъ онъ давно, и много десятковъ лѣтъ свѣтилъ онъ проходящимъ судамъ своимъ яркимъ желтымъ глазомъ. Теперь онъ не свѣтитъ пока. Нельзя — революція, и маякъ принимаетъ въ ней участие.

На скалѣ показывается крохотная фигурка. Ребенокъ лѣтъ пяти. Фигурка смотритъ изъ-подъ ладони, потомъ поворачивается и лѣниво уходитъ вглубь.

Келлеръ огибаетъ маякъ къ сѣверу, и «финка» входитъ въ маленькій заливъ.

Тишина. Солнце начинаетъ припекать. По-прежнему никого не видно.

«Я пойду перодъ» — говоритъ равнодушный Тьопененъ, — смотрѣть команда». Онъ вылѣзаетъ изъ лодки, расправляетъ затекшія ноги и медленно подымается къ безмолвно поджидающему строенію. Келлеръ вытягивается на кормѣ, подложивъ подъ голову руки. Нa тихой водѣ бухточки подпрыгиваютъ сверкающіе огненные мячики. Чайки мяукаютъ, какъ голодныя кошки.

— Маякъ, — сльшитъ онъ возвратившегося Тьопенена, — надо итти, со равно уже наютъ. Когда росютъ, то такой, надо отвѣтить: ворникъ, работникъ съ моей ферма. Команда ругой уже. Новая.

Идутъ по крѣпкой скалистой дорожкѣ. Келлеръ оглядывается. Полный штиль. Застывшую гладь буравитъ черная точка, оставляющая за собой струю. Тотъ-же тюлень.

Въ большой комнатѣ, куда привелъ Тьопененъ, съ закоптѣлыми стропилами, за большимъ непокрытымъ столомъ сидятъ «они». Посреди — боцманъ. Средняго роста, очень плотный. Еще четыре матроса. Три — обыкновенные, четвертый… У сыщиковъ прежняго времени, у агентовъ intelligence такіе глаза, у старыхъ, опытныхъ работниковъ сыска. Онъ молодъ, высокъ и строенъ, этотъ «четвертый», но онъ не настоящій морякъ. У него узкія плечи и слабая шея, не привыкъ къ матросской работѣ.

Онъ смотритъ пристально, не отрываясь, на Келлера, на его руки. На финновъ не смотритъ, лишь на него одного. Безъ промаха.

Боцманъ, благодушно икнувъ, предлагаетъ дорогимъ гостямъ чай въ огромныхъ жестяныхъ кружкахъ. Повидимому заинтересованъ коммерческой стороной дѣла, но его стѣсняетъ матросъ съ глазами сыщика.

— Такъ вы, значитъ, изъ Терріоковъ будете, — говоритъ онъ. — А этотъ молодой человѣкъ съ вами?

— Мой ворникъ, этто мой ворникъ, — вѣжливо и поспѣшно вступается Тьопенен, длиннобородый гребецъ. — Работникъ на ферма. Ребетъ хорошо лодкѣ. Роцентъ будетъ вамъ на ратномъ пути, когда ратно идемъ.

— Процентъ, это конечно, я понимаю, но въ Кронштадтѣ, какъ узнаютъ, можетъ непріятность выйти. Теперь времена.

Надъ его головой на стѣнѣ виситъ винтовка. Заговоритъ ли она сегодня? Противная улыбка кривитъ губы молодого матроса. Ноздри раздуваются. Что-жъ боцманъ тянетъ!

Но боцманъ все не начинаетъ. Онъ дѣловито бесѣдуетъ съ Тьопененомъ на финскомъ языкѣ. Значитъ онъ карелъ.

Пыльныя стекла никогда не открывающихся оконъ не выпускаютъ на свободу жирныхъ, черныхъ перезимовавшихъ мухъ. Онѣ жужжатъ, ползаютъ по столу у лужицъ пролитаго чая. Сахара ищутъ? Сахара нѣтъ. Безъ сахара чай. Такъ же вотъ торопливо и дѣловито будутъ онѣ подбѣгать на тонкихъ черныхъ ножкахъ къ лужицѣ крови.

Команда перемѣнилась. Влипли!

Молодой смотритъ, не отрываясь, въ глаза Келлеру. Келлеръ — ему. Кто сдастся первый. У Келлера — свѣтло-сѣрые, у того — голубые. Ни одинъ не опускаетъ глазъ. Неожиданно матросъ говоритъ, четко раздѣляя слова:

— У его высокоблагородія ладошки-то пообтерлись съ непривычки.

— Пообтерлись, — кротко соглашается Келлеръ.

Сказалъ и посмотрѣлъ на боцмана.

Но боцманъ въ этотъ моментъ, хитро прищурившись, смотритъ на Тьопенена, приводящаго ему какіе-то аргументы на своемъ пѣвучемъ языкѣ. Слышно лишь со стороны, какъ плавно журчитъ сбегающая по теченію рѣчи гласная «а», безконечно повторяющаяся. Тьопененъ откидывается на спинку стула и опять подается къ боцману. Наконецъ чешетъ чубъ и сдвигаетъ унылымъ жестомъ картузъ.

Идетъ торгъ за жизнь…

Келлеръ беретъ огромную кружку съ чаемъ и лѣниво отхлебываетъ невкусный солоноватый напитокъ.

Тогда высокій матросъ рѣзко подымается и идетъ къ двери. Здѣсь онъ останавливается и смотритъ черезъ плечо на Келлера «сатанинскимъ» взглядомъ. Что онъ, статистомъ былъ въ театрѣ, что-ли? Пойти за нимъ? Тамъ, за дверью рѣшить вопросъ, одинъ на одинъ… Главное безъ шума!

Жарко. Какъ большое, положенное горизонтально зеркало, горитъ море. Никого на скалѣ. Скрылся куда-то.

Застыла у пристани шлюпка съ поднятымъ парусомъ. Пара веселъ лежитъ на берегу. Собирается итти подъ парусомъ въ Кронштадтъ доносить. Не вѣритъ боцману.

Когда-же были принесены весла? Только-что принесли или лежали раньше?..

Бесшумно перебирая загорѣлыми лапками, опять появляется на сцену пятилѣтнее существо.

— Мальчикъ, знаешь, когда эти весла принесли, недавно?

— Недано, — отвѣчаетъ онъ и проводитъ грязнымъ пальцемъ по щекѣ.

— Сегодня?

— Вцела.

Показывается Тьопененъ. Онъ идетъ широко шагая, и полы его пиджака развѣваются по вѣтру. Лицо обиженное. Будто надули его или обокрали.

— Ѣдемъ коро—коро. Нѣтъ ремени. Корѣй — лодка!

— Корѣй, — неторопливо добавляетъ Ноккененъ.

Ну, что-жъ, придется Тьопенену подождать выводить крышу на своей новой дачѣ. Ничего, потомъ достроить! Скажи спасибо, что цѣлъ.

— Нехорошій человѣкъ, — говоритъ финнъ, сильно занося весло и со злостью вонзая его въ лакированную поверхность уснувшей воды. — Пошелъ вонить телефонъ Ронштадтъ. Порчено, не могъ вонить, а то бы лохо было.

Келлеръ растягивается на кормѣ, надвинувъ на глаза картузъ отъ солнца.

Направо, широкой песчаной полосой, открывается русскій берегъ. Видны вытащенныя лодки съ уложенными на нихъ веслами. Будто усталыя черныя птицы со сложенными крыльями. Длиннымъ угломъ разбѣгаются двѣ серебряныхъ струи. Опять этотъ тюлень!

Что-же дальше? Про патрули не узнали. Къ чему? Дядя Тьопенена, кузнецъ-карелъ. Восемьдесятъ лѣтъ…

«Со равно», какъ сказалъ бы вѣрный гребецъ.

Побѣдный, непреоборимый сонъ сковываетъ тѣло Келлера.

Александръ Гефтеръ
Возрожденіе, №1917, 1 сентября 1930.

Views: 31