Отъ редактора. А вотъ что говоритъ о героѣ ренниковскаго фельетона, «всероссійскомъ старостѣ», Б. Бажановъ:
«Собственно, много говорить о Калининѣ не приходится. Фигура совершенно безцвѣтная, декоративный „всероссійскій староста“ былъ Ленинымъ введенъ въ Политбюро зря. Здѣсь его терпѣли и совсѣмъ съ нимъ не считались. На офиціальныхъ церемоніяхъ онъ выполнялъ свои сусально-крестьянскія функціи. Никогда онъ не имѣлъ никакихъ претензій ни на какую самостоятельность и всегда покорно шелъ за тѣмъ, кто былъ у власти. На всякій случай ГПУ, чтобы имѣть о немъ компрометирующій матеріалъ, подсовывало ему молоденькихъ балеринъ изъ Большого театра, не безъ того, чтобъ эти операціи были одобрены товарищемъ Каннеромъ. По неопытности Михалванычъ довольствовался самымъ третьимъ сортомъ.
Компрометацію эту организовывали и изъ лишняго служебнаго усердія, такъ какъ въ сущности ни малѣйшей надобности въ ней не было — Михалванычъ никогда не позволилъ бы себѣ какихъ-нибудь выступленій противъ власть имущихъ. Даже позже, когда Сталинъ проводилъ гигантское истребленіе деревни, Михалванычъ, хорошо знавшій деревню, дѣлалъ видъ, что ничего особеннаго не происходитъ, самое большее, не выходилъ изъ этого добродушнаго стариковскаго ворчанья, къ которому Политбюро давно привыкло какъ къ чему-то, не имѣющему никакого значенія. Короче говоря, былъ Михаилъ Ивановичъ ничтоженъ и трусливъ, почему и прошелъ благополучно всѣ сталинскія времена, умеръ въ своей постели и удостоился того, что городъ Кенигсбергъ сталъ называться Калининградъ. Въ 1937 году Сталинъ приказалъ арестовать его жену, Михаилъ Ивановичъ и глазомъ не моргнулъ: трудныя были времена».
Хотя и рѣдко, но въ жизни всероссійскаго старосты Калинина бываютъ чрезвычайно тяжелыя минуты.
Въ такія минуты начинаешь даже жалѣть бѣднягу Михалъ Иваныча. Хотя и большевикъ онъ, и совѣтскій президентъ, а все-таки до нѣкоторой степени человѣкъ.
Душа даже, можетъ быть, у него есть. Небольшая, махонькая, затерявшаяся гдѣ-нибудь въ почкахъ или въ двѣнадцатиперстной кишкѣ, а все же душа.
Страдаетъ она, ежели, къ примѣру, что-либо воротитъ ее на сторону или разрываетъ смычку на части. Радуется, когда чувствія пріятной плепорціи соотвѣтствуютъ. Мужается, когда по спинному горному хребту въ ударномъ порядкѣ холодокъ идетъ или нутряное самочувствіе до самыхъ пятъ опускается и ведетъ къ научному раздвоенію личности.
Въ общемъ, хотя и черноземенъ Михалъ Иванычъ, а все-таки одухотворенъ. Созданъ, какъ говорится въ матеріалистическихъ книжкахъ, изъ самыхъ тончайшихъ эфирно-валеріановыхъ волнъ.
Такъ вотъ, говорю я, бываютъ въ жизни Михала Иваныча моменты, когда даже врагамъ становится вчужѣ жаль черноземщика.
Многіе, быть можетъ, подумаютъ, что это тѣ моменты, когда всероссійскій староста выступаетъ съ рѣчами передъ крестьянами или держитъ слово на партійныхъ съѣздахъ?
Нѣтъ. Совсѣмъ не то.
Хотя на крестьянскихъ собраніяхъ тоже случаются небольшія непріятности, въ родѣ того, что осмѣютъ или крикнутъ:
— Будетъ нести околесину, милый человѣкъ! Иди съ Богомъ!
И хотя на партійныхъ съѣздахъ тоже иногда подтруниваютъ, грубо выкрикивая:
— Михалъ Иванычъ! Когда вы перестанете говорить слово «ареопланъ»?
Однако во всемъ этомъ бѣды особенной нѣтъ. Хотя и обидно немного, но на то ты и президентъ, чтобы не обращать вниманія на крики. А кромѣ того, велика бѣда, ежели и посмѣются немного? Надъ Зощенкой тоже смѣются, а какой успѣхъ всюду, страсть!
Все это не то, конечно. Пустяки. А что дѣйствительно ужасно, что непереносимо, отъ чего Калининъ нѣсколько дней иногда ходитъ самъ не свой, блѣднѣетъ, худѣетъ, теряетъ аппетитъ не только къ ѣдѣ, но даже къ опереткѣ — это пріемъ проклятыхъ иностранныхъ пословъ.
Когда они, подлюги, пріѣзжаютъ изъ-за границы и прямо прутъ къ Михалу Иванычу со своими вѣрительными грамотами.
Какъ человѣку, въ самомъ дѣлѣ, принимать вѣрительныя грамоты, когда онъ самъ, можно сказать, малограмотенъ?
Да когда еще эта грамота не своя, русская, а французская или нѣмецкая?
Вотъ, мы, посторонніе, сидя за кофе, спокойно читаемъ извѣстіе, что «восьмого января новый германскій посолъ фонъ Дирксенъ вручилъ Калинину свои вѣрительныя грамоты».
А каково было ему, Михалу Иванычу, восьмого этого самаго января?
Телеграфъ, кромѣ того, сообщаетъ, что «Калининъ и фонъ Дирксенъ обмѣнялись рѣчами, въ которыхъ подчеркнули, что совѣтско-германскія отношенія, развивающіяся на принципахъ рапалльскаго договора, покоятся на незыблемомъ основаніи».
А каково было Михалу Иванычу говорить о незыблемости и читать, особливо, ежели не латиницей написана грамота, а готическимъ шрифтомъ?
Какую фигу онъ разобралъ?
Мы вотъ злобствуемъ, завидуемъ, говоримъ, будто Михалъ Иванычъ ведетъ веселую жизнь, даритъ чужія шубы артисткамъ, развлекается съ опереточной пѣвицей Бахъ, полагая, будто это она написала ораторію.
А подумать только, сколько самоотверженнаго труда понесъ Михалъ Иванычъ седьмого и восьмого сего января, готовясь къ пріему фонъ Дирксена!
Сходить въ баню — нужно. Перемѣнить бѣлье — тоже. Подстричь бороду, воротничекъ свѣжій надѣть, чистый платокъ изъ комода достать… !
А затѣмъ сидѣлъ, несчастный, съ этимъ самымъ недорѣзаннымъ германскимъ 6yржуемъ за однимъ столомъ, пялилъ глаза на китайскую вѣрительную грамоту, не зная, чему вѣрить, и черезъ переводчика долженъ былъ вести разговоръ ради свѣтской любезности:
— Ну, какъ у васъ въ центральной Рапаллѣ нѣмцы живутъ? Въ достаткѣ? Французы не обижаютъ?
— Правду говорятъ люди, будто изобрѣли вы такой собачій газъ, что въ въ одну минуту можно уничтожить всѣ части свѣта — Европу, Азію, Парагванію и Новую Земляндію?
Со стороны кажется, будто легки все это. А на самомъ дѣлѣ, потъ градомъ катился съ Михала Иваныча, когда входилъ онъ въ подробную философію и напрягалъ всю образованность, чтобы не только физіономіей въ грязь не ударить, а, наоборотъ, чистымъ и культурнымъ лицомъ стать къ германской республикѣ.
Да, надъ Калининымъ всѣ смѣются, всѣ потѣшаются. Говорятъ, что нечисть на руку сталъ Михалъ Иванычъ, казенныя деньги растрачиваетъ, съ артистками кутить…
А забыться человѣку послѣ вѣрительныхъ грамотъ развѣ не надо? А отойти послѣ философіи и дипломатіи — развѣ не требуется?
Нѣтъ, если говорить правду, никто не смѣетъ бросить въ Михалъ Иваныча камнемъ, если послѣ такихъ ужасовъ, какъ пріемы пословъ, выпьетъ онъ лишнюю рюмку, закутитъ какъ слѣдуетъ и начнетъ жаловаться, склонивъ голову на грудь красотки:
— Ну какъ мнѣ жить окаянному? Ну какъ одолѣть, малограмотному, иностранныя грамоты?
А. Ренниковъ
Возрожденіе, №1323, 15 января 1929
Views: 34