Одинъ пріятный молодой человѣкъ, усердно занимающійся въ послѣднее время партійной дѣятельностью, какъ-то при мнѣ жаловался на дняхъ въ одномъ почтенномъ политическомъ собраніи:

— Понимаете… Это совершенно несознательный элементъ въ эмиграціи… Галлиполійцы.

— Въ самомъ дѣлѣ? А что?..

— Да, вотъ, представьте. Попалъ вчера я въ ихъ компанію. Много говорилъ о томъ, о семъ. Перешелъ, наконецъ, къ животрепещущей проблемѣ — какая политическая концепція была бы наиболѣе правильной въ создавшейся ситуаціи. А они сидятъ, курятъ, слушаютъ. И молчатъ.

— Ну что же, господа? — спрашиваю, наконецъ, не вытерпѣвъ. — Ясно вамъ это теперь съ точки зрѣнія логической, психологической и соціальной? Или не ясно?..

— Неясно, — отвѣчаютъ хоромъ.

— Почему же — неясно?

— Не было приказа Главнокомандующаго.

Долго послѣ этого при мнѣ, охая и стеная, бесѣдовали о галлиполійской несознательности молодой политикъ и старый. Молодой пространно говорилъ что-то о базисѣ, старый, главнымъ образомъ, налегалъ на тезисъ. А я сидѣлъ въ сторонкѣ и думалъ:

— Слава Богу. Значитъ, есть еще въ эмиграціи люди, которые повинуются приказамъ и вмѣсто собственныхъ рѣшеній ожидаютъ распоряженій. Вѣдь въ самомъ дѣлѣ: если бы не галлиполійцы — кто бы у насъ повиновался? Всѣ эмигранты, какъ извѣстно, только распоряжаются. Спросите случайнаго бѣженца изъ штатскихъ: чей авторитетъ онъ, главнымъ образомъ, признаетъ? Конечно, свой. Если вы поговорите съ нимъ по душѣ, онъ даже сознается, что у него есть свое собственное маленькое общество, въ которомъ онъ состоитъ предсѣдателемъ. Члены этого общества, правда, немного обижены, что предсѣдатель именно онъ, а не они. Но въ видѣ компенсаціи каждый изъ этихъ членовъ обязательно имѣетъ собственный крѵжокъ, въ которомъ тоже предсѣдательствуетъ, которымъ тоже руководитъ.

Такимъ образомъ, въ сущности, всѣ бѣженцы въ настоящее время — предсѣдатели. Въ Парижѣ, напримѣръ, я непредсѣдателей до сихъ поръ не встрѣчалъ. Говорятъ, въ прошломъ году было здѣсь два такихъ, не попавшихъ ни въ какое правленіе. Но подобное ненормальное состояніе продолжалось недолго. Одинъ впалъ въ отчаяніе, разочаровался въ эмиграціи и уѣхалъ въ СССР, а другой неожиданно бѣжалъ въ Уругвай. Кто-то при немъ обмолвился словомъ, будто въ Уругваѣ председательствовать некому.

Вообще если бы не повинующіеся галлиполійцы, ждущіе распоряженій, я бы даже не могъ сказать, какъ образовать намъ, эмигрантамъ, противобольшевицкій фронтъ? Для такого фронта штабовъ, конечно, сколько угодно, командировъ не меньше. Все — предсѣдатели. Есть хоры трубачей, барабанщики, знаменоносцы свернутые и развернутые, есть красный крестъ, санитары. А фронтъ? Гдѣ фронтъ? Кто на фронтѣ?..

Гдѣ, собственно тѣ, которые могли бы взять подъ козырекъ и сказать: слушаю-съ?.

Галлиполійцевъ я люблю и уважаю именно за это рѣдкое качество. Вѣдь нечего скрывать: безъ начальства не только военный, даже штатскій русскій человѣкъ и тотъ теряетъ значеніе. Качается, какъ былинка въ чистомъ полѣ, никнетъ къ землѣ. Сколько бѣженцевъ я знаю разумныхь, крѣпкихъ, даже величественныхъ въ тѣ времена, когда было кому повиноваться. И вотъ пришло освобожденіе, сами стали себѣ предсѣдателями — и растерянность въ глазахъ, и грусть, и тоска…

Люблю я галлиполійцевъ и за другое драгоцѣнное качество: молчаливость. Конечно, ораторы народъ полезный, спору нѣтъ. Когда ихъ немного. Точно такъ же, какъ предсѣдатели. Но если въ ораторы идетъ слишкомъ много народа, и въ слушателяхъ остается все меньше и меньше — это уже непріятно. На одномъ бѣженскомъ собраніи, напримѣръ, я наблюдалъ какъ-то жуткое зрѣлище: на трибунѣ одиноко сидитъ покорный слушатель, слушаетъ, а залъ бурлитъ, кипитъ. Весь заполненъ очередными ораторами.

Галлиполійцы не любятъ звонить во всѣ колокола. Въ видѣ символа — у нихъ остался тамъ, на полуостровѣ, скорбный памятникъ — каменный колоколъ. Не нужно этому колоколу языка, чтобы вѣщать. Не нужно мѣди, чтобы звучать. Безмолвно стоитъ онъ на виду у проходящихъ народовъ. Нѣмой, какъ тѣ, кто возлѣ него, въ землѣ, сурово говоритъ о выполненіи долга, не играя съ солнцемъ заманчивой облицовкой.

Но въ затаенномъ молчаніи его каждый галлиполіецъ слышитъ все, что необходимо для воина. Крестъ памятника украшаетъ его грудь. Черный крестъ непримиримости къ врагу во имя золотого креста храмовъ. Образъ надгробнаго камня въ памяти его — во имя грядущей радости благовѣста.

И вотъ почему нѣтъ у галлиполійцевъ лишнихъ словъ. Вотъ почему повинуются. Все пережито. Все едино. Есть испытанная грудь, есть общій крестъ…

Будетъ и приказъ Главнокомандующаго.

А. Ренниковъ.
Возрожденіе, №345, 13 мая 1926.

Views: 30