Хорошее слово придумали сербы въ связи съ переворотомъ короля Александра:
Деполитикизація.
Слово это обозначаетъ раскрѣпощеніе народа отъ излишняго политиканства общественныхъ дѣятелей, и по конструкціи своей соотвѣтствуетъ тѣмъ словамъ, которыя приставкой «де» характеризуютъ чистку, оздоровленіе и освѣженіе атмосферы.
Дератизація, дезинфекція, дезодорація…
Хотя политикизація или, проще говоря, политиканство сейчасъ разлито по всей Европѣ, однако на Балканахъ это явленіе достигло размѣровъ настоящаго бѣдствія.
Землетрясенія и политическіе дѣятели — вотъ двѣ слѣпыя стихіи, которыхъ на Балканахъ больше всего боятся мирные жители.
Съ одной стороны — подземный толчекъ. Съ другой — министерскій кризисъ. Не успѣешь подать прошеніе, чтобы помогли послѣ толчка, — уже кризисъ. Не успѣешь получить рѣшенія скупщины о помощи — опять толчекъ.
Такъ отъ кризиса къ толчку и отъ толчка къ кризису и перебивалось послѣ Великой войны несчастное балканское населеніе. Подъ землей гулъ и въ представительныхъ учрежденіяхъ гулъ. Подъ поверхностью — сдвиги, и на поверхности — сдвиги.
— Житья не было. Одинъ «рджави животъ».
За пять лѣтъ пребыванія въ Сербіи я имѣлъ достаточно возможности наблюдать состояніе народа, запутавшагося въ сѣтяхъ политиканства.
— Радичъ-Давидовичъ!.. Прибичевичъ-Радичъ!
Заглянуть въ министерство по какому- нибудь дѣлу тоже почти безполезно. Сегодня сговоришься съ Радовановичемъ, что завтра все будетъ закончено, а завтра зайдешь и вмѣсто Радовановича — другой.
— Гдѣ Радовановичъ?
— Въ отставкѣ.
— А это кто?
— Это Милютиновичъ.
Начинай, значитъ, сначала.
Несчастный король, поручая составленіе кабинета то тому, то другому лидеру, буквально сбивался съ ногъ. Только что переговоритъ, поручитъ, уйдетъ къ себѣ въ спальню отдохнуть, освѣжиться… А газетчики-мальчишки подъ окнами дворца тутъ какъ тутъ. Снова кричатъ:
— Криза влады! Излазь Прибичевича изъ кабинета!
Дѣло дошло до того, что у простого народа къ скупщинѣ образовалось злобное отношеніе. Ѣдешь въ вагонѣ трамвая, прислушиваешься къ спорамъ. А кондукторъ входитъ, грозно прикрикиваетъ:
— Господа! Доста! То не е скупштина за васъ! То е трамвай!
Конечно, нѣкоторые свѣтлые европейскіе умы, вродѣ Талина, заявляютъ, будто король Александръ поступилъ слишкомъ дерзко я смѣло. Отмѣнилъ конституцію, началъ эпоху реакціи.
Но если принять во вниманіе, что не народъ существуетъ для конституціи, а конституція для народа, то едва ли отмѣна такой тяжкій грѣхъ.
Бываютъ вѣдь и въ болѣзняхъ конституціонные періоды… Неужели, по Талину, съ ними тоже преступно бороться?
Далѣе, что касается мрачной реакціи, это понятіе требуетъ большой деполитикизаціи.
Если реакція свѣтлѣе, чѣмъ акція, то и слава Богу! Можно только привѣтствовать.
Кромѣ того, если реакціи не избѣжать, то пусть она лучше исходитъ отъ одного человѣка, чѣмъ отъ четырехсотъ.
Тутъ, по крайней мѣрѣ, точно знаешь въ чемъ дѣло. А тамъ неизвѣстно. Четыреста акцій сразу, по одной на члена парламента, и никому не понять, гдѣ кислота, гдѣ основаніе, гдѣ соль, гдѣ вода.
Толчки только и гулъ. Сверху и снизу. «Землетрес».
Что же касается послѣдняго обвиненія свѣтлыхъ умовъ, будто король Александръ поступилъ слишкомъ дерзко и смѣло, то этого обвиненія даже понять невозможно. Почему, въ самомъ дѣлѣ, королю не поступить дерзко и смѣло?
Развѣ онъ не человѣкъ?
Вѣдь вотъ, Бальмонтъ открыто писалъ: «хочу быть дерзкимъ, хочу быть смѣлымъ». И лучшіе умы не протестовали. А король, который тоже въ душѣ, можетъ быть, поэтъ не хуже, чѣмъ Бальмонтъ, захотѣлъ въ кои вѣки послѣдовать примѣру родной славянской литературы.
Рѣшилъ осмѣлѣть, дерзнуть, быть какъ солнце, сбросить кольцо кандальное, стать буревѣстникомъ, расправить крылья, увлечься взлетомъ, выйти изъ темницы, гдѣ солнце всходитъ, заходитъ, а въ скупщинѣ все равно темно — и со всѣхъ сторонъ окрики, угрожающіе возгласы…
Гдѣ же логика лучшихъ умовъ?
А. Ренниковъ
Возрожденіе, №1324, 16 января 1929
Views: 43