— А вотъ, господа, произошелъ на дняхъ со мной странный случай… Хотите разскажу?

— Конечно! Просимъ!

Александръ Геннадіевичъ помѣшалъ ложкой чай, сдѣлалъ глотокъ, отодвинулся отъ стола.

— Дѣло въ томъ, видите ли, — началъ онъ, — что пріѣхалъ сюда изъ Швейцаріи одинъ мой пріятель, которому для его литературныхъ работъ необходимо побывать въ различныхъ парижскихъ кабачкахъ, понаблюдать ночную жизнь. Попросилъ онъ меня, какъ старожила, сопровождать его во всѣхъ этихъ странствованіяхъ, всѣ расходы, конечно, принялъ на свой счетъ.

Сначала все шло мирно и гладко. Отправились мы первымъ дѣломъ въ Латинскій кварталъ въ одинъ изъ погребковъ, гдѣ обыкновенно бываютъ апаши [1]. Пріѣхали, закусили, выпили немного… И видимъ, цѣлая апашская компанія врывается. Кепки на затылкѣ, шарфы болтаются, рожи преувеличенно вызывающія… Американцы и американки, которые рядомъ за столиками сидѣли, такъ и растаяли. Какая-то компанія голландцевъ отъ восторга охать даже начала.

Сидитъ мой пріятель, впился въ апашей, слѣдить за каждымъ движеніемъ, время отъ времени что-то записываетъ въ тетрадочку. А я улыбаюсь, толкаю его въ бокъ, тихо говорю:

— Брось, Саша. Вѣдь это же свои.

— Какіе свои?

— Да русскіе. Одинъ — гусаръ, отлично его знаю, вмѣстѣ на Ситроэнѣ служили. А другой — мировой судья… Очень почтенный.

Пріятель не повѣрилъ сначала. Смотритъ, какъ апаши свои шарфы на американокъ накидываютъ, голландцевъ по плечу похлопываютъ, изъ-подъ какого-то бразиліанца стулъ ногой вышибли. Записываеть мой другъ, записываетъ. И вижу я: одинъ изъ апашей подходитъ къ нему, чокнуться хочетъ.

— Здравствуй, Сережа, — шепчу я на ухо апашу. — Ну какъ твои заработки? Са ва? [2]

— Ради Бога… Молчи…

— Говорятъ, тысячи двѣ-три въ мѣсяцъ имѣешь. Правда? Позвольте васъ, господа, познакомить. Полковникъ Журавкинъ. Николаевъ…

Посидѣли мы въ погребкѣ еще полчаса. Пріятелю, вижу, уже скучно. Записную книжку спряталъ, стило тоже. И все на дверь поглядываетъ.

Бросили мы апашей, рѣшили ѣхать дальше, въ сторону гаръ д-Орлеанъ [3], во вновь открытый турецкій ночной ресторанъ.

Но вижу я, что здѣсь что-то неладно. Турецкій оркестръ сидитъ въ углу, на какихъ-то странныхъ инструментахъ наигрываетъ, но мелодія — русская. Не то казачекъ, не то «Ой, не ходи, Грыцю». Только темпы измѣнены и синкопы введены для отвода ушей.

— Саша, а, вѣдь, и здѣсь, по-моему, наши, — говорю, наконецъ, я. — Подожди записывать. Эти турки безусловно не турецкаго происхожденія.

— Почему ты такъ думаешь?

— Во-первыхъ, музыка… А во-вторыхъ, посмотри на этого гарсона въ фескѣ. Малороссъ!

Кликнули мы гарсона, стали заказывать по-французски какое-то турецкое блюдо, а пріятель Константинополь вспомнилъ, по-турецки начинаетъ бесѣдовать:

— Буюрунузъ, эффендымъ.

— Комманъ? [4]

— Емякъ истеріумъ. Фіяти качъ дыръ, не веречигимъ?

— Ги-ги!.. — испуганно улыбается турокъ, постепенно отходя отъ стула и стараясь скрыться въ толпѣ. — Якши. Бонъ! [5]

— Это чортъ знаетъ, что такое! — стоя у выхода возлѣ величаваго араба-швейцара, съ сердцемъ произноситъ пріятель.

— Неужели ты все-таки увѣренъ, что метръ д-отель — присяжный повѣренный?

— Увѣряю, Саша. Дмитрій Андреевичъ Кончиковъ.

— Безобразіе… Ѣдемъ, въ такомъ случаѣ, въ китайскій кафешантанъ.

— Ну и поѣзжайте, скатертью дорога, — слышимъ мы ворчаніе швейцара-араба. — Не безпокойтесь, плакать не будемъ.

Въ китайскомъ кабачкѣ просидѣли мы не очень долго. Пріятель уже немного выпилъ, я тоже. И когда среди публики разыгрывалась пантомима, Саша воспользовался случаемъ, протянулъ руку къ головѣ приблизившагося китайскаго артиста и легко сдернулъ косу.

— Болванъ! — прошипѣлъ артистъ.

Но затѣмъ, спохватившись, нацѣпилъ косу, улыбнулся и сталъ по-китайски объяснять публикѣ, что теперь въ Китаѣ косы стригутъ:

— Непунда, несунда, мсье! Кіангъ-си, тунъ бао, шанхай куанъ! — весело пояснилъ онъ.

Кончили мы нашъ этнографическій объѣздъ негритянскимъ оркестромъ возлѣ Пигалль [6]. И вотъ здѣсь-то и произошла та странная исторія, о которой я хотѣлъ разсказать. Саша былъ уже на взводѣ, я, хотя и меньше, но тоже. Просидѣли мы за столикомъ до утра, съ недовѣріемъ слушали музыку, хитро переглядывались и рѣшили, въ концѣ концовъ, вывести негровъ на чистую воду, но только не въ присутствіи публики, а съ глазу на глазъ.

Наступилъ, наконецъ, моментъ, когда оркестръ началъ собираться домой. Мы съ Сашей одѣлись, вышли на улицу, стали ждать. И, вотъ, видимъ — идутъ они цѣлой гурьбой.

— Здравствуйте, земляки! — вѣжливо снялъ шляпу Саша, подходя къ барабанщику. — Позвольте представиться: Журавкинъ.

Негръ устало оскалилъ зубы, поздоровался, что-то пробормоталъ негритянское.

— Господа! — продолжалъ Саша, шествуя среди черныхъ музыкантовъ и предоставивъ мнѣ плестись сзади процессіи.

— Я воображаю, какъ вамъ это трудно — дудѣть и грохотать цѣлую ночь напролетъ. Вѣрно?

Негры удивленно загудѣли, кто-то хрипло разсмѣялся.

— Не желаете раскрывать инкогнито? — началъ постепенно сердиться Саша. — Ну, что жъ, ваше дѣло. Только я вижу, господа, что барабанщикъ, судя по открытой улыбкѣ, честнѣе васъ всѣхъ. Землякъ, скажите откровенно: какъ ваша фамилія?

— Быръ бури вертаса.

— Нѣтъ, нѣтъ. Ты мнѣ это оставь. Быръ бура. Землякъ! Умоляю!

— Эхты бакуба чамбара.

— Бакуба? Опять? Имя-то, отчество, по крайней мѣрѣ, если стѣсняетесь. Не желаете? Въ такомъ случаѣ, господа, я сейчасъ васъ всѣхъ носовымъ платкомъ разоблачу. Вотъ, если вы, напримѣръ, — Федоръ Степановичъ, то на платочкѣ, когда потру физіономію, сейчасъ же все, какъ на ладони, и выступитъ. Дайте вашу мордашку, Федоръ Степановичъ. Не хотите? Ну, щеку только… Что? Ажана? [7] Ладно. Пожалуйста, пусть ажанъ приходить. Все равно. Только удивляюсь — своему соотечественнику такъ отвѣчать! Который, можно сказать, всей душой… У котораго отъ національнаго чувства огонь въ груди разгорѣлся… Мсье! С-иль ву плэ! [8] Все равно. Я такъ дѣла не оставлю. Въ комиссаріатъ? Идемъ въ комиссаріатъ. Но Федоръ Степановичъ отъ меня не уйдетъ.

Александръ Геннадіевичъ смолкъ. Придвинулся къ столу, взялся снова за чай.

— Ну, хорошо… — удивленно заговорила Анна Николаевна. — А въ чемъ же странная исторія, Александръ Геннадіевичъ? Русскіе оказались?

— Вотъ въ томъ-то и дѣло, что нѣть, Анна Николаевна. Представьте, пришли мы въ комиссаріатъ, ажанъ ведетъ, пріятель скандалитъ, барабанщикъ тоже на дыбы лѣзетъ… И когда стали составлять протоколъ — мы съ Сашей такъ и обомлѣли. Вся компанія — чистокровные негры. Понимаете? Въ Парижѣ… Въ негритянскомъ оркестрѣ… Съ черной кожей… Одѣты въ экзотическіе костюмы… И вдругъ не русскіе, а негры! Развѣ не изумительно?

[1] Апашъ — французскій хулиганъ.

[2] Ça va? — Дѣла идутъ?

[3] Gare d’Orléans — Орлеанскій вокзалъ.

[4] Comment? — Что?

[5] Якши. Bon — Хорошо (по-турецки и по-французски).

[6] Пигалль — Площадь въ Парижѣ, когда-то — «злачное мѣсто».

[7] Agent — полицейскій.

[8] S’il vous plaît — пожалуйста.

А. Ренниковъ
Возрожденіе, №1413, 15 апрѣля 1929

Views: 30