Любопытный народъ эти теософы!..

Вѣдь вотъ, минувшее воскресенье оказалось для нихъ днемъ огромнѣйшей непріятности.. Оттого-ли, что въ этотъ день отъ 3-хъ часовъ до 7-ми пополудни на небѣ были неудачно расположены планеты, или оттого, что черезъ Парижскій меридіанъ прошло зловѣщее созвѣздіе Скорпіона, но на засѣданіи религіозно-философскаго общества отъ Бердяева. о. Булгакова, Вышеславцева и епископа Веніамина теософамъ досталось такъ, что даже со стороны было жутко смотрѣть.

И все-таки удивительные люди. Не унываютъ.

На упомянутое засѣданіе религіозно-философскаго общества я бы, навѣрное, не попалъ, если бы не теософъ Кочетовъ, который горячо убѣждалъ меня идти посмотрѣть, какъ онъ будетъ защищать основы своей истинной вѣры.

— Голубчикъ, — заранѣе предчувствуя что-то недоброе, дружески совѣтывалъ я. — Не ходите, ей Богу. Передъ вами еще такая масса перевоплощеній. Вы будете еще такъ много совершенствоваться и развиваться… Къ чему торопиться, дорогой мой?..

Кочетовъ остался, однако, непреклоннымъ. Пошелъ опровергать докладчика, потащилъ за собой меня. И на засѣданіи, конечно, добился того, чего надо было ожидать. Бердяевъ сдѣлалъ блестящій докладь, Кочетовъ выступилъ съ соотвѣтственнымъ его кармѣ опроверженіемъ. И ссылаясь на то, что теософія беретъ отъ науки, философіи и религіи лучшее, что есть въ нихъ, напуталъ вездѣ: въ наукѣ смѣшалъ механическую смѣсь воздуха съ химическимъ составомъ воды, въ философіи трансцендентное назвалъ трансцендентальнымъ, въ исторіи религій эзотерическое принялъ за экзотерическое. И договорился, въ концѣ концовъ, до отрицанія личнаго Бога, торжественно заявивъ при этомъ, что божественные аттрибуты, благодаря обширнымъ связямъ во вселенной, онъ въ скоромъ времени пріобрѣтетъ самъ.

— Ну что? Здорово? — радостно спросилъ онъ меня, когда мы вышли изъ зала засѣданій и направились вмѣстѣ къ метро.

— Какъ вамъ сказать… — осторожно уклонился я. — Смотря по тому, какой смыслъ придавать идеѣ «здорово»…

— Вѣдь самое главное, чего не учли мои противники, — весело продолжала Кочетовъ, — это то общественное и интеллектуальное положеніе, какое занимали въ прошлой жизни они и какое занималъ я. Вы не знаете кѣмъ былъ, напримѣръ, Бердяевъ въ Древней Греціи?..

— Нѣтъ, не помню.

— Рабомъ у Перикла! Простымъ рабомъ, понимаете, необразованнымъ рабомъ. Это до сихъ поръ еще у него проскальзываетъ. А Вышеславцевъ, какъ я провѣрялъ по таблицамъ Штейнера, тоже ушелъ отъ Бердяева недалеко. Сражался въ Римѣ въ качествѣ неграмотнаго гладіатора, бѣжалъ вмѣстѣ со Спартакомъ на Везувій и былъ, наконецъ, накрытъ и истребленъ Помпеемъ. Между тѣмъ я, за свои двадцать восемь превращеній, былъ послѣдовательно: философомъ Гераклитомъ – разъ. Юліемъ Цезаремъ — два. Затѣмъ адъютантомъ полководца Аэція, съ которымь принималъ участіе въ Каталаунскомъ сраженіи и былъ смертельно раненъ въ голову. Далѣе — при дворѣ Генриха Птицелова занималъ должность министра народнаго просвѣщенія, при Людовикѣ Четырнадцатомъ состоялъ посломъ въ Турціи. И наконецъ, во время великой французской революціи, если помните, среди членовъ Конституанты былъ одинъ такой блестящій ораторъ и депутатъ Мирабо. Такъ Мирабо — тоже я!..

Мы ѣхали въ вагонѣ метро, причемъ вмѣстѣ съ нами расположилась на скамьѣ еще одна присутствовавшая на засѣданіи русская теософка Анна Николаевна, бывшая въ своихъ предшествующихъ воплошеніяхъ танцовщицей и куртизанкой въ Египтѣ, въ Греціи и Римѣ. Пока мы бесѣдовали, Анна Николаевна почему-то мрачно молчала, упорно не желая вступать въ разговоръ.

— Вы что? Недовольны, можетъ быть, моимъ выступленіемъ, сестра Аспазія? — спросилъ, наконецъ, Кочетовъ, пытливо глядя на сосѣдку.

— Да, братъ Гераклитъ, недовольна.

— А чѣмъ именно?..

— Вы должны были гораздо сильнѣе опровергнуть Бердяева, чѣмъ это сдѣлали сегодня.

— Но я вѣдь, Аспазія, бралъ все самое лучшее, что есть въ наукѣ, философіи и религіи!..

— Это безразлично. Вы не защитили чести Блавацкой, когда на нее нападалъ докладчикъ. О значеніи Анны Безантъ въ сотвореніи міра и о значеніи Криштамутры въ свѣтопреставленіи вы тоже не сказали ни слова. Нашъ кружокъ, во всякомъ случаѣ, возлагалъ на васъ больше надеждъ, братъ Гераклитъ.

— Въ такомъ случаѣ, пожалуйста… Я могу, Аспазія, отказаться отъ предсѣдательствованія, если хотите.

— Отказываться вы не имѣете никакого права, такъ какъ по вашей кармѣ въ этой жизни вы все равно должны предсѣдательствовать. Но зато въ будущей жизни мы серьезно поговоримъ съ вами. Почему, между прочимъ, вы сказали сегодня, будто воздухъ состоитъ изъ водорода, въ то время, какъ согласно лучшимъ свѣдѣніямъ науки онъ состоитъ изъ углерода? И, потомъ, — на какомъ основаніи вы назвали эзотерическое въ нашемъ ученіи экзотическимъ?..

— Я? Экзотическимъ? Не называлъ!..

— Нѣтъ, называли. Я сама слышала. Слышалъ и братъ Сенека, который ѣдетъ сейчасъ въ томъ вагонѣ.

— Аспазія! Клянусь вамъ всѣмъ своимъ безконечнымъ развитіемъ… Клянусь шрадой, атмой, клянусь, что я…

Споръ начался горячій, долгій. До самыхъ портъ Версай. Видя, что кружокъ распадается, и что свѣтлому будущему теософіи грозитъ печальная участь, я выступилъ, наконецъ, въ качествѣ примиряющаго арбитра. Анну Николаевну попросилъ оставить горячность, отъ которой она уже дважды погибла въ древнемъ Египтѣ, Кочетову мягко замѣтилъ, что со своимъ опроверженіемъ, онъ, дѣйствительно, немного поспѣшилъ, не послушавъ меня и не перенеся выступленіе на какой-нибудь изъ будушихъ Эоновъ. И когда мы вышли изъ метро, и къ намъ присоединился философъ Сенека, я заставилъ теософовъ разложить тутъ же на скамьѣ таблицу Штейнера и высчитать: когда лучше всего Кочетову выступить противъ Бердяева съ новымъ опроверженіемъ, но только уже такъ, чтобы побѣда была обезпеченной.

— Въ 2198 году я буду бухгалтеромъ… — послушавшись меня, покорно началъ водить пальцемъ по своей кармѣ Кочетовъ.

— А Бердяевъ?..

— Бердяевъ?.. Сатурнъ, Уранъ, Нептунъ… Шестью шесть тридцать шесть, минусъ два… Бердяевъ — ректоръ Петербургскаго Университета.

— Это не годится, — покачалъ головой я. — Ректоръ и бухгалтеръ… Силы не равны. Ну а дальше что? Въ слѣдующемъ вѣкѣ?..

— Дальше?… сейчасъ… 2275… Я — грузчикъ. Долой. 2450… Кондукторъ на дирижаблѣ… Тоже долой. Вотъ! 3548-ой годъ. Отлично. Профессоръ въ Калькуттѣ. Видите? Профессоръ теологіи и теогнозіи!..

— А Бердяевъ?

— Бердяевъ? Сейчасъ… Венера, Меркурій, Марсъ… Пятью пять — двадцать пять плюсъ три. Минусъ восемь… Ура! Приказчикъ въ магазинѣ обуви! Сапожникъ, говоря попросту. Вы видите? Смотрите. Подъ Меркуріемъ. Вотъ я ему накладу тогда! Жарко станетъ!

Порѣшивъ на томъ, что Кочетовъ подождетъ до 3548-го года, чтобы укрѣпиться, развиться и впитать въ себя то самое лучшее, что дадутъ къ тому времени наука, философія и религія, теософы мирно и весело разошлись, примирившись другъ съ другомъ. А Анна Николаевна, прійдя въ хорошее настроеніе, на прощаніе какъ бы благодаря за выходъ, найденный изъ труднаго положенія, протянувъ руку, томно спросила:

— А вы не читали Блавацкой?

— Нѣтъ, не читалъ.

— Нехорошо. Я увѣрена, что если бы прочли, вы бы, какъ чуткій человѣкъ, ясно поняли, какое это счастье быть навсегда облаваченнымъ!..

А. Ренниковъ.
Возрожденіе, №355, 23 мая 1926.

Views: 27