Случайно познакомился съ одной старой русской нянюшкой.

Говорилъ съ нею всего какихъ-нибудь десять-пятнадцать минутъ. А сколько пріятныхъ и бодрыхъ впечатлѣній!

Это не докладъ какой-нибудь о чингисхановской Россіи. И не диспутъ записавшихся ораторовъ. Два дня прошло, а до сихъ поръ живо стоитъ въ глазахъ величественный образъ крѣпкой старухи, звучитъ въ ушахъ могучій русскій языкъ.

Покупалъ я у безконечнаго прилавка возлѣ витрины каштаны. Сначала не обратилъ вниманья, кто стоитъ рядомъ. И вдругъ слышу:

— Эй, кордонъ, сивоплэ! Отпусти же меня, ради Создателя!

Оборачиваюсь, вижу: старушка. Морщинистое, но рѣшительное лицо. Глухое длинное черное платье, облекающее высокую, плотную фигуру. На головѣ вязаный платокъ поверхъ сѣдыхъ, гладко расчесанныхъ волосъ. И въ рукахъ — въ одной веревочная сѣтка для покупокъ, въ другой — толстая палка.

— Русскимъ языкомъ говорю тебѣ: апельсины комбьенъ?

— Энъ франъ суасанъ кензъ, мадамъ.

— Чего? Это сколько же? Ты мнѣ, братецъ, зубы не заговаривай, табличку покажи. Одинъ рубль семьдесятъ пять? Ишь ты! Чего жъ такъ? Возлѣ пляцы рубль пятьдесятъ серебромъ, а у васъ семьдесятъ пять? А это комбьенъ? Комъ са, мандаринь?..

Само собой разумѣется, я не пропустилъ случая помочь соотечественницѣ. Поговорилъ съ приказчикомъ, купилъ все, что требовалось и, провожая старуху по тротуару, разговорился.

Вѣрнѣе, разговорился не я, а — она.

— Трудно вамъ, навѣрно, съ языкомъ, — сочувственно говорилъ я, съ любопытствомъ разглядывая загадочную внушительную палку. — Недоразумѣнія часто бываютъ, неправда ли?

— А чего же имъ быть? — строго повернулась старуха. — Никакихъ недоразумѣньевъ. Всегда случается, что русскій прохожій поможетъ, какъ вы. А то просто на цѣны смотрю. Слава Богу, народъ ловкій: для православныхъ вездѣ таблички налѣпляютъ.

— Ну, когда цѣны указаны, тогда, конечно, просто…. А вообще…

— А вообще чего съ ними разговаривать! Плати только аккуратно и все. Остальное они сами хорошо понимаютъ. Когда, бываетъ, не разберу ихъ, что лопочутъ, кладу прямо на ладонь мелочь да говорю: «мусье, живо при». Коли много беретъ, дорого выходитъ, я у него деньги назадъ отбираю, продуктъ возвращаю. А коли по-божески, не сопротивляюсь. Гляжу только зорко, чтобы не обсчиталъ. Да меня и знаютъ-то всѣ здѣсь. На что городъ неуклюжій, большой, а лавочники, можно сказать, всѣ знакомые. Съ разныхъ сторонъ только и слышишь: сова да сова. Сначала, когда пріѣхала, обижалась даже. Думала, смѣются надъ старухой. А потомъ Екатерина Николаевна объяснила, что сова у нихъ все равно, что у насъ Богъ въ помощь. Такой ужъ чудной птичій языкъ.

— А вы откуда пріѣхали? Изъ Россіи?

— Эхъ-хе, изъ России. Когда мы изъ Россіи. Семь лѣтъ. Въ Константинополѣ жили, въ Болгаріи жили, въ Сербіи жили, въ Германіи жили. Самая лучшая жизнь, разумѣется, въ Аранжеловацѣ: на динаръ три яйца даютъ. Константинополь тоже ничего: за піастръ халвы огромный кусокъ отвалятъ, полъ фунта, не меньше. Но въ Германіи не понравилось. Хоть и служба была не трудная, и хозяева сурьезные, и жалованье приличное, а только не люблю я республику. Здѣсь во Франціи, мнѣ говорили, хоть принцъ есть, управляетъ, а у нихъ что? Послѣ войны ни короля, ни генераловъ, ни войска. Можно сказать одно «битте» и есть. Ну, я и испугалась, какъ бы не вышло чего. Уѣхала.

Мы прошли съ нею до ближайшаго угла, остановились, поговорили еще немного. Въ краткихъ, но выразительныхъ словахъ она выяснила мнѣ и свое отношеніе къ Франціи и вообще отношеніе къ Европѣ. Городъ Парижъ, по ея мнѣнію, безусловно недурной, жить можно, въ особенности хороша теплая вода. Но движенье на улицахъ зато возмутительное. Никакого порядка, а главное толка. Одинъ день ѣздятъ въ одномъ направленіи, другой день — въ другомь. Ажаны, [1] хотя народъ и распорядительный, но всѣ какіе-то щуплые, блѣдные, не то, что наши городовые, кровь съ молокомъ. Развѣ можно довѣрять такимъ штатскимъ людямъ? И старуха, переходя улицу, надѣется не на ажановъ, а только на самое себя. Противъ такси носитъ всегда крѣпкую кизиловую палку и, въ случаѣ надобности, отбивается. Такси на нее, а она на такси… Только съ такой палкой и можно спокойно выйти на парижскую улицу.

— А вы гдѣ живете сами? — прощаясь съ соотечественницей, полюбопытствовалъ я.

— А тутъ недалеко. За Красными Воротами на Пушкинской улицѣ.

— Это гдѣ жъ? Авеню Викторъ Гюго?

— Можетъ у нихъ и Гуго. А для меня Пушкинская. Гдѣ мнѣ на старости лѣтъ въ ихнихъ названьяхъ путаться!

Она протянула на прощанье руку, торжественно кивнула головой, угрожающе подняла палку, чтобы начать переходъ черезъ улицу. И вдругъ обернулась.

— Видѣли? — пренебрежительно мотнула она головой вслѣдъ дамѣ, ведшей на цѣпочкѣ большую собаку въ намордникѣ.

— Что? Собака?

— Вотъ именно. Развѣ это собака? Ни кусаетъ, ни лаетъ, хвоста даже нѣтъ… А говорятъ, христьянская страна. Тьфу!

А. Ренниковъ.
Возрожденіе, №621, 13 февраля 1927.

[1] Полицейскіе.

Views: 22