Опять непріятность.
Пока въ Парижѣ не происходитъ никакихъ перемѣнъ, время какъ-то течетъ незамѣтно, почему-то кажется, будто всѣ мы прибыли сюда очень недавно.
Ну, годъ прошелъ, приблизительно. Два, можетъ быть.
Но вотъ какъ только какое-нибудь нововведеніе, домъ, напримѣръ, новый построятъ на бульварѣ Мадленъ, таксу въ метро повысятъ, театръ новый откроютъ, — сейчасъ же въ душѣ какой-то непріятный отзвукъ и горькое чувство:
— Старожилами постепенно становимся, чортъ возьми!
Первый, особенно сильный ударъ по сознанію почувствовалъ я, когда соединили норъ-сюдъ [1] съ метро и стали замазывать краской старое наименованіе линіи.
Такъ мы всѣ привыкли къ названію, такъ твердо запомнили, что билеты этой линіи не годятся для линій другихъ. И вдругъ реформа.
Отошелъ норъ-сюдъ въ далекое прошлое, сдѣлался достояніемъ исторіи, воспоминаніемъ прежнихъ временъ…
А мы все сидимъ.
Далѣе. Были въ автобусахъ хорошенькіе цвѣтные билетики. Кондукторъ самъ отрывалъ, бралъ за нихъ деньги, давалъ сдачу. Время шло, билеты вошли въ нашу плоть и кровь, вызывали привычныя движенія руки, одни и тѣ же слова при указаніи станціи…
И, вдругъ, трахъ. Карнэ [2] завелись. Отрывныя полоски. Ушли цвѣтные билеты въ небытіе, отодвинулись въ область стараго, подернутаго дымкой романтизма Парижа…
А мы все сидимъ и сидимъ.
Былъ недалеко отъ моей медонской квартиры огромный запущенный паркъ. Нежилой замокъ, стоявшій посреди, считался неблагополучнымъ по привидѣніямъ. Сосѣди иногда видѣли въ окнахъ свѣтъ, кое-кому удавалось наблюдать среди зарослей парка жуткія бѣлыя тѣни.
Привыкъ я проходить мимо него каждый день, наблюдать сквозь рѣшетку таинственный полумракъ чащи, вдыхать свѣжесть лѣсныхъ ароматовъ.
И вдругъ перемѣнились владѣльцы, налетѣли предприниматели, перерубили всѣхъ великановъ, оголили пространство, разбили на участки для продажи въ разсрочку, превратили замокъ въ бюро. И разбѣжались призраки, кто куда: одинъ въ Вальфлери, другой въ Севръ. Погасъ необъяснимый свѣтъ въ окнахъ, появился вполнѣ объяснимый свѣтъ въ помѣщеніи консьержа. Страничка медонской исторіи перевернулась.
А мы все сидимъ.
И вотъ, наконецъ, послѣдній ударъ, для меня самый чувствительный, самый тяжелый: реформа на монпарнасской желѣзной дорогѣ.
Кто не помнитъ этихъ чарующихъ двухъэтажныхъ вагончиковъ, которыми наша дорога могла смѣло гордиться, какъ остаткомъ сѣдой старины?
Построенные еще при Стефенсонѣ, послѣдній разъ ремонтированные во времена Крымской кампаніи, они болѣе полустолѣтія шатались отъ Парижа къ Версалю и отъ Версаля къ Парижу, без результатно просясь на отдыхъ въ какой-нибудь изъ музеевъ.
Кто ихъ видѣлъ хоть разъ, тотъ никогда не забудетъ. Коротенькіе, узенькіе, низенькіе, дрожащіе, кряхтящіе, трещащіе; съ глухо рыдавшими колесами, находившими живой откликъ въ почкахъ у пассажировъ: съ тормазами дѣйствовавшими только черезъ пять минутъ послѣ остановки; съ потолками, спустившимися на самыя плечи публики; съ окнами, отбивавшими звонкую дробь парадовъ Третьей Имперіи… Эти вагончики были такъ уютны, такъ привычны для всѣхъ!
Наклонивъ голову, подобравъ ноги, заберешься въ милый, крошечный «компартиманъ» [3] для курящихъ, сядешь въ уголокъ, закуришь. И вокругъ тебя девять такихъ же курильщиковъ.
Послѣ первой же папиросы ничьихъ лицъ не видно въ дымномъ туманѣ. Чуть вырисовывается только гдѣ-нибудь чья-то голова безъ рукъ и безъ туловища. Или нога, неизвѣстно откуда появившаяся, неизвѣстно кому принадлежащая, торчитъ близко, рядомъ.
Сидишь, куришь, пробуешь прочесть газету при свѣтѣ ночника, вдѣланнаго въ заднюю стѣнку. И кое-что видишь:
Вотъ буква «о». Вотъ, черезъ нѣсколько странныхъ козявокъ, вполнѣ очерченное А. Иногда даже заголовокъ разберешь. Фотографію опредѣлишь: женщина или мужчина.
Привыкъ я къ этимъ вагончикамъ, полюбилъ всей душой, иногда даже взбирался наверхъ, на имперіалъ, чтобы вообразить себя пассажиромъ океанскаго корабля во время торнадо. Мѣсяцы шли незамѣтно, день такъ быстро скользилъ одинъ за другимъ…
И вдругъ новая непріятность. Новый ударъ. Вагоны перемѣнили на-дняхъ.
Подхожу къ поѣзду и не узнаю. Блестящія, ярко освѣщенныя пульмановскія чудовища. Роскошная отдѣлка, зеркальныя окна, великолѣпныя рессоры, свѣжая, еще пахнущая масломъ, краска…
А моихъ милыхъ хорошихъ, старыхъ знакомыхъ убрали. Нѣть ихъ. И не будетъ. Никогда. Цѣлую вѣчность.
Навернулись ли у меня на глазахъ слезы при видѣ подобнаго зрѣлища или нѣтъ, говорить здѣсь не буду. Однако какъ грустно стало! Какъ больно!
Отошелъ въ прошлое норъ-сюдъ. Отошли билеты автобусовъ. Отошли привидѣнія въ паркѣ. Отошли, наконецъ, монпарнасскіе дряхлые, низенькіе, дрожащіе, кряхтящіе старички…
А мы все сидимъ.
И сидимъ.
Старожилыми дѣлаемся. Будь они прокляты — большевики!
[1] Книжечки.
[2] Nord-Sud — линія парижскаго метро, построенная компаніей Nord-Sud, до 1930 г. не соединенная съ остальными линіями.
[3] Купе.
А. Ренниковъ.
Возрожденіе, № 2032, 25 декабря 1930.
Views: 34