— Ну какъ встрѣтили праздникъ? Все ли благополучно? — любезно начала разспрашивать хозяйка.

— Благодарю васъ, Лидія Николаевна. Разговлялись-то мы нормально, какъ полагается. Но что передъ этимъ происходило, не приведи Господи!

Сергѣй Дмитріевичъ проглотилъ кусокъ сырной пасхи, запилъ виномъ, вытеръ носовымъ платкомъ губы и продолжалъ:

— У насъ въ Медонѣ, сами знаете, жизнь патріархальная, провинціальная, предпраздничныя приготовленія поэтому особенно бурно проходятъ. Парижане обычно какъ поступаютъ? Заказываютъ въ русскомъ магазинѣ куличи или покупаютъ готовые, вотъ и возни никакой. А наши медонскія дамы — ни за что. Имъ обязательно нужно тѣсто дома готовить. Денегъ ни у кого нѣтъ, на какія средства будешь существовать до перваго, неизвѣстно, а онѣ съ цѣпи сорвались. Яицъ — пять десятковъ, муки восемь кило, сахару — соотвѣтственно. Въ лоханкѣ цѣлая гора тѣста стоитъ, поднимается, а какъ дѣло доходитъ до распредѣленія по формамъ, класть оказывается некуда. Жена, напримѣръ, увѣряла, что пяти консервныхъ банокъ изъ-подъ горошка за глаза хватитъ, а какъ раскладывать начала, три четверти тѣста на глазахъ безъ пріюта осталось. «Сережа, — кричитъ она мнѣ. — Тащи кастрюлю съ металлической ручкой!» Принесъ я кастрюлю. «Сережа! Давай фаянсовую вазу съ камина!» Снялъ вазу. «А еще ничего нѣтъ?» Можетъ быть, въ шляпу? Или, знаешь, у тебя на письменномъ столѣ жестяной бокалъ для карандашей есть. Выкинь карандаши!»

Не буду разсказывать, Лидія Николаевна, до чего дѣло дошло, пока мы выложили все изъ лоханки. Излишне вспоминать и то, какъ передъ этимъ всю ночь я мѣсилъ тѣсто, добиваясь, чтобы оно не прилипало къ рукамъ. Ужасная ночь была! Съ одной стороны какъ будто Вальпургіева, а съ другой — чистѣйшая Варфоломеевская. Но вотъ наступило, наконецъ, утро, все отлично поднялось, и тутъ-то и началось самое главное.

Дѣло въ томъ, что въ домѣ у насъ всѣ мужчины очень рано уходятъ на службу. Остаются однѣ только дамы, да я съ молодымъ человѣкомъ, художникомъ Шурой. Обсудили наши дамы, какъ имъ формы въ пекарню тащить, и рѣшили положить сообща въ дѣтскую колясочку.

— Борисъ, — попросила мужа одна изъ сосѣдокъ, — помоги, пожалуйста, передъ уходомъ отвезти колясочку въ пекарню.

— Я, мать моя, цѣлый день у Рено тележку вожу, хватитъ съ меня, — возразилъ мужъ.

— Шура, повезите, въ такомъ случаѣ вы, — обратилась одна изъ дамъ къ молодому художнику.

— Я? Черезъ весь Медонъ съ дѣтской колясочкой? Извините. Я не женатъ.

Тутъ, разумѣется, всѣ дамскіе взоры обратились уже на меня. Хотя мнѣ тоже уже нужно спѣшно работать, но кто изъ бѣженцевъ считаетъ серьезной работу, которая производится дома?

— Господа! — говорю я дамамъ. — Я вполнѣ понимаю, что отвезти всю эту груду не подъ силу даже Брунгильдѣ. Но поймите: я слишкомъ пожилой человѣкъ. Не къ лицу мнѣ дѣтская колясочка на городской улицѣ!

— Сергѣй Дмитріевичъ! Ей-Богу, никто ничего не подумаетъ! Развѣ дѣдушки не возятъ внуковъ?

Убѣдили онѣ меня, въ концѣ концовъ. Наложили въ колясочку всѣ свои банки, жестянки, кастрюли, покрыли сверху разными тряпками. Взялся я за ручки, съ трудомъ выѣхалъ изъ сантье, покатилъ среди улицы.

А дамы за мной.

— Цыгане поѣхали! — послышалось съ тротуара чье-то замѣчаніе.

— Или турки, — добавилъ другой голосъ. — Одинъ мужъ, пять женъ… Интересно, чей ребенокъ?

Предположеніе относительно турокъ мнѣ не показалось оскорбительнымъ. Пусть думаютъ, если хотятъ. Но вотъ цыгане — это уже свинство. И главное, дамы сами виноваты. Почему не укрыли тѣста вмѣсто тряпокъ свѣженькимъ дѣтскимъ одѣяльцемъ?

Я недовольно дернулъ къ себѣ коляску, которая неудержимо тащила меня по спуску, распласталъ сверху кусокъ матеріи, который показался болѣе элегантнымъ, уложилъ бѣлую тряпочку въ томъ мѣстѣ, гдѣ у дѣтей помѣшается чепчикъ, и снова поѣхалъ.

— Кракъ! Кракъ!

Съ двухъ сторонъ узкой улицы, какъ на зло, автомобили и не простые, а необычайныхъ размѣровъ. Одинъ «Самаритенъ», другой «О бонъ марше».

— Пассе, мсье!

Оба шоффера любезно затормозили. Одинъ далъ задній ходъ, чтобы легче было разминуться. Другой осторожно началъ меня объѣзжать, съ нѣжной улыбкой заглядывая въ колясочку.

— Сынъ или дочь? — крикнулъ онъ сверху.

— Сынъ, — отвѣчалъ я.

— Смотрите, онъ руку у васъ высунулъ!.. — испуганно добавилъ шофферъ, увидѣвъ завернутую въ салфетку оттопыренную ручку кастрюли. — И затѣмъ, обратите вниманіе, мсье: у него открылся животъ!

Подлая матерія, дѣйствительно, слѣзла въ одномъ мѣстѣ, обнаружила пухлое тѣсто. Обливаясь потомъ, весь красный отъ униженія, не придя въ себя еще отъ позорнаго сравненія съ цыганами, я подъѣхалъ, наконецъ, къ пекарнѣ… Цамы засуетились. А жена пекаря выскочила, громко начала кричать въ дверь, зовя своего мужа:

— Марсель, вьенъ вуаръ! Тутъ юнъ вуатюръ пленъ де гато! [1]

Да-съ, Лидія Николаевна… Сколько дней уже прошло съ этого путешествія. Пасху отпраздновали, куличи почти всѣ съѣли, а вотъ какъ вспомню я колясочку, до сихъ поръ на душѣ обидное чувство. Сосѣдка обозвала меня дѣдушкой, прохожіе туркомъ, цыганомъ. А главное, какими словами обложилъ бы самаритенскій шофферъ, давшій задній ходъ, если бы догадался, что никакого ребенка у меня нѣтъ и въ поминѣ?

[1] Марсель, смотри! Цѣлая коляска съ тѣстомъ!

А. Ренниковъ.
Возрожденіе, №1786, 23 апрѣля 1930.

Views: 26