…Всѣмъ ясно, сколь тяжкіе. Нѣть русскаго, кто не былъ бы задѣть, взволно­ванъ, пораженъ. Отмѣнены балы, собра­нія — даже у частныхъ лицъ. Страшное нѣчто ворвалось въ жизнь черною тѣнью. Какъ? — Мы, русскіе, годы во Франціи живущіе, во многомъ съ ней и съ Пари­жемъ сроднившіеся, годами честно тру­дящіеся, далекіе отъ преступленій, ненавистники большевизма… — и русскій стрѣляетъ во Францію: именно такъ, Думеръ Францію собой представ­лялъ, а мы, Франціей пригрѣтые, ее то и убиваемъ. И какую Францію! Обра­зецъ мужества, выдержки, спокойствія, добродѣтели — дружественную Россіи Францію. Вѣдь есть же у французскаго правительства враги свои, французы. А не французскій коммунистъ убилъ Думера, какъ не французскій анархистъ въ свое время президента Карно.

Волненію и горю русскихъ нѣть пре­дѣла. Это волненіе понятно. Горе и подавленность доводитъ и до новыхъ трагедій. Сегодняшній день начался подъ такимъ знакомъ — если Горгуловъ оказался во власти силъ дьявольскихъ, то вотъ и новый отголосокъ. Русской кровью обагри­лась мостовая Парижа, кровью невѣдо­маго нашего собрата: не могъ онъ сне­сти, что Думера убилъ русскій. Кинулся съ шестого этажа. “Умираю за Францію”, написалъ на предсмертной запискѣ.

Безсмысленно? “По русски”?. Легче всего отнестись пренебрежительно —  „ну, конечно, амъ славъ, [1] всѣ психопаты“.

Шагъ Дмитріева — безумный шагъ. Великій грѣхъ самое лишеніе себя жизни. Но кто посмѣетъ его судить? Кто по­смѣетъ отрицать героичности мотива?

— Пусть одинъ пролилъ неповинную кровь — я своею кровью за это отплачиваю! Не дай Богъ Дмитріеву подра­жать. Но съ глубокою горечью, съ брат­скимъ сочувствіемъ надъ его трупомъ склонимся…

— Вѣдь съ какого то конца это за каж­даго изъ насъ. За честь нашу, за рус­ское имя…

***

Въ церкви, на заупокойной литургіи по Думерѣ, когда Владыка говорилъ съ амвона, женщина забилась въ истерикѣ. Кто то рядомъ сказалъ: “кликуша”. Давнее, русское, знакомое слово! Во времена дѣтства моего почти не было обѣдни, чтобы двухъ-трехъ бабъ-кликушъ не выносили на рукахъ изъ церкви (въ истериче­скихъ припадкахъ). Нашъ народъ нервно слабъ, много въ немъ душевной болѣзненности, склонности къ одержимости и извращеніямъ. Въ нѣкоемъ смыслѣ между латинскимъ человѣкомъ и славянскимъ бездна. Но вѣдь и тяготъ, страданій, бѣдствій, униженій столько, сколько рус­скимъ выпало — врядъ ли кому дано другому. И вопль женщины въ храмѣ на Дарю есть вопль долго копившихся стра­даній, всего ужаса вынесенной револю­ціи, изгнанія, быть можетъ, нищеты и одиночества. Великъ Крестъ русскихъ на “многострадальной родинѣ”, — онъ ра­стетъ, на глазахъ растетъ и здѣсь. Не приходится удивляться, что не всѣ его выдерживаютъ. (Не знаю статистики са­моубійствъ эмигрантскихъ, а часто, о, какъ часто, о нихъ читаю!).

Такъ и сейчасъ: горечь и подавлен­ность русскими завладѣли — по причи­нѣ понятной, но съ силою чрезмѣрной. Было бы ужасно, если бы мы на вы­стрѣлъ убійцы просто никакъ не отвѣтили-бъ. Этого не случилось. Произошло обратное. Намъ нужна сейчасъ бодрость и выдержка. Потрясеніе велико, но да­вать себя во власть нервамъ и меланхо­ліямъ не приходится. Лучшій отвѣтъ на несчастье — спокойствіе.

***

О, я знаю, сказать многое легче, чѣмъ сдѣлать. Ничего нѣтъ труднѣе, чѣмъ пе­реломить себя, когда находишься во власти стихій и разныхъ токовъ. Все таки. Да будутъ позволены и разсужденія: Пусть простѣйшія, но неоспоримыя:

Говорятъ:

— Горгуловъ русскій. Онъ убилъ не­повиннаго, выдающагося человѣка, главу государства, друга русскихъ. Онъ насъ опозорилъ.

— Вѣрно, но и поверхностно. Преступники бывали и почище, и у другихъ на­родовъ и никто въ отчаяніе не впадалъ. На нашихъ глазахъ Кюртенъ рѣзалъ нѣ­мецкихъ женщинъ, не такъ давно Ландрю — французскихъ. Въ Америкѣ средь бѣ­ла дня крадутъ и душатъ дѣтей. Міръ за­блудился, и находится въ такомъ ужас­номъ состояніи, въ такой тьмѣ… что уди­вительнаго, если и въ великой націи, какъ русская, нашелся человѣкъ психо­патическій и фантастическій, съ болѣз­ненно устремленной волей. Это у всяка­го народа можетъ быть. Такъ что не на­до внутренно сгибаться. Да, мы принад­лежимъ именно къ великой націи, способной, какъ и всѣ, на подвиги, и на зло­дѣйства. И никакъ мы не бѣдные род­ственники, не приживальщики.

Многіе сейчасъ говорятъ: ‘‘раньше я гордился тѣмъ, что я русскій, а теперь стыжусь”. Нечего стыдиться. Не время, разумѣется, вылѣзать со своей гордостью къ иностранцамъ, съ ними долж­ны мы быть сдержаны, скромны и покой­ны, но съ чувствомъ собственнаго достоинства! Мы можемъ, и должны, горевать, но не пристало намъ унижаться. И французы, люди умнѣйшіе и, къ счастью, какъ разъ мало подвер­женные “стихіямъ” и психическимъ за­разамъ, превосходно это поняли (какова сдержанность ихъ прессы!) — и еще пой мутъ лучше: во многомъ это будетъ за­висѣть отъ нашего поведенія (въ бѣдѣ).

Чрезвычайно для насъ благопріятно слѣдующее — съ каждымъ днемъ под­тверждается то, что смутно чувствовалъ каждый изъ насъ съ самаго начала трагедіи: чья тутъ рука. Мильеранъ, быв­шій президентъ республики, прямо за­являетъ сотруднику “Энтрансижана” —  (“самымъ категорическимъ образомъ”), что по его личнымъ свѣдѣніямъ, убійца Думера принадлежалъ “къ дѣйствующей большевицкой арміи”. То же самое под­тверждаютъ бельгійскія газеты. Офиціальное сообщеніе правительства француз­скаго кончается фразой о Горгуловѣ, ко­торую русскій эмигрантъ долженъ пом­нить наизусть:

«А l’occasion de l’enquête faite sur lui il fut précisé, qu’il était à ce mo­ment porteur d’une carte de membre du parti communiste». [2]

Кончено. Пусть это русскій. Но онъ коммунистъ. Въ 1930 г. былъ членомъ коммунистической партіи. Эта партія убивала нашихъ братьевъ, отцовъ, матерей, сыновей. Она истребила русскую царственную семью (перебили дѣтей, откуда-же ждать пощады для престарѣлаго Президента — не меньшаго ихъ врага, чѣмъ Николай II-й). Мы, живущіе во Франціи русскіе, были физически побѣж­дены ими, и ушли сюда (а духовно не побѣждены). Здѣсь прямой силы надъ нами они не имѣютъ. Но любого изъ насъ въ моментъ, когда оказались бы у власти, поставили бы они къ стѣнкѣ и пролили бы нашу кровь съ кровожадно­стью еще и большею, чѣмъ французскую. Любому французу въ разговорахъ на эту тому долженъ отвѣтить эмигрантъ-рус­скій:

— Да, это гнусное дѣло есть дѣло русскаго, но коммуниста. За враговъ на­шихъ, хотя бы и русскихъ, отвѣчать мы не можемъ.

***

Такъ что русскому эмигранту нечего опускать голову и впадать въ уныніе. Жаль русскаго имени, но что подѣлать. Пока цѣлъ коммунизмъ въ Россіи (под­держиваемый всѣми торгашами міра), до тѣхъ поръ нечему удивляться. Вѣдь и то­гда, Кутепова похитили тоже русскіе. Все дѣло въ томъ, какіе русскіе.

Таково жизненное рѣшеніе. Мистиче­скихъ глубинъ касаться здѣсь не будемъ. Это иной, высшій планъ, сверхъ-жизненный. Его коснулся (вскользь) о. Жиллэ, французскій православный священникъ, въ рѣчи своей на заупокойной литургіи. (Христіанство иначе смотритъ вообще на преступленіе и преступника, на круго­вую поруку вины, на всеобщую отвѣт­ственность…)

Во всякомъ случаѣ, о душенастроеніи русскихъ: ужъ менѣе всего долженъ под­даваться отчаянію и слабости христіан­ски-чувствующій человѣкъ. Чѣмъ болѣе онъ вѣрить въ высшій свѣтъ, въ послѣд­няго Властелина, тѣмъ менѣе подвер­женъ нервамъ, впечатлѣнію минуты.

[1] âme slave — славянская душа (фр.).

[2] Проведенное разслѣдованіе показало, что въ это время онъ былъ обладателемъ партійнаго билета коммунистической партіи (фр.).

Борисъ Зайцевъ,
Возрожденіе, № 2535, 11 мая 1932

Views: 23