Достижение нового времени — человек, у которого не было жизни ума и духа, а только вереница несвязных впечатлений, которые копятся по мере того, как он исполняет всё новые жизненные роли: школьника, студента, наемного служащего, «научного работника». За этой внешней суетой нет внутреннего ядра, независимой личности, которая судила бы о событиях внешнего мира. На личность у современного человека «нет времени», она ему не по карману: ему всегда нужно то учиться, то жениться, то зарабатывать; когда тут еще думать и чувствовать. Не по карману ему и незаемное мировоззрение, и ясная речь, способная выразить глубокие переживания, как и сложные мысли. Такого человека на всех путях подстерегает пошлость.

Наши дни, поскольку речь идет о личности и ее культуре — дни господства пошлости. Пошлость пляшет, пошлость пишет, пошлость учит. Но что это за стихия, как ее определить? Дать определение «пошлого» не так легко, как его заметить.  Оно проявляет себя во множестве никак, на первый взгляд, не связанных областей. Расхожее представление о пошлости уравнивает ее с низостью мыслей, распущенностью нравов. Противоположность таким образом понятой пошлости видят в «романтике». Однако непосредственной связи между «низким» и «пошлым» нет.

Поговорим об этом подробнее. Что такое эта «пошлость» и в чем себя проявляет?

***

Описать пошлость легче, чем определить ее существо.

Мы можем сказать о ней, например, что пошлость всегда притязает, но никогда не может. Она самозванка. Задача ее — убедить публику в своей подлинности; ее почва — незрелый, невоспитанный вкус. Публика и хотела бы видеть талант, но не в силах отличить талант от фигляра, и на место таланта приходит пошляк.

Мы можем сказать и так: пошлость — незрелость, неестественность, манерность, неспособность стать в полный рост. Пошлость прежде всего хочет казаться чем-то таким, чем не является, а уже потом глупа или невежественна. Пошлость есть подделка.

Легко заметить, что пошлость, как и ее двоюродная сестра — полуобразованность, смешлива. Ее склонность к хихиканью невозможно не заметить, но трудно  понять. Да что такого во всем полновесном, полноценном,  трудно-сложно-прекрасном, что оно вызывает смех? Причина проста. Смеющийся чувствует себя выше осмеиваемого. Пошляк всё знает точно — из учебника или от людей своего круга. Что в это «знание» не вмещается, достойно осмеяния. Такова уж общая склонность людей неразвитых, а господство «единой истины» в последние сто лет — ее усилило. По сути же, простое здесь смеется над сложным.

Смех — защитное приспособление пошлого ума. Не просто так он осмеивает всё выходящее из плоскости «общепонятного».  Во всех вещах, эту плоскость превосходящих, он видит себе угрозу. Задуматься о «неположенном», «не всеобщем» — значит хоть на минуту, да стать выше плоскости. Такие попытки наказываются осмеянием, тем «простым и здоровым смехом», который принято связывать с т. н. «здравым смыслом».

Можно и то заметить, что пошлость боится волнения, искренности, человечности, естественности, непосредственности, удивления, восхищения, надежды… Все это для нее слишком «детское» и «незрелое», все это осмеивается. Можно подумать, что перед нами плоды излишней зрелости, чрезвычайной мудрости. Но нет, напротив: перед нами не излишняя, а недостаточная зрелость чувства. Без упражнения оно засохло во младенчестве.

Пошлость — дитя свободы без одиночества. Она подстерегает человека, предоставленного — не «самому себе», но среде, не превышающей его уровня. Пошлость закрывает человеку доступ ко всем высшим переживаниям и замыкает его в области «обыкновенного». Иногда это сопровождается первобытным опрощением личности, иногда довольно и «усреднения» до некоего общедоступного уровня. Но и в этой разновидность пошлость враждебна всему высшему, приговаривая: «Это когда-то давно было уместно, но не сейчас, сейчас время положительных ценностей!»

Мастерство слова пошлости ненавистно, как все, обличающее высшее душевное развитие. Пошлость обожает «срывать покровы». Ясность, сложность — «не нужны», это «не настоящее», «про неправду-с писано». Однако пошлость может быть «романтичной». Она даже тяготеет к превыспренности, когда речь идет о чувствах. Правда, превыспренность эта топорная, домашнего изготовления, но иначе и быть не может. Дело в том, что пошлость «не умеет» испытывать чувства — не в том смысле, что их нет у нее, а в том, что не может их выразить и, следовательно, истолковать. Ей нужны заемные слова, и чем «красивей», чем громче — тем лучше.

Не просто слову враждебна пошлость: и самому творчеству. Творчество обращено к личности, пошлость к толпе. Только первым наслаждаются в одиночестве; второе без людского множества не существует. Пошлому противостоит неповторимо-личное. Пошлое всегда с чужого плеча, поношенное, со слуха и из книг, «как у всех».

Где рождается пошлость? Там, где уже есть желание радоваться чему-то, кроме непосредственных впечатлений бытия, но нет умения отличать плоды усилия и труда от фиглярства. Потребность в чем-то (не скажу даже: в искусстве) уже есть, судящей способности — нет.

И вот еще определение пошлого: легкодоступное для людей, не приученных к внутреннему труду. Пошлость создается полуобразованностью, полуобразованность же — получением суммы знаний без суммы привычек к труду. Что еще горше — сумма эта дает получившему ложное чувство всезнания… Как говорил один скучающий недоросль: «Мне скучно, я уже всё знаю!» Это и есть состояние человека пошлости. Он скучает, ему надо развлечься.

Пошлость цветет в условиях свободы. Сама ли свобода в этом повинна, или разрушение культурных и бытовых основ, бывших до нее? Притом же пошлость не тождественна невежеству и «простоте». Совсем напротив. Есть пошлость нахрапистая, а есть полуобразованная. Почва у них одна: лень ума, а за ней — приверженность «схеме», простейшему объяснению. Пошлость — не осознавшая себя «схема», одичавшая и обросшая шерстью.

Что же касается «простоты»… Пока еще был «простой», т. е. не затронутый городским влиянием, народ — пошлость зацветала в нем только там, где он соприкасался с городским полуобразованием, т. е. переставал быть «народом», не став чем-то другим, высшим. Пока народ был самим собой, он обладал своими ценностями, которые принимались всерьез, без озорства и фиглярства. Вкус к пошлости есть вкус к красивенькому, не к красивому. Красивое требует труда, серьезности, воплоти его в «народном» или «дворянско-интеллигентском» облике. «Красивенькое» доступно каждому.

Пошлость — выражение болезни вкуса. Вкус дается или традицией (в этом случае он безличный, поколениями выработанный и сохраненный), или личным развитием. Слегка преувеличив, можно сказать: область пошлости лежит между талантом (человеком внутреннего труда) и обычаем. Сила обычая, к сожалению, угасла (вернее, уничтожена) без остатка. Область внутреннего труда почти отсутствует в мире «дипломированных специалистов» или тех, кто готовится ими стать. Это звучит странно — как «специалист» может быть без труда? Однако приобретение специальных знаний, как мы говорили в другом месте, само по себе еще не учит трудиться.

Пустота между обычаем и высокоразвитой личностью заполняется посредственностью, средства выражения и вкусы которой диктуются сбережением усилий при ограниченной судящей способности, поиском наименьшего общего знаменателя; всем доступного объяснения; вообще того, что всем по плечу.

Пошлость есть подражательная бесформенность. Вопрос о пошлости — вопрос о форме и двух ее источниках: обычае и личном развитии. Есть и третий, смешанный и самый плодотворный: обычай, питающий личное развитие. Благодаря этому третьему источнику, опорой культуры было когда-то дворянство. Обычай двуедин: он не просто учит почитать предков и богов, он еще и требует от нас: быть такими, чтобы не постыдились предки и не отвергли боги. Научая личность почитанию того, что прежде и того, что выше, он поощряет ее развитие. Обычай и религия создают личность; вернее, она растет в их свете.

***

Пошлость находится в прямом родстве с полуобразованностью, о которой мы не раз говорили. Известный каждому пример полуобразованной пошлости — Хлестаков. Ко всему он чувствует себя способным, ничего толком не умея. А что такое полуобразованность? Поверхностно развитые способности без ума и воли, способных их направить. Надо помнить, кстати,  что в при социализме в России ум был подменен «способностями». Последние поощрялись, первый сознательно ограничивался, если не прямо наказывался. А ведь, как говорит П. Муратов: «способный — совсѣмъ еще не значитъ умный въ серьезномъ значеніи этого слова». «Способности» — только вспомогательные силы при уме и душе, нечто боковое по отношению к личности. Поощряя одни только маленькие способности, мы воспитываем посредственность. Есть, разумеется, еще более прямой способ насаждения посредственности — через угнетение всех вообще способностей, а не только высших; через поощрение растительного способа существовать — путем потребления, а не производства ценностей. Этот способ нам, русским, тоже теперь знаком…

Школа, которая печется о «способностях» учеников, но не развивает их умственно, так же не достигает цели, как школа, занятая прежде всего тем, чтобы одни ученики не были способнее других. Недостаток «способностей»  (но и удобство для государственной власти определенного рода) в том, что всякая способность есть умение делать нечто, в самом себе уже ограниченное, подразумевающее неспособность ко всему остальному. Человеку во взрослой жизни прежде всяких умений понадобится ум — первоспособность, если так можно выразиться, широко обтекающая все маленькие способности, о «развитии» которых печется та школа, что готовит работника, а не человека…

При всем выше сказанном — ум ленив. Предоставленный самому себе, он выбирает кратчайшие пути. В области мышления это «схемы»; в области прекрасного, вообще внешних форм — это «общедоступное»; что же касается языка, его поражает безъязычие  — темнота выражения при простоте содержания. Только обычай или воспитание выгоняют ленивый ум из его норы — к радости сложного. Иначе под покровом «всеобщего просвещения» будет нежиться умственная лень. Пока мы не возьмемся за воспитание вкуса к сложности — нечего и ждать улучшения. Волна развлечений, подвижных игр, более или менее неумных, но развлекательных книжек — вкуса к сложности не воспитывает. Нужно нечто иное. И обращаться с этим «иным» можно только к тем, кто еще не прошел школу усреднения… Бороться с полуобразованностью через обращение к самим полуобразованным бесполезно, т. к. они «непромокаемы», как говорил протопресвитер Шмеман, ко всяким доводам разума. То же и с пошлостью.

Тимофей Шерудило

Views: 71