Въ своемъ вступительномъ словѣ я хочу объяснить очередную тему нашего праздника — «о Петербургѣ». Для нея нѣтъ ни малѣйшаго внѣшняго повода; никакими ухищреніями нельзя создать въ 30 году видимости юбилейнаго года. Но для всѣхъ ясно, что для праздника русской культуры нельзя придумать темы болѣе подходящей, содержательной и волнующей. Петербургъ — это Петръ; это — Петровское время; императорскій періодъ русской исторіи; чудодѣйственное пріобщеніе Россіи къ западно-европейской культурѣ и не менѣе чудесное превращеніе Московіи въ величайшее государство. Но Петербургъ — и другое; это — болѣзнь, которая подтачивала организмъ русскаго государства, отчужденіе страны отъ ея центра, взаимное неудовольствіе, борьба и наконецъ катастрофа. Пушкинъ говорилъ о томъ, какъ много въ русскомъ сердцѣ отзывается на слово «Москва». Но это слово вызывало лишь сентиментальныя и благородныя воспоминанія о старинѣ. Петербургъ — эмблема новѣйшей исторіи; со всѣмъ, что въ ней было великаго и трагическаго; это слово вызываетъ во всѣхъ самыя противоположныя настроенія.

Такое двойственное отношеніе къ Петербургу характерно для нашей новѣйшей исторіи. С. Ф. Платоновъ писалъ, что у Петра Великаго были поклонники, были враги; но не было никого, кто бы оставался къ нему равнодушенъ.

Mutatis mutandis то же можно сказать о Петербургѣ. Я говорю не о широкихъ массахъ народа, кто не зналъ ни исторіи, ни географіи, и не могъ произнести слово Петербургъ, его не исковеркавши. Но наблюденіе Платонова вѣрно, поскольку рѣчь идетъ о тѣхъ культурныхъ классахъ Россіи, которые вырасли на Петровской реформѣ, отъ нея не отрекались и знали, что такое Петербургъ въ жизни Россіи. Сравните ихъ отношеніе къ Петербургу съ отношеніемъ ихъ же къ Москвѣ. И у Москвы были поклонники, которые любили ее, какъ всѣ любятъ въ жизни, т. е. не только прощая ея недостатки, но даже видя въ нихъ своеобразную прелесть. Другіе относились къ Москвѣ съ равнодушіемъ, съ той благосклонностью, съ которой, по выраженію Герцена, относятся къ старой бабушкѣ, когда ее отъ управленія имѣніемъ устраняютъ. Но Москву никто не ненавидѣлъ въ Россіи, развѣ тѣ, кто ненавидѣлъ Россію.

Иное отношеніе къ Петербургу. У него были поклонники и льстецы, которые находили, что кромѣ него ничего не существуетъ въ Россіи и высокомѣрно смотрѣли на все остальное. Были люди, которые старались понять, что въ немъ было хорошаго, защищать его отъ нападокъ; но имъ приходилось становиться въ позу защитниковъ; въ массѣ страны было не только равнодушіе къ Петербургу, но часто и жгучая ненависть, во имя Россіи; такая ненависть, какой ей полагается быть, ненависть, которая не знаетъ заслугъ, вмѣняетъ въ вину то, чѣмъ въ сущности надо гордиться. Петербургъ явился символомъ новой Россіи, былъ созданъ на только что отвоеванной землѣ; онъ былъ символомъ русской побѣды, а его укоряли, что у него нѣтъ исторіи въ прошломъ. Петербургъ былъ торжествомъ ума и искусства надъ природными силами; а его упрекали за то, что онъ возникъ на болотѣ. Онъ былъ построенъ по широкому плану, этотъ размахъ сумѣлъ сочетать съ красотой; а его винили за этотъ размахъ, за то. что онъ не вырасталъ по частямъ, органически. Петербургъ стоялъ во гла вѣ Россіи въ славнѣйшій періодъ русской исторіи, а про него говорили, что онъ тормозилъ русскую жизнь, не давалъ простора Россіи.

Въ этомъ сказался знаменательный фактъ нашей исторіи: Россія не любила своей столицы. Петербургъ олицетворялъ государственность въ самое ея блестящее время; онъ соединялъ въ себѣ высшія достиженія русской культуры, а Россія имъ не гордилась, какъ другія страны гордятся своими столицами. Бываютъ люди, которымъ не прощаютъ ни богатства, ни силы, ни даже добра, которое они съ собой приносятъ, которыхъ все-таки во всемъ подозрѣваютъ и за все осуждаютъ. Такъ въ Россіи относились и къ Петербургу. А это общее настроеніе заражало и тѣхъ, кто жилъ въ самомъ Петербургѣ. Въ сердцѣ Петербургскаго общества сдѣлалось признакомъ хорошаго тона предпочитать Петербургу Москву; два послѣднихъ государя афишировали свое отрицательное къ нему отношеніе. Это рѣзкое несоотвѣтствіе между заслугами Петербурга передъ Россіей и отношеніемъ Россіи къ нему дѣлало изъ Петербурга, по выраженію одного писателя, «городъ великой трагедіи».

Это и было трагедіей въ классическомъ смыслѣ этого слова. Трагедія тамъ, гдѣ на сценѣ появляется рокъ; не какъ безпричинность, безъ причины ничего не бываетъ; но рокомъ мы называемъ несчастье, которое падаетъ не за вину человѣка. Гдѣ есть вина, нѣтъ рока, а лишь Немезида. Но когда страдаютъ за чужую вину и даже безъ всякой вины, тамъ есть трагедія. Въ Петербургѣ было именно это и даже болѣе этого. Петербургъ страдалъ не за вину, а за заслуги, за то благо, что онъ принесъ съ собою Россіи. Есть два величайшихъ достиженія общежитія: культура и государственность. Петербургъ былъ эмблемой и того и другого;но неизбѣжныя стороны ихъ обоихъ возмѣстились на немъ.

Во-первыхъ, культура. Это понятіе здѣсь насъ соединяетъ; мы во имя культуры сходимся вмѣстѣ, несмотря на различіе взглядовъ. Но у культуры есть роковое свойство; она порождаетъ неравенство. Только на низшихъ ступеняхъ культуры люди равны и одинаково понимаютъ другъ друга. Какъ только культура растетъ, она воспринимается съ различною быстротою и полнотою и образуется неравенство между отдѣльными лицами, отдѣльными классами и даже цѣлыми государствами. Культура — духовное богатство, подобно богатству матеріальному. Лишь въ нищетѣ всѣ равны; попытки создалъ равенство на почвѣ богатства пока есть утопія; практическое примѣненіе этой утопіи приводило до сихъ поръ къ нищетѣ. Такъ и въ культурѣ. Гдѣ она появлялась, вмѣстѣ съ ней появлялось неравенство. А неизбѣжное столкновеніе людей различнаго культурнаго уровня ведетъ къ борьбѣ неравными силами, какъ в борьбѣ пращи съ пулеметомъ. Така борьба сопровождаетъ ростъ всякой культуры.

Мы знаемъ, насколько Россія въ своемъ прошломъ отстала отъ Запада. Это съ ея стороны ни вина, ни заслуга, это фактъ, который смѣшно отрицать. Пусть даже въ то время, какъ Римъ и Эллада смотрѣли на Россію только какъ на страну, населенную скифами, тамъ шла бойкая торговля съ богатыми восточными государствами. Развитіе Россіи все же потомъ остановилось и эта культура была чужда Западу. Какъ бы то ни было, тогда, когда Европа уже справилась съ варварствомъ, когда ею была открыта Америка, Россія только что выходила изъ-подъ Татарскаго ига. Когда будущаго самодержца Петра подъячій Зотовъ училъ грамотѣ по Часослову, а по Москвѣ искали доктора-иноземца, который могъ бы научить владѣть астролябіей, въ это время въ Европѣ уже миновалъ золотой вѣкъ Людовика ХІV-го. Культура не знаетъ границъ и рано или поздно Россія не могла не столкнуться съ народами Запада. Это столкновеніе началось задолго до Петровской реформы; оно особенно усилилось послѣ Смутнаго Времени, когда обрушившіяся на Россію несчастья заставляли всѣхъ переоцѣнивать цѣнности, когда въ тѣхъ внѣшнихъ врагахъ, которые въ эти годы въ Россіи хозяйничали, въ полякахъ и шведахъ, всѣ увидали культурныя преимущества. Но встрѣча культуръ столь различнаго уровня уже не могла пройти безболѣзненно. Разница между ними была слишкомъ разительна. Тѣ, кто былъ плѣненъ культурою Запада, начинали презирать и пренебрегать своей родной страной; а кто любилъ старину, ненавидѣлъ новшества Запада, считалъ ихъ грѣхомъ и порокомъ. Такъ двѣ культуры сталкивались уже какъ враги, между ними предстояла война на истребленіе.

Эта война могла для Россіи кончиться очень печально. Россія могла не принять этой культуры, отнестись къ попыткамъ ввести ее, какъ Афганистанъ къ реформамъ короля Амануллы. Россія могла всецѣло ей подчиниться, утратить свой обликъ, какъ когда-то на пространствѣ Россіи культура финновъ уступила мѣсто культурѣ славянъ, сохранивъ свои слѣды только въ названіяхъ рѣкъ и урочищъ. Россія могла изъ культуры Запада усвоить только ея недостатки, быть обреченной на вырожденіе. Но вышло иное. Въ Россіи оказалось слишкомъ много силъ и задатковъ; историческое испытаніе свое она выдержала. Герценъ сказалъ про Пушкина знаменитыя слова: «на царскій приказъ образоваться, Россія черезъ 100 лѣтъ отвѣтила громаднымъ явленіемъ Пушкина».

Эти слова красивы, глубоки и вѣрны. Величіе Пушкина не въ томъ, что онъ геній мірового калибра, что никогда не будучи въ Европѣ, онъ отлично ее понималъ. Его главное величіе въ томъ, что дойдя самъ до высшихъ ступеней европейской культуры, онъ остался русскимъ національнымъ поэтомъ; что не только онъ отъ отсталой Россіи не отвернулся, ее не разлюбилъ, умѣлъ все въ ней оживлять творческой мыслью, но что онъ остался и ей понятенъ и дорогъ. И преемники Пушкина остались національными нашими писателями и создали ту русскую литературу, которую оцѣнили на Западѣ.

Такъ, Россія оказалась въ силѣ выдержать натискъ европейской культуры, усвоить ее, переработать и превратить въ національную культуру Россіи. И не былъ ли самъ Петербургъ эмблемой того же?

Пушкинъ сказалъ про Петербургъ, что сказалъ Герценъ про Пушкина: «прошло 100 лѣтъ — тѣ же 100 лѣтъ —

И юный градъ
Полночныхъ странъ краса и диво
Изъ тьмы лѣсовъ, изъ топи блатъ
Вознесся пышно, горделиво.

Такъ создался Петербургъ, оригинальный городъ съ европейскимъ обликомъ, одинъ изъ красивѣйшихъ городовъ Европы, который, какъ это хорошо показалъ извѣстный знатокъ его Бенуа, оказался непохожъ на свои европейскіе образцы, сохранилъ навсегда яркій слѣдъ національнаго творчества. На этой эмблемѣ сказалось то же явленіе, что на всей культурѣ Россіи: свою европейскую закваску Россія осилила и изъ поставленной передъ ней судьбой задачи вышла побѣдительницей. Не думаете ли вы, что такая побѣда могла для нея пройти безнаказанно?

Какъ я говорилъ, отрицательная сторона культуры есть то неравенство, которое она порождаетъ и оно, очевидно, тѣмъ рѣзче, чѣмъ успѣхъ культуры разительнѣй. Неравенство было и въ допетровской Руси; были богатые и бѣдные, власть и рабы. Но что отмѣчаютъ историки, тогдашнее общество было удивительно цѣльно и однородно по своему культурному уровню. И богачъ и нищій, и царь и послѣдній холопъ смотрѣли на все одинаково. Одинаково вѣрили въ Бога, одно и то же считали въ религіи важнымъ, или менѣе важнымъ; одинаково смотрѣли на отношенія власти и общества; имѣли одинаковый бытъ, мораль, одежду, говорили одинаковымъ
языкомъ; всѣ отлично понимали другъ друга и единство свое сознавали. Но появилась западная культура и внесла рознь въ это цѣльное общество; и новая рознь только присоединилась къ старымъ общественнымъ перегородкамъ. Культура по существу удѣлъ богатыхъ и сильныхъ; потому и они начали становиться для Россіи чѣмъ-то чужимъ.

Мы знаемъ, какъ долгое время въ Россіи господствовали ксенократія и ксенофобія; наше патріотическое чувство было возмущено засиліемъ у насъ иностранцевъ. Это засиліе продолжалось недолго; одни иностранцы постепенно русѣли, другіе замѣщались подлинными культурными русскими. Но зато почти все культурное русское общество въ глазахъ остальной Россіи превратилось въ иностранцевъ. Пропасть между ними и прочей Россіей была такъ велика, ихъ взгляды, костюмы, пріемы и рѣчи были настолько различны, что прежняя цѣльность и единство культуры исчезли. Создалось опасное настроеніе, когда народъ пересталъ себя чувствовать дома хозяиномъ. Конечно, культура стремится распространяться и культурная рознь постепенно должна уменьшаться. Но на дѣлѣ бываетъ другое: не низшіе слои догоняютъ тѣхъ, кто стоитъ выше ихъ, а высшіе все болѣе уходятъ отъ низшихъ. У культурныхъ слоевъ свои требованія, свое пониманіе того, куда нужно стремиться; они предпочитаютъ количеству качество, больше думаютъ о высотѣ своихъ достиженій, чѣмъ о распространеніи культуры внизу; свою культуру они обращаютъ на пользу себѣ, пользуются ею, чтобы самимъ подниматься все выше. А когда культурная пропасть такъ велика, они не могутъ не видѣть, что некультурные слои не могутъ ихъ скоро догнать, что для нихъ первые успѣхи культуры часто опасны, что они создаютъ только то полузнайство, которое мало приспособлено къ практической жизни, а учитъ высокомѣрному взгляду на прочихъ; тогда для нихъ бываетъ соблазнъ во имя интересовъ народа преподносить ему культуру въ обезвреженномъ видѣ, постольку-поскольку, чтобы она не разрушала устоевъ жизни народа, а спасала его отъ новыхъ опасностей. Тогда начинается замаскированная война противъ культуры, разное къ ней отношеніе. Обѣ эти стороны отразились на Петербургѣ.

Здѣсь, во-первыхъ, былъ сосредоточенъ расцвѣтъ русской культуры. Отсюда она распространялась и на Россію. Пусть мы, москвичи, справедливо гордимся московскимъ Университетомъ, особливымъ его положеніемъ въ обществѣ; все же нельзя отрицать, что по количеству и качеству учебныхъ заведеній общихъ и спеціальныхъ, по высотѣ, на которой въ нихъ стояла наука — Петербургъ въ Россіи занималъ первое мѣсто. По немъ можно было судить о достиженіяхъ нашей культуры. Это одинаково въ области школы, литературы и журналистики. Такъ на Петербургъ смотрѣли въ Россіи. Культура шла изъ него. Но наряду съ этимъ именно въ немъ обнаруживалась и оборотная сторона той же медали. Подобно тому, какъ около роскоши есть всегда нищета и нищета кажется какъ бы послѣдствіемъ роскоши, такъ около достиженій культуры ютится и раздражаетъ невѣжество. Это невѣжество только острѣе здѣсь сознаетъ свои недостатки и свою обойденность. Конечно, подлинное невѣжество, безграмотность надо было искать не въ Петербургѣ. Но здѣсь скопилось то, что было опаснѣе: претенціозность, полузнайство и полукультура. Были и тѣ, которые понимали къ чему нужно стремиться, полагали всю душу на это, но наталкивались на преграды, которыя передъ ними стояли. Они раздражались на привилегіи, которыя доставались на долю счастливчиковъ и сравнивали съ ними трудности, которыя стояли на дорогѣ для нихъ. Они знали цѣну образованія и выгоды, которыя оно доставляетъ; но сознавали и несправедливость своего положенія, негодовали на привилегіи, которыми осыпали однихъ и на трудности для нихъ пробивать себѣ дорогу къ культурѣ. Вмѣстѣ съ этимъ они видѣли и то отношеніе, которое ихъ усилія иногда встрѣчали въ станѣ самодовольныхъ счастливцевъ. Здѣсь, въ Петербургѣ, чтобы не нарушать почтенной патріархальности крестьянскаго быта, было придумано правило, которое существовало до 906 года, что крестьянинъ могъ поступить въ высшее учебное заведеніе только цѣной отказа отъ своего права на надѣльную землю. Здѣсь, въ Петербургѣ говорили серьезно о вредѣ грамотности для народа; отсюда было пущено крылатое слово министерскаго циркуляра о «кухаркиныхъ дѣтяхъ». Такъ, если Россія могла гордиться Петербургомъ въ области культурныхъ своихъ достиженій, то Петербургъ же олицетворялъ и несправедливость, которую культура съ собой принесла. Все это было связано неразрывно; именно потому, что разница культуры была такъ велика. Петровская реформа была такъ необходима и такъ благодѣтельна; но потому же она и была такъ трудна. Петербургъ отразилъ въ себѣ обѣ стороны этого: и чудесность побѣды и ту дорогую цѣну, которую за эту побѣду платила Россія.

(Окончаніе будетъ.)

В. А. Маклаковъ.
Возрожденіе, №1845, 21 іюня 1930.

Views: 24