Въ связи съ днемъ русской культуры вспомнимъ то, о чемъ вспомнить всего естественнѣе въ 1930 году. Ровно 50 лѣтъ назадъ произнесъ въ Москвѣ свою пушкинскую рѣчь Достоевскій, и столѣтіе прошло съ тѣхъ поръ, какъ надъ Россіей просіялъ тотъ славный тридцатый годъ, самый творческій годъ въ жизни Пушкина, годъ маленькихъ драмъ, годъ, на который пришлась вдохновенная болдинская осень.

Надъ празднованіемъ годовщинъ легко смѣяться, хотя мы не такъ бѣдны, чтобы намъ не изъ чего выбирать ихъ, и не такъ богаты, чтобы затрудняться выборомъ. Конечно, пріурочиваніе памяти къ календарному числу есть произволъ, но, какъ всякая случайность, становясь исторіей, онъ способенъ обрѣсти глубокій смыслъ. Въ томъ, что мы сейчасъ отдѣлены отъ пушкинской рѣчи Достоевскаго, а значитъ, и отъ вершины творчества его самого такимъ же промежуткомъ времени, какимъ эта рѣчь отдѣлена отъ глубочайшихъ пушкинскихъ твореній, есть какая-то значительность, которой не почувствовать нельзя.

Вѣкъ Пушкина и Достоевскаго — серединный вѣкъ русской культуры, но нельзя оказать, чтобы Пушкинъ или Достоевскій въ отдѣльности были средоточіемъ этого вѣка. Пушкинъ — залогъ величія, данный русской культурѣ въ ея быломъ, Достоевскій — откровеніе о ея первоосновѣ, неисчерпанной вѣками и не убитой даже нашимъ временемъ. Лишь нераздѣльно, лишь вдвоемъ они опредѣляютъ особую судьбу русскаго девятнадцатаго вѣка.

Всякая культура есть зданіе, построенное на вулканѣ и достраиваемое неустанно изъ охладѣвшей лавы послѣдняго изверженія. Зданіе колеблемо подземными толчками и грозитъ обрушиться на своихъ строителей, но оно стоитъ, пока не потухъ вулканъ и лишь безъ его огня оно погибнетъ.

Въ русской культурѣ духъ зодчества, осуществленія, формы олицетворенъ Пушкинымъ, вулканическое пламя — Достоевскимъ. Молодость нашей культуры выражается въ томъ, что зданіе ея еще недостаточно явственно и прочно, что многое въ немъ построено изъ еще не остывшей лавы и со временемъ будетъ переплавлено. Но совершеннолѣтіе ея все же утверждено, и могучей архитектурой пушкинскаго творчества, и тѣмъ знаменательнымъ фактомъ, что Достоевскій въ 1880 году отъ будущаго обратился къ прошлому, пророчилъ о Пушкинѣ, опирался на зданіе русской культуры, хоть и говорилъ отъ имени ея скрытаго, подземнаго или небеснаго огня.

Конечно, Достоевскій приписывалъ Пушкину не пушкинское, а свое; онъ и не могъ бы поступить иначе, слишкомъ велико было разстояніе между ними, больше чѣмъ между другими людьми ихъ страны и времени. Но можетъ быть, всего важнѣе — это желаніе Достоевскаго говорить о Пушкинѣ и смыслъ этого символическаго акта… Въ немъ какъ бы сошлись два необходимыхъ другъ другу полюса русской культуры, ея духъ съ ея воплощенною душой.

Русской культурѣ не довольно Достоевскаго и Пушкина, ей нужно еще все, что между ними, tout l’entre-deux, какъ сказалъ бы Паскаль. Но эти два, это все же они, и Россіи нельзя не помнить о снопѣ искръ, вырвавшихся изъ вулкана въ 1880 году и освѣтившихъ зданіе, такъ быстро поднявшееся ввысь въ году 1830-мъ.

В. Вейдле.
Возрожденіе, №1839, 15 іюня 1930.

Views: 44