«Не могу здѣсь не остановиться хоть ненадолго на вопросѣ языка перевода. Въ предисловіяхъ къ изданным «Азбукой» въ моемъ переводѣ «Пнину» и «Истинной жизни Севастьяна Найта» я пытался объяснить единственную въ своемъ родѣ трудность перевода англійскихъ книгъ русскаго писателя Набокова на русскій въ томъ отчаянномъ положеніи, въ которомъ нѣкогда родной его языкъ оказался въ нѣкогда родной его странѣ. Судя по нѣкоторымъ дошедшимъ до меня отзывамъ, эти замѣчанія или не были замѣчены вовсе, или произвели недоумѣнные, хотя и живые дебаты на открытыхъ эфемерныхъ форумах о томъ, напримѣръ, для чего я пишу приставку «без-» сплошь безъ оглушенія, съ разными болѣе или менѣе фантастическими предположеніями. Въ одномъ московскомъ журналѣ, гдѣ Набокова справедливо полагаютъ писателемъ иностраннымъ, нѣкто пишущій подъ псевдонимомъ набоковскаго персонажа считаетъ мой методъ перевода чудачествомъ, граничащимъ съ помѣшательствомъ. Другой псевдонимъ, авторъ плутовского романа под названіемъ «Кофейная мельница», полагаетъ, что граница эта пройдена. Журналъ съ невыдуманнымъ названіемъ «Бизнесъ-Балтія» помѣстилъ рецензію, гдѣ говорится, что «отъ этого небреженія современными нормами грамматики вѣетъ бѣлоэмигрантской спѣсью… кажется, дай ему волю, Барабтарло вернулся бы къ ижицамъ и ятямъ». Случалось, что за это и вправду лишали воли, но там, гдѣ я это пишу, такая воля – писать по русскимъ правиламъ – мнѣ дадена, и я ею всегда и повсемѣстно пользуюсь; однако тамъ, гдѣ это печатается, у меня ея нѣтъ, по очевиднымъ въ нынѣшнихъ условіяхъ практическимъ причинамъ. Пишу же я такъ вслѣдствіе искренняго отвращенія отъ всякаго совѣтскаго даже маломальскаго изобрѣтенія, а здѣсь вещь важная. Чтобы узнать температуру больного, градусникъ нужно ставить не куда-нибудь, а подъ языкъ. Въ 1928 году Дмитрій Лихачевъ за изъятые у него при аресте тезисы непревзойденнаго доклада объ убійственном вредѣ введенной въ совдепіи орфографіи получилъ пять лѣтъ концентраціоннаго лагеря «особаго назначенія». А когда десятки лет спустя ему позволили снять съ них копію въ архивѣ ленинградской тайной полиціи и онъ ихъ напечаталъ – въ томъ видѣ, въ какомъ они были написаны, по «старой, традиціонной, освященной, исторической русской орѳографiи» (изъ заглавія его доклада), то въ набранномъ семистраничномъ текстѣ я насчиталъ восемьдесятъ орфографическихъ ошибокъ и бросилъ считать; набирать и корректировать по несовѣтскимъ правиламъ въ 1993 году уже было некому. Иные из болѣе разсудительныхъ повторяютъ бродячій сюжетъ о «приготовленной еще до революціи реформѣ», которую большевики, молъ, «только провели декретомъ», но эти люди не знаютъ ни существа, ни изнанки этого вопроса, и таковыхъ я отсылаю къ статьѣ профессора Кульмана, члена академической комиссіи по реформѣ.

Современные нормы наряжены и закреплены негодными нормировщиками въ исключительно неблагопріятныхъ условіяхъ. Съ другой стороны, вѣдь и Набоковъ – бѣлоэмигрантъ, и нѣтъ спѣси въ томъ, что его переводчикъ пытается доступными ему средствами воспроизвести родную имъ обоимъ рѣчь. Какъ разъ такъ называемая совѣтская школа перевода привыкла къ насилію надъ оригиналомъ, и тамъ дѣйствительно и собственное правописаніе, и собственная гордость, и на буржуевъ смотрятъ свысока и переводятъ ихъ по-свойски.

Нѣтъ у меня и желанія оригинальничать. По соглашенію съ издательствомъ я сохраняю только двѣ-три черты школьной русской орфографіи, оговоренныя въ каждомъ изданіи какъ «особенности правописанія переводчика», и эти «особенности» – просто вѣшки, столбики или кресты на дорожной обочинѣ, напоминающіе о произошедшей здѣсь нѣкогда катастрофѣ».

Views: 63