Лизета идетъ легко. Пѣна съ журчаніемъ двумя дорожками стремительно бѣжитъ <отъ> носа галіота.

Свѣжій вѣтеръ дуетъ весело на просторѣ. Далеко изъ-за косой горы облаковъ падаютъ три луча, и прозрачный воздухъ на<сыщенъ> тамъ солнечнымъ рѣяніемъ, а сѣ<рыя> воды Финскаго залива блистаютъ подъ <лучами> маслянистымъ серебромъ, ослѣпи<тельно>.

На палубѣ галіота сидятъ, по турецки <поджавши> ноги, инженерный капитанъ баронъ Любрасъ, худощавый и черноволосый, съ обвѣтреннымъ лицомъ, румяный медикъ Лестокъ, съ выпученными прозрачными глазами, съ бѣлокурымъ, почти бѣлымъ хохломъ и русскій шкиперъ Шевыревъ, бѣлозубый, съ пріятной ямкой на <ще>кѣ.

Они безъ париковъ, въ однѣхъ бѣлыхъ рубашкахъ и галстукахъ. У шкипера и барона галстуки черные, шведскіе, у Лестока небесно-голубого цвѣта. Они играютъ карты. Ихъ молодыя загорѣвшія лица, глаза, улыбки свѣтятся отъ летучаго солнца.

Лизета идетъ такъ, точно дышетъ, въ <снаст>яхъ посвистываетъ вѣтеръ.

На борту развѣшаны зеленые кафтаны и хвостатые парики. Рукава кафтановъ болтаются отъ вѣтра. Жесткіе букли париковъ безпрестанно постукиваютъ о бортъ отъ хода шнявы.

Любрасъ, снимая жирную черную колоду, мусолитъ карты тощимъ пальцемъ, пожелтѣвшимъ отъ табаку. Русскій шкиперъ, беря карты, поплевываетъ на руки. Онъ раскидываетъ карты вѣеромъ и подмиги­ваетъ своимъ козырямъ лукаво и пріятно. Лестоку не везетъ, «о-ля-ля» бормочетъ онъ огорченно.

Повыше игроковъ, на лѣсенкѣ, сидитъ Габибукъ, арапченокъ, въ шелковыхъ красныхъ шароварахъ. Шелкъ попачканъ и сѣчется на колѣняхъ. Шаровары шелестятъ и какъ то скользко блистаютъ. Арапченокъ жмурится отъ солнца, отъ вѣтра, и подперѣвши скулы руками — ногти на его ко­фейныхъ пальцахъ продольны и выпуклы, точно синія миндалинки, — смотритъ, какъ курчавая пѣна разбѣгается отъ галіота съ бодрымъ шумомъ и какъ морскія птицы ныряютъ далеко, такъ же, какъ га­ліотъ, то касаясь воды, то взлетая. Арапченокъ тянетъ свою пѣсенку:

— И-и-и…

На галіотѣ полдневная тишина. На кормѣ, гдѣ ходитъ босой рулевой, похлопываетъ большой желтый штандартъ съ чер­нымъ орломъ. Мокрый конецъ штандарта волочится и вьется въ водѣ.

Стоитъ полдень, и государь Петръ отдыхаетъ въ каютѣ.

На окнѣ каюты вѣтеръ треплетъ тафтяную занавѣску, морская прохлада дуновеніями набѣгаетъ оттуда, иногда забрызгиваетъ соленой водой.

Петръ лежитъ на койкѣ, его правая рука, загорѣлая и жилистая, покоится на груди. Его глаза закрыты, но и во снѣ вертятся подъ вѣками глазныя яблоки. По смуглому лицу государя ходятъ отсвѣты солн­ца и воды. Петръ пофукиваетъ во снѣ сквозь стриженые, натопорщенные усы. Прядь черныхъ волосъ, отдуваемая къ впалой щекѣ, колеблется на его лбу.

Въ головахъ государя, на крюкѣ, покачивается его зеленый затрапезный кафтанъ съ красными отворотами и суконный красный камзолъ съ мѣдными пуговками. У кафтана грубо и крѣпко проштопанъ синей ниткой локоть.

Кортикъ, висящій поверхъ кафтана на протертой портупеѣ, едва позваниваетъ мелкими кольцами отъ хода галіота. На изогнутой рукояти кортика солнце зажгло мѣдную рожу курносаго Нептуна. Солнечный кругъ, дрожа и сіяя, ходитъ и по си­нему потолку.

У дверей, подъ табуретомъ, взгороздились другъ на друга тупоносые башмаки государя, съ потрепанными кожаными пряжками.

Петръ отдыхаетъ, и все спитъ въ немъ: его глубоко запавшія коричневыя вѣки, его ровно подымаемой дыханіемъ грудь въ разстегнутой и нечистой голландской ру­башкѣ, его рука на груди, сложенная, какъ для крестнаго знаменья и длинныя его ноги, пальцы которыхъ шевелятся въ шер­стяныхъ чулкахъ и во снѣ.

Все спитъ въ Петрѣ въ отдыхающій пол­день, его мысли, бѣшенство, муки, жад­ность, радости, силы, надежды, и кротко укачиваетъ его дуновенія моря, журчаніе, летучій скрипъ и дрожь, дыханіе Лизеты. Повыше заерошенной брови, на лбу Петра сіяютъ капельки залетѣвшихъ брызгъ.

На палубѣ внезапно поднялся глухой шумъ голосовъ. Тамъ заспорили игроки: инженеръ и шкиперъ уличили медика въ шулерствѣ, шкиперъ громко и весело вы­бранился по русски. Лестокъ, съ краснымъ лицомъ, сталъ быстро оправдываться, страшно выпучивая глаза, вдругъ всѣ трое съ ужасомъ покосились на каюту Петра и одинаково зажали рты руками, какъ дѣти, которымъ настрого запретили шумѣть, а они заигравшись о томъ позабыли.

На палубѣ снова стало тихо, но госу­дарь уже проснулся.

Въ немъ, какъ всегда, проснулось все мгновенно: каждая мысль и каждая жила. Точно его съ силой выкинуло откуда то на узкую койку, и, какъ всегда, одно мгнове­ніе онъ не понималъ, куда выбросило его, гдѣ онъ, кто онъ и что съ нимъ, и это бы лр страшно.

Петръ содрогнулся, сбросилъ съ заскрипѣвшей койки ноги. Онъ въ страхѣ озирается. Съ быстрымъ журчаніемъ мчится за стѣнкой вода, на окнѣ треплетъ занавѣску, его зеленый кафтанъ, съ подштопаннымъ локтемъ болтаетъ на крюкѣ рукавами. На красномъ обшлагѣ еле держится на суро­вой ниткѣ одна мѣдная пуговка.

Тогда онъ понялъ, что онъ Петръ, царь, что онъ на шнявкѣ Лизетѣ, на прогулкѣ въ Финскомъ заливѣ, что палубный шумъ пробудилъ его отъ полдневнаго отдыха.

Петръ поднялся, стукнувшись головой о синій потолокъ и, угловатый, большепалый, громадный, неслышно ступилъ въ чулкахъ къ дверкѣ каюты.

Игроки скрылись съ палубы. Одинъ Габибукъ, не подозрѣвая ничего, сидѣлъ на лѣсенкѣ и заглядѣвшись на ныряющихъ чаекъ и блескъ пѣны, тянулъ еще выше и тоньше свое «и-и-и».

Петръ пріоткрылъ дверь, съ быстрой усмѣшкой посмотрѣлъ на пѣвца и жили­стая рука государя, голая по локоть, схва­тила арапченка за шиворотъ зеленаго камзольца, съ золотымъ осыпаннымъ шитьемъ. Приподняла въ воздухъ, встряхнула.

— Пошто шумишь, диво? — сказалъ сипло Петръ. — Когда отдыхаю, тишинѣ быть. Было сказано либо нѣтъ?

Другая рука Петра блеснула въ возду­хѣ, отъ звонкой затрещины точно бы лоп­нули красные шаровары и Габибукъ снова очутился на палубѣ.

Бѣляя дверь каюты захлопнулась.

Съ быстрой успѣшной Петръ легъ на узкую койку. Та же усмѣшка слегка вздраги­вала у его губъ подъ стрижеными усами, когда онъ, засыпая, снова началъ дышать глубоко и чисто.

Трое игроковъ, высоко подымая ноги и ступая на носки, показались у каюты изъ разныхъ угловъ галіота.

Арапченокъ на лѣсенкѣ ревѣлъ навзрыдъ, повизгивая по собачьи. Игроки стали ши­кать на него, присѣдая на корточки и ма­хая руками.

Арапченокъ проворно забрался на верх­нюю ступеньку, какъ обезьяна въ крас­ныхъ штанахъ, и заревѣлъ громче.

Шняву качнуло. Арапченокъ испуганно оглянулся. Лизета пошла еще быстрѣе, слегка скрипя и сотрясаясь.

Долговязый Любрасъ, разставивши но­ги, чтобы удержаться, корчилъ арапченку страшныя рожи, Шевыревъ показывалъ ему языкъ, а Лестокъ, тряся бѣлымъ хох­ломъ, шепталъ по русски:

— Не ревейтъ… Замолши… Не то поколочумъ…

Габпбукъ сталъ подвывать, размазывая слезы по лоснящимся щекамъ, но тутъ шкиперъ поймалъ его за скользкую шаровару и стащилъ по лѣсенкѣ внизъ.

— Ева, чортушка, не уймешься.

Шкиперъ далъ арапченку такого подза­тыльника, что тотъ отъ удивленія, съ вы­пученными глазами, умолкъ.

Тогда игроки перебрались на корму.

Озираясь на каюту, они накидывали кафтаны, застегивали камзолы и напяливали парики, встряхивая ихъ сивыми прядями.

У Лестока вывернулся рукавъ кафтана и онъ не попадалъ въ него короткими паль­цами. Это было смѣшно. Чтобы подавить смѣхъ, всѣ закрывались рукавами. Пріят­нѣе всего, что смѣяться опасно.

Потомъ всѣ трое перегнулись черезъ бортъ и стали смотрѣть на себя въ воду, нарочно размахивая по воздуху хвостами париковъ. Это тоже было смѣшно.

Въ бѣгущей у борта водѣ, въ льющемся блескѣ, удивительно прелестно и нѣжно сквозили въ облакѣ париковъ три накло­ненныхъ и слегка затѣненныхъ молодыхъ лица.

Арапченокъ на лѣстницѣ пересталъ ре­вѣть. Онъ снова по кошачьи тянулъ «и-и-п».

Шкиперъ сѣлъ подъ мачту, разулъ тѣсный шведскій башмакъ и съ удовольстві­емъ сталъ растирать ноги въ бѣлыхъ чул­кахъ. Ноги ему пригрѣло. Сонный, жму­рясь, русскій шкиперъ затянулъ подъ носъ что то такое же безсмысленное, дремот­ное, какъ и негритенокъ.

Баронъ Любрасъ, слушая его, въ сосре­доточенной задумчивости принялся ковы­рять острыми ногтями бородавку на ще­кѣ, выщипывая волоски, при этомъ баронъ зѣвалъ съ такимъ лязгающимъ, лошади­нымъ звукомъ, что Шевыревъ каждый разъ открывалъ глаза и съ удивленіемъ смот­рѣлъ на криво зіяющій ротъ Любраса съ прокуренными, наваленными другъ на друга зубами, въ его глубокой, темной ямѣ.

Лестокъ перегибался черезъ бортъ. Онъ очень понравился себѣ въ быстрой водѣ. Онъ взбивалъ парикъ, улыбался, кланялся своему отраженію, летящему у борта, и бормоталъ самъ себѣ отмѣнныя французскія любезности.

Черезъ часъ проснулся государь.

Послышался его крѣпкій и какъ бы ра­достный кашель. Со сна онъ напѣвалъ что то непонятное, церковное, пробуя голосъ:

— Многажды — ходящу — повечеріе Твое…

На палубу Петръ вышелъ въ башмакахъ, съ камышевой тростью. Онъ застегиваетъ мѣдныя пуговки на груди тугого камзола. Быстрымъ движеніемъ рукъ, онъ закиды­ваетъ назадъ, за уши, черные волосы.

Вѣтеръ подымаетъ ему волосы дыбомъ съ затылка. Петръ встряхнулъ шерстяной красный колпакъ и натянулъ его по уши. Черныя пряди погнало теперь ко впалымъ щекамъ.

Лестокъ первый подошелъ съ поклономъ къ государю.

Петръ откидывалъ назадъ голову, откашливался и прикрывалъ отъ вѣтра голую шею рукой. Со сна подъ его глазами слег­ка припухли мѣшки.

— Ладно я отдохнулъ, братцы. — ска­залъ Петръ съ пріятной хрипотой, тоже со сна.

Свѣтло-каріе глаза Петра пристально и быстро окидываютъ все: галіотъ, небо, людей, рѣющій заливъ.

Петръ идетъ сфыркивая, чихая отъ свѣ­жести, какъ бодрый и сильный звѣрь. Съ канатовъ мягко попрыгали босые матросы.

Звучно разносится по галіоту твердый стукъ трости и шведскихъ башмаковъ Пет­ра. Всюду рокочетъ его пріятный съ хри­потой голосъ. Петръ всюду несетъ запахъ своего крѣпкаго табака, ношенаго сукна и здороваго пота, пропитавшаго его нечи­стую голландскую рубашку.

Отъ его движеній, сильныхъ и простыхъ, всѣхъ охватываетъ бодрая радость, жела­ніе шевелиться, броситься куда то, что то спѣшно дѣлать, показать себя молодцами, самыми храбрыми и самыми красивыми на свѣтѣ.

Арапченокъ, завидя Петра, заревѣлъ на­рочно громко и жалобно.

— Чего, диво, тужишь? — съ усмѣш­кой сказалъ Петръ, его зубы блеснули.

— Пошто Габибука по за…цѣ билъ, палкой билъ… Любрасъ съ Лестокъ, да шкиперко пошпынялпсь, меня билъ….

Отъ ярости арапченокъ хлопалъ ладо­нями по ступенькѣ лѣсенки, нагрѣтой солнцемъ.

Петръ быстро, съ внимательнымъ любо­пытствомъ, посмотрѣлъ на его синіе ногти, на лоснящіяся щеки, и обернулся къ игрокамъ.

Оба иностранца стояли потупясь. Они такъ наклонили передъ нимъ головы, что букли париковъ закрывали имъ лица.

Шевелевъ тряхнулъ всѣми прядями и смѣло и весело взглянулъ па Петра:

— Точно, осударь, повинны…. За картами почали вздоритъ…

Молодой шкиперъ улыбнулся и на его щекѣ означилась пріятная ямка.

Петръ погрозилъ всѣмъ троимъ боль­шимъ пальцемъ и сказалъ:

— Ребячитесь, дурни.

Онъ опустилъ руку на курчавую влаж­ную голову арапченка. Потеребилъ его сы­рой войлокъ.

— Полно. Наказанъ безъ вины. Вижу… Зато за первую твою провинность будешь мною прощенъ.

Габибукъ только и ждалъ ласки Петра, котораго любилъ всей душой, какъ щенокъ хозяина. Маленькій негръ поймалъ боль­шую прохладную руку царя и припалъ къ ней всѣмъ лицомъ, разгоряченнымъ слеза­ми и солнцемъ.

Петръ вдругъ посадилъ его на ладонь, взбѣжалъ съ нимъ по лѣсенкѣ вверхъ. Габибукъ отъ счастья и ужаса завизжалъ. За Петромъ вбѣжали оба иностранца и Шевыревъ. Отъ водяной пыли, лица, руки и во лосы у всѣхъ были въ мелкой росѣ.

Матросы въ бѣлыхъ рубахахъ, легко топоча босыми ногами, мѣняютъ паруса: государь приказалъ повернуть къ Кроншлоту.

Лизета круто легла на бокъ. На мостикѣ всѣ навалились другъ на друга, хватаясь за балясины рѣшетки, съ точеными мор­скими конями, съ которыхъ кое гдѣ слѣзла позолота и дубъ отъ воды потемнѣлъ.

Съ блистаніемъ и шумомъ ударила вол­на, облила всѣхъ. Габибукъ визжитъ, об­нимая ногу Петра, которая, вѣроятно, ка­жется ему столбомъ. Оба иностранца смѣ­ются, что то дружно голгочатъ. Снова всѣхъ окатила волна. Шевыревъ, скаля зу­бы, весело матерщинится.

Петръ съ блещущимъ мокрымъ лицомъ, жадно расширяя ноздри, вдыхаетъ свѣжій воздухъ и радостно смѣется.

Лизета летитъ бокомъ, разсѣкая и пѣня воду.

За Лизетой далеко гонятся морскія бы­стрыя птицы, то выплескивая бѣлой гру­дью, то вдругъ зачерпывая воду крыломъ.

Иванъ Лукашъ.
Возрожденіе, 29 мая 1932, № 2553.

Views: 14