***

Философия должна начинаться с этого: как бы мы ни приближались к истине, мы всегда от нее бесконечно далеки. Эта мысль упраздняет саму возможность философских систем, всякой гордости ума и беспочвенных притязаний, вроде притязаний современного материализма. Могут спросить: так зачем же искать неуловимую истину? Ответ на этот вопрос один, и совершенно безумный с точки зрения всякого гордого ума, т. е. религиозный: затем, что истина любит нас, к нам небезразлична и хочет, чтобы ее искали, а с теми, кто к ней честно стремился, у нее совсем особые отношения, и судьба их в этом и последующих мирах будет иная, потому что истина в мире не без власти; потому что истина – Бог. Ну, а другого основания любить истину у нас нет. Ни из «естественного подбора», ни из «борьбы за существование», ни из «воли рода к продолжению» любовь к истине никак не следует. Чтобы выжить и оставить потомство, истина не нужна нисколько; и вообще любовь к истине как-то противоположна инстинкту самосохранения… Я говорю здесь, конечно, не о научных «истинах», которые ничем не грозят и ничего не обещают своим поклонникам; я имею в виду истину, искание которой «есть великая и опасная любовь» – огненные слова над входом в здание философии, сохраненные нам Платоном.

***

Не будучи рационалистом, я всё-таки стремлюсь к такой истине, которая может быть выражена словами. Отказаться от выразимости истины значит отказаться и от осмысленности жизни, т. е. либо стать циником, либо его противоположностью – святым, в жизни которого всё добро, всё осмысленно. (Ведь тот, для кого смысла ни в чем нет, и тот, для кого смысл во всём, внешне весьма похожи – различаются только их дела.) Чтобы подняться над смыслом, над необходимостью смысла, нужно стать либо выше, либо ниже своего ума с его «неотвратимыми вопросами»: либо перестать спрашивать, либо найти решающий, последний и всеобъемлющий Ответ – такой, которым бы всё в мире освящалось, озарялось и наполнялось смыслом… Для тех же, кто далек от этого ответа, и предназначена философия, с ее положением вечно у врат познания, никогда не внутри. В области определенных и ясных ответов уже нет философии; ее мир – полусвет, сумерки, возможности, двусмысленные предположения и догадки. Сказать нечто с уверенностью, «как власть имеющий» – значит выйти за пределы философии, как находится за пределами философии Христос. На философию налагают свой отпечаток вечная грусть и недостигающее цели усилие. Философ странствует по ночным дорогам под лунным светом, и самое плодотворное время для него – до восхода солнца…

***

Надо отметить любопытный факт: с приходом науки исчезает мудрость. Мудрец сменяется ученым, поступки которого трудно назвать мудрыми или ответственными. Ученый из всех сторон деятельности мудреца берет только одну – исследование, но совершенно отказывается от размышления, оценки и ответственности, как чуждых его специализации. Точно также в новейшее время мыслитель сменился философом, который занимается прежде всего и исключительно служебными вопросами, больше беспокоясь о методе поиска истины, чем об Истине как таковой [3]. Принято представлять эти подмены признаками «прогресса», наподобие смены алхимиков – химиками, однако на самом деле это признаки упрощения и уплощения культуры, отказа от цельного знания ради частных специальных успехов. Достижения наук не в последнюю очередь обеспечены отказом от размышления над этическими вопросами, то есть подавлением совести исследователя. На место совести стала ничем не ограничиваемая любознательность, более или менее беззастенчиво используемая государственной властью. Состоялся, в сущности, союз науки и государства, в котором наука поставила себя на службу власти, а власть обязалась смотреть сквозь пальцы на безнравственность науки – безнравственность, которая недавно, еще в последние столетия, вызывала у государственной власти беспокойство. Земная власть, и всегда склонная к нечестным сделкам, переменила союзника, и от Церкви переметнулась к еще вчера подозрительной науке, так как в отличие от Церкви эта последняя никогда не поднимает голоса против насилия и несправедливости, но зато обеспечивает неимоверное, недоступное правителям прошлых времен земное могущество. Вот что следует принимать в расчет, говоря о науке и так называемом «научном мировоззрении», которое современность пытается привить массам. Всё совсем не так безоблачно, как принято считать. Церковь всегда подозревала науку. Подозревала в стремлении к силе без правды, что для средневековья было первым признаком демонизма. Никто, однако, не мог предугадать, до какой степени Церковь, при всей ограниченности средневекового кругозора, была права. В новейшее время государство приобрело новую союзницу, которая, в отличие от Церкви, дает власть без стеснительных нравственных условий, за одно лишь покровительство, т. е. по сугубо материальным побуждениям… Сказать это – значит покушаться на последнюю святыню, которая осталась у человечества – на святыню безответственного и непредвзятого исследования, ни к чему не приводящего. Но если мы хотим сохранить свободу мысли, мы должны отклонять всякие неправомерные притязания, всякую попытку господства над совестью, исходят ли они от светской или духовной власти.

***

Истина достигается тем вернее, чем больше на пути к ней препятствий. Познание движется не просто «сомнениями» (сами по себе они неплодотворны), но невозможностью удовлетворяться старыми истинами, неспособностью как жить с ними, так и обходиться без истин вообще. Тут важны оба условия. Не только старая истина должна обветшать, но отсутствие достойной доверия истины должно быть нетерпимо для личности. Одно из этих условий соблюдено в наше время, другое нет. Старая истина обветшала и провалилась; но личность стала настолько неприхотлива, что готова жить и совсем без истины. Только страдания и разочарование в вещественных и достижимых на этом свете благах, это особенно надо подчеркнуть, могут со временем выковать нового Мессию. Не верить в его приход значит согласиться с могильщиками человечества, для которых вся мудрость заканчивается Марксом, Дарвином и Фрейдом, т. е. небезызвестной теорией: «Сильный, пожри слабого и умри!» Некоторое смирение и разумный скептицизм, однако, мешают мне увидеть в нашей эпохе обладательницу последней истины. В качестве таковой, я бы сказал, она уж слишком неприглядна, и выглядит скорее временем последнего упадка, чем последнего познания. Откровенно выскажу парадокс: помогает надеяться на лучшее будущее именно вопиющее несовершенство эпохи, которая притязает, однако, на разрешение всех вопросов и исполнение всех надежд. Это время не является тем, за что оно себя выдает. В своей самооценке оно необыкновенно лживо; его нравственный авторитет, при всей научной многосторонности, ничтожен; оно не вызывает и уважения, не говоря о любви… Однако существование лжи и нашего к ней непреодолимого внутреннего отвращения как нельзя более наводит на мысль о существовании истины. Именно такова эта эпоха: торжествующая ложь, которая, однако, намекает на истину где-то вне ее.

***

Любое «последнее слово» о природе вещей было бы и концом истории, а истории не нужен конец, ей нужно продолжение. Такие большие умы, как Паскаль, за всю жизнь не приходили к окончательным выводам, более того – бежали окончательных выводов как признаков умственной лености и заведомых заблуждений; и напротив, в области «точных», как принято считать, знаний приобретение цельного и всеобъясняющего мировоззрения дается исследователю почти без труда. Новейшая история знает множество цельных и всеобъясняющих мировоззрений, которые во всех областях, будь то культура, общество или религия, ищут подтверждения нескольким простым правилам, вынесенным из области естественных наук… Не предположить ли, что цельное и законченное мировоззрение дается уму только в меру его ограниченности, готовности удовлетвориться малым? Тогда невозможность «последних выводов» в каком-либо направлении не повод для отчаяния, но только знак, что на этой дороге мысль еще не зашла в тупик. Указанное Достоевским «чувство отчаяния и проклятия», свойственное человеку, в этом случае теряет свою остроту. Духовный смысл мироздания из «непознаваемого, сомнительного и, возможно, несуществующего» (как смотрит материализм) в этом случае переходит в область тайны, т. е. имеющего со временем раскрыться, а это совсем иное.

***

Современное познание имеет в основном статистический характер. Мудрость не поддается количественному измерению и, что еще важнее, ни на что не смотрит как на средство и ни для чего не может быть целью, что делает ее непривлекательной для времени, которое мыслит о вещах настолько, насколько они могут быть средствами к достижению целей. В «целевом мышлении» есть что-то безнравственное. Что ни говори, оно предполагает употребление не нами созданного, и более того – взгляд на мироздание как на неизмеримое количество могущих быть потребленными вещей. Как ни печально, надо признать, что рациональный взгляд на природу и потребительство как общественное явление имеют один корень, ибо кто же рациональнее смотрит на вещи, чем потребитель? И здесь наше общество определяется самым невесомым и маловажным с точки зрения современности – своими верованиями и убеждениями. Мы то, во что верим.

***

Движение ложное и неодолимое, как, например, «прогресс» – всегда угроза для совести, т. к. его неодолимость соблазнительно принять за истинность. «Что мы не можем или не решаемся остановить, особенно если оно нам приятно – то и истинно». Таким образом любовь к истине подменяется следованием силам, которое, правда, предпочитают прикрывать, говоря о «покорении» этих сил. В действительности всё как раз наоборот: прогресс, скажем, состоит не в покорении человеком сил природы, но во всё большей его зависимости от силы безудержного, бессмысленного развития во имя развития, перемен ради перемен, прибыли ради прибыли. Самое главное здесь – приучить человека не задавать вопросов о смысле с ним происходящего, научить принимать все события жизни в такой простоте, будто и спрашивать не о чем. Это великое дело – отучить человека от вопросов и размышлений и все силы его направить на неосмысленную деятельность ради чьей-нибудь, но никогда не его собственной пользы.

Чем ослепительнее истина, тем менее она заметна, тем легче заставить людей не замечать ее. Достаточно только пустить человеку немного свету в глаза, чтобы он почувствовал себя достаточно «просвещенным» для того, чтобы не видеть главного Света. Или, говоря иначе, голос истины громок, но достаточно добротного, постоянного шума для того, чтобы этот голос заглушить. Истину зачастую не нужно опровергать, от нее достаточно просто отвлечь. Именно так удалось отвлечь человека новейшего времени от мышления – не «научного» или какого-нибудь еще, а от взвешивания доводов и поиска истины как такового.

Чтобы начать мыслить по-настоящему, нам потребуется перво-наперво освободиться от т. н. «научного мышления», то есть мышления «ни о чем», в категориях, никак не затрагивающих человека… Нужно отказаться от хваленой «беспристрастности», за которой скрывается самая обыкновенная нетвердость в нравственных понятиях. Словом, надо из «людей науки» стать просто людьми. Говоря это, я понимаю, что предлагаю самое немыслимое… Однако до тех пор, пока мы снова не научимся задавать вопрос: «Что это будет значить для моей души?», беды нас не оставят…

Купить книгу можно на Litres

Views: 51