Ядъ предразсудковъ

Отъ дореволюціоннаго времени намъ осталось въ наслѣдство множество несо­стоятельныхъ государственныхъ предразсудковъ, бороться съ которыми предсто­итъ еще довольно долго. Эти предразсудки не сложны и не глубоки сами по себѣ; напротивъ, они элементарны и упрощенны. Но радикальная публицистика второй половины 19-го вѣка произносила ихъ та­кимъ непререкаемымъ тономъ, натверживала ихъ съ такимъ упорствомъ, такъ долго пачкала несогласныхъ и грозила имъ презрѣніемъ и клеветою, что постепен­но вдолбила въ души эти предразсудки и превратила ихъ въ какія то «аксіомы интеллигентскаго самосознанія». И вотъ, на основѣ этихъ «аксіомъ» была затѣмъ построена и проведена вся революціонная пропаганда, подготовившая современное крушеніе и разложеніе Россіи.

Эти аксіомы на самомъ дѣлѣ совсѣмъ не являются «безспорными», «самоочевидными», «основоположными» «истина­ми». Напротивъ, чаще всего онѣ «безспорны» лишь въ томъ смыслѣ, что ихъ надо безъ всякихъ споровъ отвергнуть; «самоочевидны» онѣ лишь настолько, на­сколько призракъ бываетъ «очевиденъ» галлюцинирующему; «основоположны» онѣ лишь потому, что ихъ положили въ основу разрушенія Россіи; «истины» все онѣ только для тѣхъ, кто не умѣетъ или не смѣетъ смотрѣть истинѣ въ лицо. Но жили и дѣйствовали эти мнимыя аксіомы въ душахъ русской предреволюціонной «интеллигенціи» такъ, какъ если бы къ нимъ сводилась и съ нихъ начиналась всяческая «просвѣщенность» и «порядочность». Вопросъ все ставился и наконецъ сталъ такъ, что не эти мнимыя «истины» надо доказывать, а доказательству подлежитъ обратное имъ; и притомъ, оспари­вающій ихъ и доказывающій это обрат­ное — заранѣе объявляется «мракобѣ­сомъ», или «пресмыкающимся», или же въ лучшемъ случаѣ «реакціоннымъ чудакомъ». Во всякомъ случаѣ ему бывало обезпечено, что онъ не встрѣтитъ сочувствія въ «общественномъ мнѣніи», что онъ останется непонятымъ одинокимъ мыслителемъ. Ему пожалуй «извинятъ» его «непросвѣщенные», «непередовые», «негу­манные» взгляды, если онъ въ какой нибудь другой области (научной или художественной) показалъ свою силу и со­здалъ неоспоримыя цѣнности. Но и это «извиненіе» давалось ему скрѣпя серд­це, съ кривой улыбкой и снисходительными оговорками.

А между тѣмъ настоящая, глубокая и мудрая, государственная традиція въ Россіи создавалась именно этими одинокими и не поддержанными «передовымъ общественнымъ мнѣніемъ» прозорливцами.

Кто вспоминалъ, кто читалъ политическій «лепетъ» «сентиментальнаго» В. А. Жуковскаго? У М. М. Сперанскаго была одна единственная заслуга: это политическая ссылка. Государственныя воззрѣнія Н. М. Карамзина? — да вѣдь это, знаете, для «дѣтей младшаго возраста», и то «надо давать съ осторожностью»… А. С. Пушкинъ былъ великъ: онъ написалъ оду «Вольность»; къ сожалѣнію только «сочувствовалъ» декабристамъ; однако все же дружилъ съ Чаадаевымъ; и потомъ… вѣдь онъ же былъ «сосланъ!» Правда, впослѣдствіи онъ впалъ въ какую-то «реакціонность»: бранилъ русскіе бунты, «полюбилъ» за что-то Николая I и выражалъ даже безразличное отношеніе къ народному представительству; но это все же «извинительно»: онъ «усталъ» отъ преслѣдованій; у него было «много долговъ»; и потомъ, онъ все-таки самъ «не очень вѣрилъ» своимъ «реакціоннымъ» фразамъ. Нельзя же говорить «серьезно» о славянофилахъ; правда, кое-кто изъ нихъ стоялъ за «свободу печати»… но вѣдь наряду съ этимъ у нихъ есть прямо-таки антисемитическія выходки!… У Тютчева было «недурно о природѣ»; но, знаете, его «реакціонное брюзжаніе» въ политикѣ — это «жалкое явленіе». Ну кто же чита­етъ отого «мракобѣса» и «чудака» Кон­стантина Леонтьева? У Достоевскаго есть «сильныя» вещи; но только не «Бѣсы» — вѣдь это же «плоская карикатура» на «передовое общество»; а этотъ его «Дневникъ Писателя» — это ужъ просто старческій «вывихъ». С. М. Соловьевъ полезенъ, конечно, какъ историкъ; но развѣ онъ и политическія воззрѣнія тоже высказывалъ?…. Б. Н. Чичеринъ, безспорно, почтенѣйшій ученый; и въ отставку онъ вы­шелъ такъ «эффектно»., но почему то онъ  гнулъ направо, проповѣдовалъ какой то «консерватизмъ»… Поэтъ графъ А. К. Толстой былъ бы сносенъ; но политическіе «памфлеты» его противъ «свободы» и «народниковъ» — «возмутительны»! У Менделѣева огромныя заслуги въ химіи; но въ политикѣ — и онъ, и Янжулъ — «просто реакціонеры»… помните, какъ они въ 1905 году въ Петербургѣ во время всеобщей забастовки устроили почтовое штрейкбрехерство и организовали добровольческую почту…. «безобразіе»! В. И. Герье — заслуженный историкъ и въ Московской городской думѣ что-то полезное дѣлалъ… но потомъ онъ вѣдь «перешелъ на сторону правительства»! спорилъ съ кадетами! возражалъ Кокошкину! критиковалъ Государственную Думу! поддерживалъ Столыпина…

Вотъ они, мыслители, создавшіе нашу мудрую, нашу государственную тради­цію. И всѣ они со своими государственными воззрѣніями, честными, волевыми, прозорливыми и потому нисколько не черносотенными, прежде всего консервативными, а потомъ только свободолюбивыми — всѣ остались непоняты, всѣ были оди­ноки; «интеллигентная» толпа валила мимо нихъ, пачкая ихъ дѣло то своею клеветою, то своими «извиненіями»… Мы на­звали не всѣхъ; и называя ихъ, мы имѣ­емъ въ виду не букву ихъ высказываній, а ихъ основное тяготѣніе, ихъ общій духъ. Всѣ они образуютъ какъ бы единое идейное русло, пролегающее въ сторонѣ отъ радикальнаго оврага со всѣми его провалами и осыпями. Но люди этого государственнаго русла знали другъ друга, знали свою традицію и дорожили своимъ преемствомъ. Мнѣ всегда будутъ памятны мои бесѣды съ Владиміромъ Ивановичемъ Герье, уже семидесятилѣтнимъ старцемъ, въ которыхъ онъ, всю жизнь вѣрный себѣ и своей традиціи, указывалъ мнѣ на это идейное преемство одинокихъ и не­признанныхъ вождей…

Интеллигенція въ массѣ не шла за ними; она тянула налѣво и оставалось подъ давящимъ гипнозомъ своихъ мнимыхъ «аксіомъ».

Открыто и принципіально эти аксіомы формулировались не часто. Онѣ появля­лись больше въ формѣ «примѣненныхъ» сужденій и осужденій. Онѣ оставались и закрѣплялись чаще всего въ формѣ «общихъ настроеній» и «сочувствій», и того неопредѣленнаго «образа мыслей», кото­рый самъ по себѣ ни къ чему особенному не обязывалъ самого «мыслящаго», но въ то же время удерживалъ его отъ извѣстной государственно и патріотически необходимой дѣятельности….

Вся эта совокупность «аксіомъ» и «настроеній» тянула въ общемъ и цѣломъ въ сторону противогосударственности и анархизма. И историкъ культуры, кото­рый захочетъ найти яркое выраженіе всей этой «идейной психологіи», долженъ будетъ обратиться къ извѣстнымъ рус­скимъ анархистамъ 19 вѣка — Бакунину, князю Кропоткину и графу Толстому. Именно они дали заостренную формулировку тѣмъ настроеніямъ, которыя болѣе полувѣка размягчали государствен­ную волю и разлагали государственный хребетъ Россіи и этимъ подготовили ту сырую, безформенную глину, изъ которой революціонный марксизмъ нынѣ вылѣ­пилъ большевицкое чудовище «триэсеріи»….

Эти три замѣчательные анархиста отличались отъ другихъ идеологовъ, останав­ливавшихся на полдорогѣ, тѣмъ, что она дерзали имѣть свой опытъ и выговари­вать его до конца. Они, такъ сказать, имѣли достаточное мужество для своихъ за­блужденій, достаточную безоглядность для своихъ настроеній и достаточную прямолинейность для своихъ умственныхъ выво­довъ. Это было немало. И если бы ихъ опытъ былъ предметенъ, вѣренъ и спасителенъ, то они могли бы оказаться благодѣтелями человѣчества. Но на самомъ дѣлѣ все обстояло иначе, и они оказались только пророками русской противогосударственности.

«Аксіомы интеллигентскаго самосознанія», оставшіяся отъ нихъ въ наслѣдство и въѣвшіяся, такъ сказать, въ души цѣ­лыхъ поколѣній, могутъ быть формулиро­ваны приблизительно такъ.

Первая: чѣмъ полнѣе свобода, предоставленная человѣку, тѣмъ быстрѣе и полнѣе онъ приближается къ совершенству.

Вторая: государство не воспитываетъ человѣка, а развращаетъ его.

Третья: чѣмъ больше равенства въ жизни, тѣмъ она справедливѣе и лучше.

Четвертая: гражданинъ вселенной всегда выше патріота съ его патріотическими пристрастіями.

Пятая: быть собственникомъ стыдно.

Шестая: физическій трудъ есть подлинный и святой трудъ; умственный же — есть трудъ мнимый и лукавый.

Каждая изъ отихъ аксіомъ была чревата множествомъ частныхъ, примѣненныхъ выводовъ и образовывала вокругъ себя цѣлую атмосферу оцѣнокъ и настроеній. Такъ изъ первой вытекало преклоненіе передъ свободой во всѣхъ видахъ, начиная отъ уничтоженія цензуры и кончая всяческимъ непротивленчествомъ вплоть до сочувствія арестованному жулику. Изъ второй — отрицаніе государственнаго аппарата и презрѣніе къ представителямъ власти, доведенное въ первую же революцію до массоваго избіенія ихъ. Изъ тре­тьей — всяческая хула на уполномоченнаго и имущаго, и преклонененіе передъ «бѣдностью» и всякимъ субординированнымъ, какъ таковымъ. Изъ четвертой — тяга къ интернаціонализму, провозглаше­ніе всякаго патріотизма «кваснымъ» и… пораженчество. Изъ пятой — тяга къ со­ціализму и коммунизму, разжиганіе классовой борьбы, мечты о «черномъ» и не «черномъ» передѣлѣ имущества. Изъ шестой — всяческое народничество, опрощеніе, ложный стыдъ за свою образован­ность и наконецъ превращеніе идеи «демократіи» въ главный критерій добра и зла….

Всѣ вмѣстѣ эти аксіомы образовывали особую атмосферу отрицанія, отверженія, протеста. У однихъ это было отрицаніе темпераментное и волевое; они станови­лись революціонерами. У другихъ мечтательное и безвольное; они становились глиной революціи, а потомъ — ея «пушечнымъ мясомъ». Но все, вмѣстѣ взятое, образовывало единую атмосферу государственнаго и соціальнаго нигилизма. И этотъ нигилизмъ захватывалъ и отравлялъ собою гораздо болѣе широкую массу  интелигенции и, особенно, полуинтеллигенціи, чѣмъ это казалось.

Бывало, напримѣръ, такъ, что чело­вѣкъ, добивающійся «конституціи» въ Россія, т. е. по-видимому признающій го­сударство открыто и принципіально, оказывался при углубленной бесѣдѣ «принципіальнымъ анархистомъ», питающимъ поэтому «непреодолимое отвращеніе ко всякой администраціи». Или еще: бога­тый помѣщикъ, хорошо ведущій свое хо­зяйство и нисколько не раздающій своего имущества бѣднымъ — оказывался…. со­ціалъ- демократомъ-меньшевикомъ. Или напр.: русскій профессоръ государствен­наго нрава, встрѣтивъ во время великой войны своего вернувшагося съ фронта  пріятеля, говорилъ ему: «какъ это вы можеге воевать? вы обязаны отступать и сдавать пушки нѣмцамъ!»… И т. д., и т. п.

Замѣчательно, что все это вмѣстѣ взя­тое сочеталось съ нѣкоторою сладостною сентиментальностью и совершенно безпочвенною мечтательностью. Слагался именно тотъ сентиментальный нигилизмъ, пророкомъ котораго былъ графъ Левъ Толстой. Возникала нмено та нигилистическая мечтательность, которая дѣлала русскаго интеллигента безвольною и пассивною пѣшкою въ рукахъ волевого «ленинизма». Люди жили, говорили и дѣйствовали такъ, какъ если бы міръ былъ идилліей, а человѣческая жизнь — пасторалью; какъ если бы человѣчество представляло изъ себя множество слегка не договорившихся между собою любвеобиль­нѣйшихъ добряковъ, которымъ вотъ только нѣсколько злыхъ и придирчивыхъ  чиновниковъ мѣшаютъ устроиться на свободѣ и окончательно уступить все другъ другу… Завтра, ну или послѣзавтра, великая и свѣтлая «соціальная революція» отодвинетъ слегка этихъ чиновниковъ и тотчасъ же начнется окончательная и всемірная пастораль….

И все это было — наивно и погибельно.

Ибо на самомъ дѣлѣ жизнь на землѣ есть всегда драма и нерѣдко трагедія. И въ этой драмѣ мы всѣ участвуемъ противъ нашей воли;  и никто изъ васъ не смѣетъ оставаться безвольнымъ. И если эти драма превращается въ трагедію, въ которой лучшій долженъ брать на себя свершеніе нелучшихъ дѣлъ и чистая си­ла вынуждена ввязаться въ борьбу съ не­чистой силой для того, чтобы вообще сохранить въ жизни чистоту и оборонить для этой чистоты слабыхъ — то самая жалкая и самая фальшивая роль въ этой трагедіи всегда остается на долю мечтательнаго и сентиментальнаго нигилиста.

И именно такъ обстоитъ въ трагедіи, именуемой государственнымъ строительствомъ….

Втравились, въѣлись въ русскія интеллигентныя души эти предразсудки, эти мнимыя «аксіомы», эти гиблыя настроенія. И тѣ, въ чьихъ душахъ они разъ упрочились, будутъ, за немногими исключеніями, рабствовать имъ до конца. Одни будутъ держаться за нихъ въ ихъ прежнемъ неприкрытомъ видѣ; другіе попытаются подвести подъ нихъ какой-нибудь новый фундаментъ, напр. слащавую и безволь­ную концепцію христіанства. Но и тѣ, и другіе останутся рабами своихъ сентиментпльныхъ и нигилистическихъ предраpсудковъ. B тѣ, и другіе будутъ продолжать свою прежнюю тактику: непререкаемымъ тономъ натверживать свои «аксіомы» и поносить несогласныхъ, обдавать ихъ всяческою клеветою, инсинуаціею и хулою.

И такъ какъ исторія. объективная и неумолимая исторія, показала уже воочію ихъ неправоту, ихъ слѣпоту, фальшь ихъ настроеній и гибельность ихъ дѣйствій, — то во всей этой идеологіи повысится только интонація злобы, съ оттѣнками отчаянія и безсилія.

Не надо мѣшать имъ. Всѣмъ, кто захочетъ «разводить опіумъ чернилъ» ядомъ бѣшенства, надо предоставить дѣлать это. Людямъ вчерашняго дня, людямъ предреволюціонныхъ настроеній, безотвѣтствен­наго умствованія и празднаго парадокса, которыхъ исторія разоблачила, скомпро­метировала и опрокинула, — надо предоставить снободу безсильнаго скрежета и поношенія. Самая злоба ихъ — есть уже приговоръ имъ; самая ложь ихъ — добиваетъ ихъ. И всякій непредубѣжденный читатель, пораженный ихъ злобою, раз­смотритъ ихъ ложь; а разсмотрѣвъ ихъ ложь, пойметъ имъ цѣну. И отвернется.

Намъ надо только спокойно указывать на то, что ложь есть ложь, а клевета есть клевета.

И стойко исповѣдовать нашу правду, почерпая утѣшеніе въ томъ, что мы нынѣ не одиноки и что за нами славная и благородная традиція русской государственности.

И. А. Ильинъ,
Возрожденіе, №539, 23 ноября 1926

Views: 53