Дневникъ Т. Г. Шевченка

Для изученія жизни и творчества Т. Г. Шевченка, въ лицѣ котораго малорус­ская поэзія достигла высшей точки сво­его развитія, въ нашемъ распоряженіи находятся различные источники различ­ной цѣнности. Но самимъ важнымъ источникомъ для изученія поэта является его «Дневникъ», первое полное изданіе котораго появилось только въ прошломъ году[1]. Опубликовывая первые отрыв­ки изъ «Дневника» Шевченка, редакція «Основы» писала въ 1862 г.: «Дневникъ — драгоцѣнный по своей правдивости, искренности и по автобіографическимъ подробностямъ. Намъ кажется, что Шев­ченко, какъ поэтъ, художникъ и чело­вѣкъ, полнѣе всего высказывается въ „Дневникѣ“. Кто внимательнѣе прочтетъ его отъ начала до конца, тотъ сразу со­ставитъ себѣ представленіе объ этомъ геніальномъ явленіи и не только будетъ удивляться ему, пораженный многосто­ронностью ума и сердца этого дивнаго самоучки, широтой и истинностью взгля­да на жизнь и искусство, но и полюбитъ его, какъ человѣка со всѣми его слабостя ми, которыя онъ такъ глубоко сознаетъ и въ которыхъ онъ такъ откровенно со­знается»[2].

Эта высокая оцѣнка «Дневника» Шевченка, какъ матеріала для біографіи по­эта, какъ автобіографическаго документа, сложившаяся тотчасъ послѣ смерти Шевченка, не измѣнилась до настоящаго времени. Въ появившейся въ 1914 г. статьѣ С. А. Ефремова «Шевченко въ сво­емъ дневникѣ», между прочимъ, го­ворится: «Предъ нами произведеніе, ко­торому рѣдко можно встрѣтить равное по той подкупающей искренности и не­посредственности, которыя совершенно подчиняютъ себѣ читателя. Это въ полномъ смыслѣ слова подлинный, ненаду­манный, неприкрашенный и неподдѣль­ный документъ великой души, откровен ная исповѣдь человѣка, ничего не скрывающагося, даже собственныхъ недостатковъ и недоброжелательныхъ поступ­ковъ, какъ «глумленіе пьянственное» или похожденія въ «очаровательномъ семей­ствѣ м-мъ Гильде»[3].

«Дневникъ» Шевченка является од­нимъ изъ самыхъ важныхъ источниковъ для изученія поэта и, какъ литератур­ный памятникъ, занимаетъ видное мѣсто среди произведеній мемуарной литера­туры. Но «Дневникъ» весьма важенъ еще и въ другомъ отношеніи, а имен­но въ отношеніи опредѣленія національнаго сознанія поэта.

Украинскіе изслѣдователи и издатели произведеній Шевченка, основываясь на томъ обстоятельствѣ, что Шевченко пи­салъ свои стихотворенія преимущественно на малорусскомъ языкѣ и воспѣвалъ въ нихъ главнымъ образомъ родную ему Украину, что въ его произведеніяхъ ча­сто встрѣчаются рѣзкія сужденія о русскихъ царяхъ, московскихъ чиновникахъ, москаляхъ и т. п., сдѣлали Шевченка представителемъ самостійнической украинской идеологіи и притомъ въ самой яркой ея формѣ, отрицающей всякую общность съ русскимъ народомъ и ненави­дящей все русское.

Что украинскіе дѣятели, привлекая для служенія самостійнической украин­ской идеологіи и ея оправданія произведенія Шевченка, несправедливо приписываютъ ему мысли и взгляды современна­го украинофильства, доказываетъ прежде всего «Дневникъ» поэта. Въ этомъ отношеніи характерно уже то обстоятель­ство, что Шевченко писалъ свой днев­никъ, т. е. свои задушевныя, интимныя записки, на русскомъ литературномъ языкѣ. Это обстоятельство немало смущало сторонниковъ украинской самостійнической идеологіи, что уже отмѣтилъ Тургеневъ, говоря въ своихъ воспоминаніяхъ о Шевченкѣ: «онъ (Шевченко) показалъ также свой дневникъ, веденный имъ на русскомъ языкѣ, что немало изумляло и даже нѣсколько огорчало его соотчи­чей»[4].

Многіе пытались объяснить, почему Шевченко писалъ свой дневникъ по-рус­ски. Сводку подобныхъ объясненій мож­но найти въ появившейся въ 1924 г. ста­тьѣ Н. Плевако: «Шевченківъ Щоденник, його історія, зміст і значіння»[5]. Украинофилы пытались объяснить это для нихъ весьма непріятное обстоятельство цензурными соображеніями. Шев­ченко, молъ, писалъ свой дневникъ по-русски потому, что ему было запрещено писать по малорусски. Но несостоятельность этого рода объясненій такъ очевид на, что въ настоящее время признаютъ ее даже сами украинскіе изслѣдователи, какъ, напримѣръ, извѣстный украинскій писатель и литературный критикъ Б. Лепкій[6].

Во первыхъ, Шевченкѣ не было запре­щено «писать по-малорусски», а вообще писать, т. е. и по-русски. Рѣшеніе Нико­лая І по дѣлу Шевченка, котораго графъ А. Ѳ. Орловъ въ своемъ докладѣ предлагалъ сослать рядовымъ въ Оренбург­скій корпусъ не за сочиненіе стихотвореній на малорусскомъ языкѣ, а, какъ говорится въ докладѣ, за «сочиненіе стихот­вореній на малорусскомъ языкѣ, самаго возмутительнаго содержанія, за сочиненіе возмутительныхъ и въ высшей степени дерзкихъ стихотвореній, въ которыхъ онъ съ невѣроятною дерзостію изли­валъ клеветы и желчь на особъ Импера­торскаго дома, забывая въ нихъ личныхъ благодѣтелей», гласило: «подъ строжай­шій надзоръ съ запрещеніемъ писать и рисовать». Во вторыхъ, въ дневникѣ по­эта такъ много такого, что бы не было допущено цензурой, столь много недопустимыхъ со стороны правительственной цензуры выраженій и рѣзкихъ выпадовъ по адресу Николая І, чиновниковъ и администраціи, что даже снисходительная цензура не могла бы его пропустить. Поэтому нечего и говорить, какъ наивно объясненіе, считающее осторожность Шевченка, страхъ передъ возможнымъ обыскомъ и наказаніе за «украинское писаніе» причиной писанія дневника по-русски. Если бы дѣло дошло до обыска и наказанія, то все равно наказали бы поэта, независимо отъ того, русскимъ или малорусскимъ языкомъ написанъ его дневникъ.

Причина тому, что Шевченко писалъ дневникъ по-русски — другая. Шев­ченко никогда не возставалъ противъ русскаго литературнаго языка, онъ считалъ его въ такой же мѣрѣ своимъ, какъ и малорусское нарѣчіе, часто говорилъ на немъ и охотно писалъ на немъ, о чемъ свидѣтельствуетъ, между прочимъ, то обстоятельство, что очень многія его произведенія, въ особенности прозаиче­скія, написаны на русскомъ литератур­номъ языкѣ. Шевченко дорожилъ сво­ими русскими повѣстями и весьма заботился о нихъ.

Стихотворенія поэтъ писалъ обыкно­венно по-малорусски, но не потому, что сознательно не хотѣлъ ихъ писать по русски, а просто потому, что стихотворенія на русскомъ языкѣ ему не удавались. Поэтъ самъ жалѣетъ, что плохо владѣетъ русскимъ стихомъ[7] — стр. 50 (изд. Айзенштока).

Но не только внѣшняя форма, т. е русскій языкъ «Дневника» Шевченка, позволяетъ дѣлать заключенія о національ­номъ сознаніи поэта. Гораздо важнѣе въ этомъ отношеніи содержаніе «Дневни­ка», которое позволяетъ намъ сдѣлать еще болѣе опредѣленные выводы. Прочитавшій «Дневникъ» Шевченка отъ начала до конца не можетъ не признать, что передъ нами дневникъ русскаго, по-русски чувствующаго и мыслящаго человѣка, болѣющаго душой о Россіи, живущаго интересами русской литературы и живо откликающагося на русскія соці­альныя и общественныя отношенія. Онъ говоритъ о Россіи какъ о своемъ отечествѣ и вздыхаетъ о Руси, съ любовью говоритъ о «матушкѣ Волгѣ», которую онъ называетъ красавицей, во снѣ ви­дитъ «бѣлокаменную Москву», мечтаетъ о Петербургѣ и его «прекрасной» Ака­деміи Художествъ, Эрмитажѣ и «волшебницѣ» оперѣ. Онъ съ сочувствіемъ отзывается о русскомъ солдатѣ, говоря: «Солдаты—самое бѣдное, самое жалкое сословіе въ нашемъ православномъ отечествѣ. У него отнято все, чѣмъ только жизнь красна, семейство, родина, свобода, од­нимъ словомъ — все. Ему простительно окунуть иногда свою сирую одинокую душу въ полштофѣ сивухи». Съ возму­щеніемъ поэтъ говоритъ объ обычаѣ от­давать своихъ дѣтей въ солдаты на исправленіе: «да и вообще», — говоритъ онъ, — «должны быть хороши отцы и матери, отдающіе дѣтей своихъ въ солда­ты на исправленіе. И для чего, наконецъ, попечительное правительство наше беретъ на себя эту неудобоисполнимую обязанность. Оно своей неумѣстной опекой растлѣваетъ нравственность простого хорошаго солдата и ничего больше. Рабочій домъ, тюрьма, кандалы, кнутъ и неисходимая Сибирь — вотъ мѣсто для этихъ животныхъ, но никакъ солдатскія казармы, въ которыхъ и безъ ихъ много всякой сволочи. До прибытія моего въ Орскую крѣпость я и не воображалъ о существованіи этихъ гнусныхъ исчадій нашего православнаго общества». Въ другомъ мѣстѣ своего дневника поэтъ говоритъ о необходимости сатиры для русскаго купечества. «Я думаю, — записано въ «Дневникѣ» 26 іюня 1857 г., — со временемъ выпустить въ свѣтъ и собственное чадо, притчу о блудномъ сынѣ, приноровленную къ современнымъ нравамъ купеческаго сословія. Общая мысль довольно удачно приноровлена къ грубому нашему купечеству. Жаль, что покойникъ Федотовъ не наткнулся на эту богатую идею, онъ бы изъ нея выработалъ изящнѣйшую сатиру въ лицахъ для нашего темнаго полутатарскаго ку­печества. Мнѣ кажется, что для нашего средняго полуграмотнаго сословія необходима сатира, только сатира умная, благородная. Такая, напримѣръ, какъ «Женихъ» Федотова, или «Свои люди, сочтемся» Островскаго и «Ревизоръ» Гоголя. Наше юное среднее общество, подобно лѣнивому школьнику, на складахъ остановилось, и безъ понуканья учителя не хочетъ и не можетъ перешагнуть черезъ эту безтолковую тьму. На пороки и недостатки нашего высшаго общества не стоитъ обращать вниманія. Во-первыхъ по малочисленности этого общества, а во-вторыхъ, по застарѣлости нравственныхъ недуговъ, а застарѣлыя болѣзни, если и излѣчиваются, то только героическими средствами. Кроткій способъ сатиры тутъ не дѣйствителенъ. Да и имѣетъ ли какое-нибудь значеніе наше маленькое высшее общество въ смыслѣ націо­нальности? Кажется, никакого. А сред­ній классъ — это огромная, къ несча­стію, полуграмотная масса, это полови­на народа, это сердце нашей національ­ности, ему-то и необходима теперь не суздальская лубочная притча о блуд­номъ сынѣ, а благородная, изящная и мѣткая сатира. Я считалъ бы себя счастливѣйшимъ въ мірѣ человѣкомъ, если ­бы удался мнѣ такъ искренно, чистосер­дечно задуманный мой безсознательный негодяй, блудный сынъ.

Въ дальнѣйшемъ поэтъ переходитъ къ русскому офицерству. «Эта привилегированная каста,—говоритъ онъ,— такіе принадлежатъ къ среднему сословію. Съ тою только разницею, что купецъ вѣжливѣе офицера. Онъ называетъ офицера, вы, ваше благородіе. А офицеръ его называетъ — эй ты, борода! Ихъ, однакожъ, нисколько не разъединяетъ это наружное разъединеніе, потому, что они по воспитанію родные братья. Разница только та, что офицеръ вольтеріанецъ, а купецъ — старовѣръ. А въ сущности одно и то же».

Приведенные отрывки изъ «Дневника» о русскомъ солдатѣ, русскомъ офицерствѣ и русскомъ купечествѣ показываютъ, что Шевченко говоритъ о нихъ какъ о принадлежащихъ къ тому же народу, что и онъ самъ.

Таково отношеніе Шевченка и къ рус­ской литературѣ и ея представителямъ. Онъ любилъ русскую литературу не только какъ литературу, создавшую первоклассные образцы поэтическаго творче­ства, но и какъ свою родную. Ему и въ голову не приходило создавать какую-то новую украинскую литературу, какъ отличную отъ русской. Въ его дневникѣ часто встрѣчаются рядомъ и русскіе и малорусскіе стихи, стихи русскаго поэ­та рядомъ съ малорусской пѣсней, рус­скія и малорусскія пословицы, пѣсни, цѣлыя фразы и обороты, что свидѣтельствуетъ о томъ, что обѣ стихіи — и малорусская, и русская — были ему одинаково близки и родны. Онъ называетъ свой родной малорусскій языкъ также «нашимъ», какъ и представителей русской литера­туры, въ особенности русской поэзіи, обаянію которой онъ подчинялся, о чемъ свидѣтельствуютъ часто встрѣчающіеся стихи изъ русскихъ поэтовъ. Такъ, напримѣръ, сейчасъ въ началѣ «Дневника» Шевченко приводитъ четырестишіе изъ Пушкина:

Пишу не для мгновенной славы,
Для развлеченья, для забавы,
Для милыхъ, искреннихъ друзей
Для памяти минувшихъ дней,

причемъ называетъ Пушкина «нашъ по­этъ». (Слѣдуетъ отмѣтить, что въ укра­инскихъ изданіяхъ «Дневника» Шевченка, въ томъ числѣ даже въ такомъ серь­езномъ, какъ львовское изданіе Наукового Товариства ім. Шевченка (1896 г.), слово «нашъ» пропущено).

Также и другихъ русскихъ поэтовъ и писателей Шевченко называетъ «нашими». Такъ, напримѣръ, о польскомъ писателѣ Либельтѣ онъ говоритъ: «0нъ (Либельтъ) смахиваетъ на нашего В. А. Жуковскаго въ прозѣ. Онътакъ же вѣрить въ безжизненную прелесть нѣмецкаго тощаго и длиннаго идеала, какъ и покойный В. А. Жуковскій». Въ другомъ мѣ­стѣ Шевченко негодуетъ, что цыгане въ заключеніе своего дико-грязнаго концерта хоромъ пропѣли извѣстные стихи:

Не пылитъ дорога,
Не дрожатъ листы.
Подожди немного,
Отдохнешь и ты,

говоря: «думалъ ли великій германскій поэтъ. а за нимъ и нашъ великій Лермонтовъ, что ихъ глубоко поэтическіе стихи будутъ отвратительно-дико пѣты пья­ными цыганками». По адресу Гоголя позтъ восклицаетъ: «о Гоголь, нашъ без­смертный Гоголь».

Также о русской литературѣ Шевчен­ко говоритъ какъ о «нашей», т. е. своей литературѣ. «Тамъ были выставлены, — записано поэтомъ 13 августа 1857 г., — имена Гоголя, Соловьева, Аксакова, нмена, хорошо извѣстныя въ нашей литературѣ».  Относительно книги О. Бодннскаго «О времени происхожденія славян­скихъ письменъ» Шевченко отзывается слѣдующимъ образомъ: «Эта книга уди­вительно какъ пополнила современную нашу историческую литературу».

Небезынтересно отмѣтитъ, что въ «Дневникѣ» дважды (на стр. 77—78 и 161) записано извѣстное стихотвореніе Хомякова «Кающаяся Россія», въ ко­торомъ, между прочимъ, имѣются слѣдующія строки:

Тебя призвалъ на брань святую,
Тебя Господь нашъ полюбилъ,
Тебѣ далъ силу роковую,
Да сокрушишь ты волю злую
Слѣпыхъ, безумныхъ дикихъ силъ,
Встазай, страна моя родная!
За братьевъ! Богъ тебя зоветъ
Чрезъ волны гнѣвнаго Дуная, —
Туда, гдѣ землю огибая,
Шумятъ струи Эгейскихъ водъ.
И встань потомъ, вѣрна призванью,
И бросься въ пылъ кровавыхъ сѣчъ!
Борись за братьевъ крѣпкой бранью,
Держи стягъ Божій крѣпкой дланью,
Рази мечомъ — то Божій мечъ!

Несомнѣнно, занесеніе этого стихотворенія поэтомъ въ его «Дневникъ» отра­жаетъ его симпатію и любовь къ Россіи. Онъ называетъ это стихотвореніе прекраснымъ и заноситъ его въ свой днев­никъ на память объ утреннихъ бесѣдахъ на пароходѣ «Князь Пожарскій». (Какой современный украинофилъ занесъ бы это стихотвореніе въ свой дневникъ!)

Тѣ же чувства любви поэта къ Россіи отражаетъ и занесеніе въ журналъ из­вѣстнаго стихотворенія Ф. Тютчева:

Эти бѣдныя селенья,
Эта скудная природа,
Край родной долготерпѣнья!
Край ты Русскаго народа! и т. д.

которое поэтъ, по его собственнымъ словамъ, прочиталъ съ наслажденіемъ.

Также представителей русской поли­тической мысли онъ называлъ «нашими». По адресу Герцена поэтъ говорилъ: «Да осѣнитъ тебя свѣтъ истины и сила истиннаго Бога, апостолъ нашъ, нашъ одинокій изгнанникъ». Въ другомъ мѣстѣ «Дневника» онъ отзывается о Костомаровѣ: «если это правда, то навѣрное можно сказать, что Н. И. сопричтенъ къ собо­ру нашихъ заграничныхъ апостоловъ», Къ этимъ же апостоламъ причислятъ поэтъ и декабриста И. А. Анненкова. «Благоговѣю предъ тобою, — говоритъ онъ, — одинъ изъ первозванныхъ нашихъ апостоловъ».

Дальше слѣдуетъ отмѣтить, что от­ношенія Шевченка къ представителямъ русской общественности, поэтамъ, писа­телямъ, художникамъ и общественнымъ дѣятелямъ, не оставляли желать себѣ лучшаго. Въ дневникѣ поэта нѣтъ мѣстъ, которыя бы показывали, что онъ питалъ вражду къ русскимъ людямъ. На­противъ, онъ все время вращался въ кругахъ русскихъ выдающихся людей, поэ­товъ, публицистовъ, художниковъ, сре­ди которыхъ пользовался большой по­пулярностью и признаніемъ. Они имен­но, эти русскіе люди, принимали самое живое участіе въ тяжелой судьбѣ поэта. Благодаря имъ онъ былъ освобожденъ отъ крѣпостного права и благодаря ихъ просьбамъ онъ получилъ амнистію. Они снабжали его деньгами, одеждой, пре­доставляли ему квартиру, давали ему возможность заниматься любимымъ имъ искусствомъ гравированія и печатать свои повѣсти и стихотворенія, и прини­мали его весьма радушно у себя дома. Поэтъ самъ отзывается о нихъ съ восторгомъ и не только о тѣхъ, которыхъ онъ считалъ своими благодѣтелями, но и о другихъ, менѣе ему близкихъ. Ви­новницами своего избавленія онъ счи­талъ графиню Н. Толстую и ея супруга графа Федора Петровича. О нихъ онъ часто говоритъ въ своемъ дневникѣ.

Также съ проницательностью отзы­вается Шевченко о многихъ другихъ, какъ о купцѣ Сапожниковѣ, живописцѣ Брюлловѣ, своемъ незабвенномъ учителѣ, художникѣ Іорданѣ, предлагавшемъ ему свои услуги при обученіи гравированію, и цѣломъ рядѣ другихъ. Даже о представителяхъ полиціи и жандармовъ, къ которомъ онъ долженъ былъ явиться, говоритъ онъ со сдержанностью и отмѣ­чаетъ ихъ вѣжливость съ нимъ. Особен­но цѣнилъ Шевченко тѣхъ русскихъ людей, которые сочувствовали его поэ­зіи и его ближайшей родинѣ. О писате­лѣ Г. Жемчужниковѣ онъ говоритъ: «ка­кой милый оригиналъ долженъ быть этотъ Г. Жемчужниковъ. Какъ бы я счастливъ былъ увидѣть человѣка, ко­торый такъ искренно, нелицемѣрно по­любилъ мой милый родной языкъ и мою прекрасную бѣдную родину». Больше все гоговоритъ поэтъ о сердечномъ отно­шеніи къ нему С. Т. Аксакова и его се­мейства. 22 марта 1858 г. записано въ «Дневникѣ»: «Радостнѣйшій изъ радост­ныхъ дней! Сегодня я видѣлъ человѣка, котораго не надѣялся увидѣть въ те­перешнее мое пребываніе въ Москвѣ. Человѣкъ этотъ Сергѣй Тимофеевичъ Ак­саковъ. Какая прекрасная, благородная старческая наружность! Онъ нездоровъ и никого не принимаетъ. Поѣхали мы съ М. С. (Щепкинымъ) сегодня поклонить­ся его семейству. Онъ узналъ о нашемъ присутствіи въ своемъ домѣ и, вопреки заповѣди доктора, просилъ насъ къ се­бѣ. Свиданіе наше длилось нѣсколько минутъ. Но эти нѣсколько минутъ, сдѣ­лали меня счастливымъ на цѣлый день и навсегда останутся въ кругу самыхъ свѣтлыхъ воспоминаній». 24 марта Шев­ченко опять посѣтилъ Аксакова, о чемъ записалъ: «еще разъ видѣлся съ С. Т. Аксаковымъ и съ его симпатическимъ семействомъ н еще разъ счастливъ. Оча­ровательный старецъ», а 25 марта, въ день прощанія съ нимъ, внесъ поэтъ въ свой дневникъ слѣдующія строки: «Все семейство Аксаковыхъ непритворно сер­дечно сочувствуетъ Малороссіи и ея пѣ­снямъ и вообще ея поэзіи».

Во время своего кратковременнаго пребыванія въ Москвѣ въ 1858 г. Шев­ченко успѣлъ перезнакомиться почти со всѣми выдающимися москвичами тогдашняго времени, какъ Погодинъ, Шевыревъ, Хомяковъ, Кошелевъ, К. Аксаковъ, И. Аксаковъ, Станкевичъ, Коршъ, кн. Волконскій, Максимовичъ, Новиковъ и др. Объ этомъ пребываніи въ Москвѣ поэтъ, оставляя гостепріимную Москву, записалъ 26 марта 1858 г. слѣдующее: «въ Москвѣ болѣе всего радовало меня то, что я встрѣтилъ въ просвѣщенныхъ москвичахъ самое теплое радушіе лич­но ко мнѣ и непритворное сочувствіе къ моей поэзіи».

Таково отношеніе Шевченка къ рус­скимъ общественнымъ кругамъ. Харак­терно, что поэтъ нигдѣ не говоритъ такъ сердечно о своихъ землякахъ, (напри­мѣръ, Бѣлозерскомъ, Кулишѣ), какъ о русскихъ людяхъ Москвы и Петербур­га.

Въ заключеніе слѣдуетъ еще указать на то, что Шевченко въ своемъ дневни­кѣ употребляетъ исключительно тер­минъ «русскій», а не «россійскій» или «московскій», какъ это дѣлаютъ совре­менные украинофилы. Онъ говоритъ о русскомъ солдатѣ, русскомъ языкѣ, рус­скомъ оружіи, русскомъ стихѣ, рус­скомъ царствѣ, русскомъ мужичкѣ, рус­скихъ журналахъ, русскихъ купцахъ, русскихъ боярахъ, русскихъ людяхъ, первомъ русскомъ кораблѣ, русскомъ правительствѣ, русскомъ посольствѣ, рус­скомъ генералѣ, русскомъ человѣкѣ, русскихъ благовѣстителяхъ свободы, рус­скомъ переводѣ, русской хрестоматіи и т. д. Терминъ «украинецъ» «украинскій народъ» нигдѣ не встрѣчается. Одинъ разъ только соединено прилагательное «украинскій» съ существительнымъ «ве­черъ». Впрочемъ же употребляетъ Шев­ченко только терминъ «малороссійскій»: малороссійскій языкъ, малороссійскіе стихи, малороссійскіе вирши, малороссійское стихотвореніе, малороссійскія пѣсни, малороссійская свитка, малороссій­ская исторія, малороссійскій вкусъ и ма­лороссійское выраженіе. Также термину «Украина», встрѣчающемуся въ «Днев­никѣ» три раза, поэтъ предпочитаетъ терминъ «Малороссія», встрѣчающійся 9 разъ. Подъ терминомъ «русскій» Шев­ченко всегда подразумѣваеть понятіе «общерусскій». Когда онъ желаетъ ука­зать на различія южноруссовъ отъ сѣверноруссовъ, то онъ прибѣгаетъ къ терминамъ «великороссійскій» и «малорос­сійскій». Такъ, напримѣръ, въ одномъ мѣстѣ «Дневника» говорится; «Незави­симо отъ этой глубокой политики, въ великороссійскомъ человѣкѣ есть врож­денная антипатія къ зелени, къ этой жи­вой, блестящей ризѣ улыбающейся ма­тери-природы. Великороссійская де­ревня — это, какъ выразился Гоголь, на­валенныя кучи бревенъ, съ черными от­верстіями вмѣсто оконъ, вѣчная грязь, вѣчная зима. Нигдѣ прутика зеленаго не  увндншь, а по сторонамъ непроходимыя лѣса зеленѣютъ, а деревня какъ будто нарочно вырубилась на большую доро­гу изъ-подъ тѣни этого непроходимаго сада, растянулась въ два ряда около большой дороги, выстроила постоялые дворы, а на отлетѣ часовню и кабачокъ, и ей ничего не нужно. Непонятная ан­типатія къ прелестямъ природы». Въ Ма­лороссіи совсѣмъ не то. Тамъ деревня и даже городъ украсили свои бѣлыя при­вѣтливыя хаты, въ тѣни черешневыхъ и вишневыхъ садовъ. Тамъ бѣдный, неулыбающійся мужикъ окуталъ себя великолѣпною, вѣчно улыбающеюся при­родою и поетъ свою унылую задушев­ную пѣсню, въ надеждѣ на лучшее су­ществованіе».

Указанныя данныя и приведенныя выдержки изъ «Дневника» Шевченка съ убѣдительностью удостовѣряютъ, что Шевченко украинцемъ въ пониманіи современныхъ украинофиловъ никогда не былъ, что онъ — настоящій по-русски думающій и чувствующій человѣкъ. Въ этомъ еще больше убѣдится каждый, кто прочтетъ «Дневникъ» поэта. Очень трудно говорить своими словами о «Дневникѣ» Шевченка, содержащемъ самыя интимныя его чувства и мысли. Чувства и мысли поэта — это трепетъ его сердца.

Приложите руку къ груди поэта, возь­мите въ руки «Дневникъ» и тогда вы ясно почувствуете, какое тамъ бьется пламенное и благородное русское серд­це.

И. О. Панасъ
Возрожденіе, №387, 24 іюня 1926

[1] Т. Шевченко. Дневник. Редакция, вступительная статья и примечания И. М. Айзенштока. Издательство «Пролетарий» 1925 г. XXXI плюсъ 287.

[2] Основа, 1862, кн. ѴІІІ, стр. 19.

[3] Украинская Жизнь, 1914. № 2, стр 58-59.

[4] Кобзарь, Прага 1876, Т. 1 стр. Ѵ.

[5] Библіотека Кнігоспілки №11, стр. Ѵ—XXXI, Харьків 1924.

[6] Повне видання творів Т. Шевченка, Киівъ-Ляйпціг, Т. ІѴ, стр. 554.

[7] «Жаль, что я плохо владѣю русскимъ стихомъ».

Views: 151