Бріанъ и Іошизава. — Эволюція французской внѣшней политики. — Парламентская терпимость и эмигрантская нетерпимость

Съ политической сцены международной и внутренне-французской Аристидъ Бріанъ отошелъ — впрочемъ, быть можетъ, лишь временно — безъ особаго шума, безъ особыхъ почестей, безъ особаго ликованія со стороны враговъ и безъ особаго въ общемъ сожалѣнія со стороны поклонниковъ. За историческимъ столомъ Вержена на Кэ Д-Орсэ сидитъ его бывшій ученикъ, знаменующій нѣсколько иное, чѣмъ онъ, настроеніе во французской внѣшней политики, на правительственной скамьѣ Бурбонскаго дворца не склоняются болѣе надъ разбросанными бумагами бріановскія тяжелыя и высокія плечи, руки его цѣпкія и морщинистыя не охватываютъ судорожно ветхій портфель, голосъ глубокій и музыкальный не раздается больше съ трибуны, чаруя друзей и недруговъ, и даже въ Женевѣ, на предсѣдательскомъ креслѣ — не онъ уже, который былъ самымъ авторитетнымъ и самымъ упрямымъ защитникомъ женевскаго благонамѣреннѣйшаго собранія. И отсутствіе его во всѣхъ этихъ мѣстахъ, неразрывныхъ казалось еще недавно съ его личностью — никого особенно не удивляетъ. Потому это такъ, вѣроятно, что на Кэ д-Орсэ власть Аристида Бріана уже многіе мѣсяцы назадъ сосредоточилась почти исключительно на министерскомъ личномъ составѣ, что на правительственную скамью давно уже не садился этотъ больной, обиженный и, вѣроятно, всѣмъ недовольный, искуснѣйшій изъ современныхъ парламентаріевъ и что въ Совѣтѣ Лиги Націй этотъ знаменитѣйшій въ мірѣ дипломатъ потерпѣлъ жгучее пораженіе, хотя и нашелъ онъ, въ концѣ концовъ, выходъ изъ положенія, вѣроятно, самаго нелѣпаго и тяжелаго для него въ жизни, — посколько вообще выходъ былъ изъ него возможенъ.

Локарнскому пакту и политикѣ Лигѣ Націй много было нанесено ударовъ, но, вѣроятно, болѣе болѣзненно, чѣмъ сентябрьскія выборы въ рейхстагъ, чѣмъ «аншлуссъ», чѣмъ манифестаціи на Рейнѣ, чѣмъ отказъ Германіи отъ всѣхъ своихъ обязательствъ, пережилъ Аристидъ Бріанъ захватъ Японіей далекой и безразличной Франціи Манчжуріи.

Внѣшне, правда, до извѣстной лишь степени, спасъ онъ положеніе, внѣшне, правда, какъ-то ужъ чисто формально, спасъ онъ авторитетъ Лиги Націй, а передъ лицомъ всего міра заставилъ-таки упрямаго Іошизаву поклясться въ миролюбіи Японіи и заставилъ онъ и другихъ и самаго себя радоваться тому достиженію, что разъ Совѣтъ Лиги Націй засѣдаетъ — значитъ, офиціально войны еще нѣтъ. Но, спасая внѣшній обликъ того зданія, который нѣкогда могъ казаться крѣпко построеннымъ, развѣ могъ Аристидъ Бріанъ такъ же радовать ся творческому порыву своей мысли и своей воли, какъ въ дни Локарно и завтрака въ Туари?

Спасать, хотя бы внѣшне, дѣло его рукъ хватило у него духу, но стоило ли ему продолжать это дѣло — разъ не вдохновляло оно больше другихъ?

***

Парижская сессія Совѣта Лиги Націй преставилась многимъ дуэлью между Бріаномъ и Іошизавой — между правомъ и силой. Аристидъ Бріанъ былъ тогда несмѣннымъ, казалось, министромъ иностранныхъ дѣлъ, Іошизава — однимъ изъ японскихъ пословъ. Нынѣ Бріанъ, вольно или невольно, отошелъ отъ власти, Іошизава же руководитъ японской внѣшней политикой. Тріумфаторомъ вернулся онъ въ Токіо и тріумфаторомъ проѣхалъ черезъ Москву. И столь внушительны были оказанныя ему въ Москвѣ воинскія почести, что иностраннымъ наблюдателямъ показалось доказаннымъ налучіе тайнаго японо-совѣтскаго военнаго соглашенія.

Впрочемъ, нѣкоторымъ особенно зоркимъ иностраннымъ наблюдателямъ показалось и другое, а именно, что совѣтское правительство очень боится Японіи и потому готово распластаться передъ японскимъ министромъ иностранныхъ дѣлъ.

Маленькій желтолицый господинъ завѣрилъ Бріана въ томъ, что Японія непреклонно миролюбива. И такъ былъ удовлетворенъ подобнымъ завѣреніемъ Совѣтъ Лиги Націй, что разрѣшилъ Японіи дѣлать въ Манчжуріи все, что она захочетъ. Потому, что какъ же Японіи этого не разрѣшить, да и какъ вести себя впредь Совѣту, если сдѣлаешь видъ, что не вѣришь ея миролюбію?

***

Пути французскаго парламентаризма мѣняются — въ соотвѣтствіи съ духомъ времени и новыми требованіями. Мнѣ уже приходилось писать о томъ, что мѣняется «стиль» французскаго парламентарія. Мѣняется и «стиль» французской внѣшней политики.

Трудно было бы утверждать, что съ уходомъ Аристида Бріана, политика эта измѣнится кореннымъ образомъ, что вывѣтрится изъ нея «пацифистскій идеализмъ». Да и вообще рисовать Аристида Бріана идеалистомъ — въ достаточной степени нелѣпо. Вѣдь въ такомъ слу

чаѣ идеалистами были и Меттернихъ и Талейранъ. Исключительная политическая изворотливость, несомнѣнное презрѣніе къ людямъ, глубочайшій, по существу, скептицизмъ и очень упорное, иногда, быть можетъ, даже слишкомъ упорное честолюбіе, — всѣ эти черты Бріана, какъ будто бы не вяжутся съ пламеннымъ идеализмомъ. Нельзя же назвать идеалистомъ политическаго дѣятеля потому, что на усталости человѣчества отъ войны онъ захотѣлъ построить такое зданіе международныхъ договоровъ, которое, пусть лишь на время, помѣшало бы народамъ нападать другъ на друга. Нынѣ эта бріановская политика замѣняется — не то, что иной политикой, ибо нынѣшняя французская политика не противорѣчитъ предыдущей, — но новымъ вытекающимъ изъ новаго положенія вещей политическимъ настроеніемъ. Реализмъ очень простой и въ то же время очень чуткій, здравый смыслъ безъ особыхъ дерзновеній, безъ особо величественныхъ заданій, все это въ этомъ новомъ настроеніи выражается Пьеромъ Лавалемъ. Подлинный идеализмъ, ибо — жертвенный, ибо — безъ змѣиной мудрости, пафосъ родины и свободы, въ этомъ же новомъ настроеніи выражается Эрріо, лидеромъ оппозиціи и, быть можетъ, будущимъ министромъ иностранныхъ дѣлъ, до времени не свергающемъ правительство, солидарнымъ съ нимъ передъ лицомъ внѣшней угрозы, куда болѣе непримиримымъ, куда менѣе гибкимъ, куда по существу болѣе «націоналистическимъ», чѣмъ Аристидъ Бріанъ.

Эрріо 1932 года не Эрріо 1924 года. Врядъ ли теперь приходу его къ власти будетъ радоваться совѣтское правительство.

***

Пути французскаго парламентаризма эволюціонируютъ, — въ той же атмосферѣ традиціоннаго внѣшняго безпорядка и въ столь же традиціонныхъ добродушіи и терпимости, о которыхъ пишущему эти строки случалось уже говорить на страницахъ «Возрожденія».

Лаваль и Эрріо, смѣняющіе Бріана, Тардье и люди новаго типа, смѣняющіе бородатыхъ радикаловъ-вольнодумцевъ, а фонъ тотъ же, ибо та же традиція, гибкая, позволяющая парламенту видоизмѣняться, но и сквозь всѣ видоизмѣненія проносящая то же живительное, спасительное начало.

Бурный парламентскій день… Заканчивается перерывъ. Всѣ еще подъ впечатлѣніемъ того, какъ Эрріо яростно нападалъ на правительство. Депутаты стекаются въ залъ. Вотъ, грузно переваливаясь вошелъ самъ Эрріо, направился къ Тардье, сидящему на скамьѣ правительства, похлопалъ его по плечу, машинально сѣлъ рядомъ съ нимъ на мѣсто премьера. Спохватился, вскочилъ, на лицѣ изобразилъ ужасъ, улыбаясь, принялся извиняться. Тардье смѣется, жестомъ приглашаетъ его сѣсть снова. Подходитъ Лаваль, видно сверху, что тоже упрашиваетъ Эрріо сѣсть на скамью правительства. Эрріо отмахивается, смѣется и всѣ кругомъ смѣются. Звонокъ. Засѣданіе открыто. Эрріо спѣшитъ на свое мѣсто, откуда онъ сейчасъ снова начнетъ нападать на правительство.

Или:

Въ залѣ «Пропадающихъ шаговъ» столпились въ углу журналисты, стоятъ полукругомъ. Толпа все увеличивается. Въ чемъ дѣло? Оказывается, толпятся, чтобы услышать, какъ соціалистъ Грумбахъ разсказываетъ еврейскіе анекдоты Тардье и Эрріо, которые стоятъ у стѣны обнявшись и хохочутъ.

Или:

Изъ залы засѣданія выходитъ Лаваль, только что прочитавшій правительственную декларацію. Сталкивается съ Раппопортомъ, лѣвѣйшимъ изъ лѣвыхъ, корреспондентомъ «Извѣстій». Доносится слѣдуюшій діалогъ:

Раппопортъ: Ну. что это, мой дорогой! Ты слишкомъ правѣешь…

Лаваль: Государственная необходимость, пойми… Неисправимый ты, Раппопортъ!

— Очень все это просто объясняется, — говорилъ мнѣ какъ-то старый французскій журналистъ. — Въ Бурбонскомъ дворцѣ никогда не случается ничего трагическаго, ибо французскому политику всегда присуще пониманіе относительнаго значенія всѣхъ политическихъ распрей. И не заключайте изъ этого, что скажемъ, Лаваль и Эрріо, нападая другъ на друга, играютъ какую-то комедію. Въ частной жизни они могутъ быть друзьями, но въ политической, и они это знаютъ, они, каждый, выражаютъ какую то часть французскаго общественнаго мнѣнія.

Сколь непримѣнимы эти слова къ эмигрантскимъ политическимъ собраніямъ, гдѣ личной злобой преисполнены другъ къ другу политическіе противники, гдѣ разномыслящіе не подаютъ другъ другу руки, гдѣ политическій противникъ кажется непремѣнно личностью позорной и непочтенной.

Сколько бы ни было недостатковъ очевидныхъ, неопоримыхъ во французскомъ парламентѣ — русскимъ политикамъ есть чему поучиться у французскихъ парламентаріевъ. Въ отсутствіи подлинной политической культуры никакъ ихъ не упрекнешь. Но какъ не упрекнуть въ ея отсутствіи правыхъ и лѣвыхъ, дореволюціонныхъ и пореволюціонныхъ эмигрантскихъ дѣятелей… Какъ не почувствовать отвращеніе, когда пусть послѣ самаго бурнаго, самаго безпорядочнаго засѣданія палаты, на которомъ въ измѣнѣ демократіи и республикѣ и въ еще болѣе тягостныхъ преступленіяхъ обвиняли другъ друга ораторы — доведется, совсѣмъ рядомъ, на собраніи «Дней», услышать стараго русскаго журналиста, стараго русскаго профессора въ спорѣ съ другимъ профессоромъ о судьбахъ капитализма, упреки его въ томъ, что онъ, нынѣ врагъ капитализма. прежде, каждое двадцатое число, приходилъ къ капиталистамъ за жалованіемъ…

Левъ Любимовъ.
Возрожденіе, № 2437, 3 февраля 1932.

Views: 23