Московскіе магазины. — Хвосты, автоматически образовывающіеся. — Дефицитный продуктъ. — «Пятилѣтка до этого еще не дошла». — Неужели не чувствуютъ нелѣпости? — Автоматы. — Забыли, что можно имѣть свои предпочтенія, — Не замерзнуть и насытиться. — Юбка московской барышни и войлочныя гетры рабочаго. — Качаловъ о Дзержинскомъ.

— Я обѣщалъ вамъ разсказать о московскихъ магазинахъ, — продолжалъ мой собесѣдникъ. За дни, когда я былъ въ Москвѣ, я постарался ихъ изучить, такъ какъ мнѣ показалось, что въ нихъ — одинъ изъ ключей къ пониманію совѣтской дѣйствительности.

Московскіе магазины дѣлятся на три категоріи — «торгсины», «мосторги» и кооперативы. Въ «торгсинахъ» продаютъ на валюту или по свидѣтельству, что вы размѣняли валюту, въ «мосторгахъ» — на рубли. Кооперативы, всѣ эти безчисленные «Копрыба», «Копмясо», «Копсало» — для тѣхъ, у кого — карточки. Мосторги и «копы» — по всей Москвѣ, «торгсины», лучшіе, на Петровкѣ.

Въ кооперативахъ, лишь только что нибудь выдаютъ — хвостъ. У меня вообще создалось впечатлѣніе, что въ Москвѣ и, вѣроятно, и во всей Россіи, стоитъ человѣку остановиться передъ чѣмъ нибудь на улицѣ, чтобы за нимъ, какъ то автоматически, образовался хвостъ.

Помню такой случай… На вокзалѣ стоялъ я около справочнаго бюро. Вижу, за мной стала старуха, за ней другая баба, третья.

Старуха робко трогаетъ меня за плечо. Спрашиваетъ:

— А что тутъ, гражданинъ, выдаютъ?

— Почему выдаютъ? Вѣдь это же справочное бюро…

— Знаемъ, знаемъ, родименькій. Не стоялъ бы, коли не выдавали. Мы тоже хитрые…

И пока я съ ней разговаривалъ, хвостъ все увеличивался.

Въ каждомъ «мосторгѣ», въ каждомъ «копѣ» — толчея. Почему? Очень просто — въ каждомъ что нибудь да выдаютъ, чего завтра уже не будутъ выдавать и чего нѣтъ рядомъ. Да чтобы узнать, гдѣ что въ этотъ день будутъ выдавать нужно вѣдъ тоже потоптаться.

***

Я въ «мосторгѣ» на Арбатѣ, въ книжномъ магазинѣ. Груды журналовъ, брошюръ.

Приказчикъ бойкій и разговорчивый. Видя, что я интересуюсь коммунистической литературой, предлагаетъ купить чуть ли не все, что есть въ магазинѣ. Любезно при этомъ хихикаетъ.

— А вотъ, не угодно ли… — здѣсь вы увидите, какъ мы смѣемся надъ попами. А тутъ семь приказовъ товарища Сталина съ поясненіями и про то, какъ мы уже обогнали Америку…

Уговорилъ меня этотъ приказчикъ. Купилъ кучу книгъ. Жду. чтобы завернули.

— А у васъ, гражданинъ, нѣть портфеля съ собою?

— Нѣть портфеля. Заверните, пожалуйста…

Приказчикъ суетится.

— Видите ли, оберточной бумаги у насъ нѣть. Разрѣшите ужъ газетной… Оберточная бумага — это дефицитный продуктъ. Пятилѣтка еще до этого не дошла.

Завертываетъ въ газетную бумагу. Прошу перевязать. Но шнура нѣть.

— Это тоже, изволите ли видѣть, — поясняетъ приказчикъ, — дефицитный продуктъ будетъ.

Въ сосѣднемъ «мосторгѣ», гдѣ продаютъ дрянной одеколонъ и дрянную галантерею, узнаю, что туалетнаго мыла нигдѣ не сыщешь въ Москвѣ: дефицитный продуктъ. Мыло для стирки есть, а о туалетномъ только мечтать можно. То-то не было мыла въ уборной спальнаго вагона. Оказывается, самое потрясающее удовольствіе, которое можно сдѣлать московской барышнѣ — это подарилъ ей кусокъ туалетнаго мыла.

Зато, сколько богатствъ въ «торгсинахъ», въ огромныхъ «универмагахъ» для иностранцевъ. Рѣдкости, «экзотическія издѣлія» Россіи — оренбургскіе платки, великолѣпныя вышитыя скатерти, каракулевыя шапки, бухарскіе ковры… Все это — для тѣхъ, у кого «инвалюта».

И сколько художественныхъ цѣнностей, вѣроятно, уникъ, въ комиссіонныхъ магазинахъ «торгсина»! Сюда, по заявленію приказчиковъ, «обломки буржуазіи» несутъ остатки своихъ собраній. Да, быть можетъ, нѣкоторые и принесли сюда чудомъ сохранившуюся китайскую вазу или голландскій пейзажъ — чтобы не умереть съ голоду. Но даже самые наивные иностранцы не дѣлаютъ себѣ иллюзій о происхожденіи всего, что наполняетъ витрины комиссіонныхъ магазиновъ Петровки.

***

Мои знакомые иностранцы разсказывали мнѣ. что въ провинціи и въ дерев-

ляхъ — голодъ и нищета. Этого нельзя сказать про Москву. Есть нищіе, но сравнительно ихъ немного, нищіе, которые поражаютъ, когда взглянешь въ ихъ лица, странно болѣзненныя, такъ часто хранящія неуловимые слѣды какой то иной жизни, иного воспитанія. Много, очень много среди московскихъ нищихъ этихъ «обломковъ буржуазіи», которые “добровольно» понесли свое имущество въ магазины «торгсина». Но не нищета поражаетъ въ Москвѣ. Москва какъ бы показатель;того высшаго благосостоянія, которое можетъ дать своимъ гражданамъ совѣтская власть. Московская толпа — не нищая и не оборванная, московская толпа — сѣрая и безличная. Простоявъ часы, побѣгавъ нѣсколько дней, можно достать въ Москвѣ тѣ элементарныя блага, которыя нужны для жизни — можно достать платье, чтобы не замерзнуть, и кусокъ хлѣба, чтобы насытиться. И вотъ, къ этому и сводятся мечты московскихъ обывателей: достать необходимое. Этимъ только и заняты ихъ умы.

Въ какомъ нибудь «универмагѣ» будутъ выдавать косоворотки и повалитъ туда житель Москвы, и одѣнется онъ въ эти косоворотки — единаго образца, и поплетется затѣмъ на «выдачу» фуражекъ или сапогъ. Берутъ, что даютъ, а не то, что хотятъ, и поэтому забываютъ о томъ, что можно имѣть собственные вкусы, собственныя предпочтенія. Вѣдь и въ театры идутъ не когда хотятъ и не на что хотятъ, а на то, на что пришлютъ билеты въ учрежденіе.

Автоматами стали жители новой Москвы. Я прислушивался къ ихъ разговорамъ. Хотѣлъ знать, неужели не кажется имъ чудовищной нелѣпостью, что вотъ страна проявляетъ какую то сумасшедшую энергію, что строится заводъ за заводомъ и выпускаются автомобили и тракторы, а нѣтъ мыла и нѣтъ оберточной бумаги. не хватаетъ матеріи, не хватаетъ сапогъ, и нужно довольствоваться тѣмъ, что «выдаютъ»? И вотъ я понялъ, что автоматамъ подобныя мысли вообще рѣдко должны приходить въ голову, ибо привыкли они къ тому, что такъ надо, и нѣтъ къ тому же у нихъ критерія для сравненій — старые забыли, молодые ничего иного не видѣли и какъ то не сознаютъ даже, что иное можетъ существовать.

Энтузіазмъ… Въ услышанныхъ мною обрывкахъ фразъ мнѣ показалось, что у молодыхъ партійныхъ энтузіазмъ строительства, какъ и въ этихъ огромныхъ плакатахъ, разукрасившихъ всю Москву — штампованный, нарочито подчеркнутый, тоже какого то «высочайше установленнаго образца». Не энтузіазмъ — а мнѣ кажется, воля, воля власти къ власти, воля къ утвержденію всѣми средствами и всѣми силами того, что ею было разъ объявлено. Что же касается до молодыхъ безпартійныхъ, то, какъ показалось мнѣ, они вовсе не говорятъ о «задачахъ пролетаріата», а почти исключительно, какъ и вся Москва — объ «алиментахъ».

***

«Союзкино»… Огромный кинематографъ, одинъ изъ самыхъ большихъ, вѣроятно, въ мірѣ — при домѣ совѣтовъ. Въ огромномъ холлѣ сидятъ на скамейкахъ рабочіе и крестьяне. Для нихъ даромъ играетъ симфоническій оркестръ. Играетъ увертюру изъ «Тангейзера». Пришли они сюда, навѣрное, чтобы согрѣться, да потому, что нѣть охоты итти домой. И имъ играютъ Вагнера. Смотрю на нихъ и кажется мнѣ. куда имъ веселѣе было бы слушать «Камаринскую». Но вѣдь надо слушать, разъ не играютъ другого. Вотъ слушаютъ они такъ Вагнера изъ года въ годъ и вселяются въ нихъ какіе то звуки, которыхъ понять, почувствовать вѣроятно, не могутъ, но съ которыми свыкаются, какъ свыкаются со всѣмъ московскіе автоматы.

Огромный залъ кинематографа на нѣсколько тысячъ человѣкъ. Тепло. Сняли тулупы и полушубки. Смотрю — какъ одѣты московскіе граждане. На всѣхъ тотъ же штампъ — «высочайше установленный образецъ». Но вотъ, вижу у барышни рядомъ къ юбкѣ пришить какой то кусокъ — другого цвѣта, другой матеріи — и юбка стала длиннѣе: какъ носятъ теперь. Видно, поразилъ эту барышню туалетъ какой нибудь кинематографической звѣзды… А у этого рабочаго на рваныхъ, грубыхъ нечищенныхъ сапогахъ торчать бѣлоснѣжныя гетры изъ…. войлока. Поразилъ его, видно, Адольфъ Манжу! И вотъ увидѣвъ эту нелѣпую юбку и эти войлочныя гетры, я почувствовалъ истинное восхищеніе. Проблески свободнаго духа, искры въ ночи, прорывающееся человѣческое непосредственное чувство, заглушенная жажда свободы… Быть можетъ, не совсѣмъ еще умерла эта жажда! И хотя, очевидно, нелѣпо было особенно ликовать по поводу этой юбки и этихъ гетръ, чѣмъ то очень свѣтлымъ и радующимъ остались они у меня въ памяти.

***

«Путевка въ жизнь». Картина о томъ какъ товарищъ Дзержинскій ликвидировалъ безпризорныхъ. Предисловіе произноситъ Качаловъ.

Качаловъ…. Вотъ на экранѣ чарующее его лицо, высокая, такая знакомая фигура, и слышу его голосъ, качаловскій голосъ, наполняющій весь залъ, голосъ Ивана Карамазова, голосъ царя Федора Іоанновича…

— Золотое сердце Дзержинскаго… Дзержинскій — другъ дѣтей…

Это говорить онъ, Качаловъ, съ пафосомъ, горячо, съ вдохновеніемъ — играетъ новую свою роль, играетъ кого то, въ кого вошелъ, кого по качаловски создалъ.

— Другъ дѣтей, товарищъ Дзержинскій… Да, поблагодаримъ его.

Въ темнотѣ сѣлъ около меня какой то гражданинъ. Заговорилъ о чемъ то, кажется, о холодѣ на дворѣ. Свѣтъ. Гражданинъ взглянулъ на меня, угналъ во мнѣ иностранца. Оглянулся испуганно. Тотчасъ поднялся и пересѣлъ въ другой рядъ.

Левъ Любимовъ.
Возрожденіе, № 2543, 19 мая 1932.

(Продолженіе слѣдуетъ).

Views: 9