Голосъ молодыхъ. — «Довольно!». — Вечеръ побѣды. — Лавочники, «хозяйки» и цвѣтущіе юноши. — Почему такъ много лавочниковъ среди хитлеровцевъ? — Противъ Римскаго права. — Не «правые». — Д-ръ Геббельсъ. — У коммунистовъ. — Видѣніе краснаго Петербурга. — Грядетъ ли революція? — «Воспрещается курить».

Выборы прошли подъ знакомъ хаоса, гнѣва и юныхъ надеждъ.

— Такъ больше не можетъ продолжаться, — было крикомъ всей Германии. Подъ «такъ» понималось разное, но ощущалось одно и то же: Германія должна перестать быть зависимымъ государствомъ, должна достигнуть мощи, на которую имѣетъ право. И за дни передъ выборами можно было наблюдать — что всѣ нѣмцы, всѣ нѣмки — въ работѣ, въ весельи думали о томъ же: что дастъ великій день?

И центромъ вопроса было — за кого подастъ свой голосъ молодое поколѣніе? Поколѣніе — тѣхъ, которые были дѣтьми въ четырнадцатомъ году, которымъ непонятны партійныя распри, возникшія до войны — въ далекую, чуждую, умершую эпоху… И всѣ партійныя перетасовки были вызваны прежде всего стремленіемъ возродиться, приспособиться къ новому времени. Подсознательно, быть можетъ, поняли вожди, что прежніе партійные ярлыки, прежнія понятія — «правый», «лѣвый» — не имѣютъ уже смысла, никому болѣе не нужны.

***

И все же устояли старые партійные кадры. Вѣтеръ юности лишь расшаталъ ихъ, но не снесъ. Умудренные партійные вожди прибрали къ рукамъ болѣе пламенныхъ, болѣе жизненныхъ, чѣмъ они, но менѣе опытныхъ, политиковъ молодого поколѣнія. И хаосъ увеличился.

Пошли на выборы съ горечью и гнѣвомъ. Но и рѣшимостью: люди прошлаго, идеи канувшей въ вѣчность эпохи — не помѣшаютъ Германіи шествовать впередъ, по путямъ своей великой судьбы…

Недовольство рвалось наружу, потому что надежды имѣли, наконецъ, почву. Французы ушли съ Рейна, — значитъ можно требовать новыхъ уступокъ. — Но развѣ надо еще ждать и ждать, какъ совѣтуютъ старые вожди? Лучше ужъ такъ ударить кулакомъ, чтобы сразу же встала Германія во весь свой ростъ!

***

И стряслось…

Огромный залъ, — онъ можетъ вмѣстить двадцать тысячъ, — и ни одного свободнаго мѣста. А столько же людей не могло войти. Сверху — головы безъ
счета; наполняетъ своды гулъ голосовъ. Вдоль галлереи, гдѣ стиснуты, сплюснуты люди, — красное полотно, а на красномъ черными буквами начертаны гордые призывы:

«Будущее наше!»

«Склонимъ всѣхъ передъ великой Германіей!»

«Конецъ Версалю!»

Это «Вечеръ побѣды». Въ «Спортъ-Паластѣ» собрались націоналъ-соціалисты. Они будутъ слушать… концертъ, во время котораго объявятъ о результатахъ голосованія.

Сойдемъ внизъ. Въ проходахъ — люди въ коричневыхъ рубашкахъ, въ кожаныхъ брюкахъ, коричневыхъ крагахъ — форма «ударниковъ» Хитлера. Дѣти еще… Короткіе приказы: «лѣвой, правой». Маршируютъ назадъ и впередъ.

Партеръ… Сидятъ вокругъ столиковъ. Молодыхъ всего больше, но есть и старые, и среднихъ лѣтъ; и рабочіе, и лавочники — одѣты по-воскресному, — толстыя, пожилыя нѣмки — «квартирныя хозяйки» — въ черныхъ перчаткахъ, для торжественности. А то тамъ, то здѣсь — монокль: прусскій офицеръ.

Кружки пива на столахъ и сосиски. А среди кружекъ красные флажки, такіе же, какъ тотъ огромный, который виситъ за эстрадой: красные, съ бѣлымъ кругомъ и черной свастикой на немъ — цвѣта императорской Германіи, но красный, цвѣтъ революціи, обрамляетъ, поглощаетъ другіе цвѣта.

Мнѣ говоритъ хитлеровецъ, мой спутникъ:

— Такъ нужно: цвѣта имперіи слишкомъ низко пали въ сознаніи народа. Чтобы опять пріяли ихъ — мы подали ихъ по-новому.

***

Постараемся понять. Въ этой залѣ, гдѣ трудно дышать, гдѣ жара нестерпимая — мы услышимъ глухой рокотъ германскихъ страстей. Онѣ кипятъ здѣсь — это чувствуется сразу. Не ошибитесь: можно сидѣть вокругъ маленькихъ столовъ, словно проводя вечеръ въ семейномъ кругу, можно держать дѣтей на колѣняхъ и дойти до пароксизма страстей, горѣть ненавистью, надеждой и обожаньемъ силы. Эти люди — нѣмцы.

Посмотримъ на молодыхъ. Ничего вѣдь почти не знаютъ они о любви, о страданіи, но какъ пристально, съ какой жадностью глядятъ — словно оторваться не въ силахъ — на экраны, гдѣ сейчасъ должны появиться долгожданныя, пьянящія цифры побѣды! Ненависть, надежда и культъ силы — вотъ что пробудили въ нихъ рѣчи Хитлера, и вотъ что объединяетъ этихъ разоренныхъ лавочниковъ, потерявшихъ мѣсто чиновниковъ и цвѣтущихъ, мускулистыхъ германскихъ юношей.

***

Среднихъ лѣтъ человѣкъ въ потрепанномъ, но тщательно вычищенномъ костюмѣ, по типу лавочникъ или мелкій чиновникъ, стоитъ рядомъ со мной въ проходѣ.

Разспрашиваю его, стараюсь понять, почему все же столько представителей «мительштанда» въ партіи Хитлера.

— Помилуйте, — говоритъ онъ, — національная рабочая партія хочетъ подѣлить между нами большіе магазины, всѣ эти проклятые «Карштадты», «Вертгеймы», «К. Д. В.»; она требуетъ конфискаціи имущества тѣхъ негодяевъ, которые нажились на войнѣ, а въ программѣ ея прямо написано, что спекулянты будутъ умерщвлены.

— Такъ и написано? — Не можетъ этого быть!

— Убѣдитесь сами…

Онъ достаетъ измятую грязную брошюру — сколько людей видно читало ее! — Программа партіи.

Да, все такъ. И вспоминаю слова, слышанныя отъ нѣмецкаго консерватора:

— Хитлеровцы не «правые». Имъ наплевать на традицію. Римское право — для нихъ пустякъ. Они то новое, которое грядетъ, чтобы задавить старую культуру.

Вспоминаю другія слова — хитлеровца, студента философскаго факультета:

— Сила наша въ томъ, что мы знаменуемъ собой твердую власть, націю, патріотизмъ и — что въ то же время, мы не «правые». Ничего общаго мы не желаемъ имѣть съ тѣми жалкими, заживо сгнившими, слабосильными стариками-генералами и тайными совѣтниками, — которые слюняво воздыхаютъ, вспоминая о кайзерѣ и трясутся отъ гнѣва, когда кто посягаетъ на незыблемость частной собственности». Плюемъ мы на всѣ эти побрякушки. Мы — грядущее: синтезъ пролетарской революціи — и націи.

***

— Когда Хитлеръ былъ здѣсь, — это разсказываетъ мнѣ врагъ большихъ магазиновъ, — его вынесли на рукахъ. Насъ было тысячи и тысячи, бѣжавшихъ за его автомобилемъ. Никогда я не видѣлъ ничего подобнаго. Даже императоръ не зналъ такихъ овацій.

Какая слава для Хитлера — даже не гражданина Германіи, для этого человѣка, надъ которымъ десять лѣтъ назадъ потѣшались всѣ въ Мюнхенѣ, называли сумасбродомъ и жалкимъ шутомъ!

А теперь… Онъ — это конецъ «всѣмъ несправедливостямъ», конецъ Версалю, конецъ униженію страны. Онъ — это сильные, берущіе власть, чтобы вести Германію къ конечной побѣдѣ, къ міровой гегемоніи. При немъ они станутъ всемогущими, чуть ли не полубогами, а слабые обрѣтутъ счастіе подъ ихъ державой.

Словно сонъ какой-то… Отъ бобовъ да маргарина, или отъ великаго униженія, потому ли что французы покинули Рейнъ — эта бредовая гордыня, эта безпредѣльная вѣра?

***

— Мы входимъ въ парламентъ не для того, чтобы обновить его, но чтобы покончить съ нимъ. Потому что парламентъ — это «бестія», которую нужно убить и бросить псамъ на съѣденіе.

Такъ началъ свою рѣчь первый ораторъ, кандидатъ въ рейхстагъ.

Подъ всеобщіе крики прервали его. «Хохъ! Хохъ!» Двадцать тысячъ человѣкъ поднялось съ мѣстъ съ рукой, протянутой вверхъ — въ хитлеровскомъ привѣтствіи. И дѣти, сидящія па колѣняхъ, закричали вмѣстѣ со взрослыми, замахали красными флажками.

На экранѣ засіяли первые результаты голосованія. И показалось — такъ великъ былъ восторгъ толпы — богиня побѣды бурно пронеслась въ воздухѣ, надъ гордо поднятыми головами «хозяекъ», лавочниковъ и юношей изъ «ударныхъ отрядовъ».

Тогда на эстраду вошелъ побѣдителемъ человѣкъ щуплый, почти карликъ, съ изможденнымъ узкимъ лицомъ.

Все замолчало кругомъ.

Я вглядывался въ него. И казался онъ мнѣ не то мистикомъ прошлыхъ временъ, не то честолюбцемъ, у котораго вотъ-вотъ закружится голова. Воспалены были его глаза — будто не спалъ онъ нѣсколько ночей — блѣденъ былъ онъ и затряслась его рука, когда онъ вдругъ со всей силы ударилъ кулакомъ по столу…

То былъ д-ръ Геббельсъ, лидеръ берлинскихъ націоналъ-соціалистовъ, думающій, работающій и дѣйствуюшій, — говорятъ, — за Хитлера, — который лишь пафосомъ своихъ рѣчей умѣетъ пробуждать ненависть и волю, но не знаетъ ни что дѣлать, ни куда идти…

***

И вспомнилъ я другое собраніе въ томъ же «Спортъ-Паластѣ». Тоже двадцать тысячъ человѣкъ. Юноши, но не въ коричневыхъ, а въ голубыхъ рубашкахъ, упражняющіеся въ строю. Больше рабочихъ, но такъ же почти много лавочниковъ и потерявшихъ мѣсто чиновниковъ. И такъ же все красно кругомъ. А за эстрадой, отъ потолка до пола, портретъ Ленина. Такой толпы передъ ликомъ «Ильича» не видалъ я съ тѣхъ поръ, какъ уѣхалъ изъ революціоннаго Петрограда.

Изъ безработныхъ, изъ жаждущихъ новыхъ путей юношей и изъ разорившихся представителей «мительштанда» состоятъ обѣ партіи. Многія тысячи націоналъ-соціалистовъ были коммунистами вначалѣ, и столько же коммунистовъ служило нѣкогда подъ начальствомъ Хитлера.

Теза — антитеза. Но теперь оба эти собранія сливаются въ моей памяти. Та же надежда, тотъ же культъ силы, та же ненависть и тотъ же желѣзный порядокъ.

Вотъ она, грядущая германская революція! Но впрямь — грядетъ ли она и такъ ли ужъ страшны эти люди десятками тысячъ приходящіе въ «Спортъ-Паластъ»?

На обоихъ собраніяхъ въ залѣ висѣла надпись: «воспрещается курить». На каждомъ было по двадцати тысячъ человѣкъ, и ни одинъ изъ нихъ не закурилъ.

Л. Любимовъ.
Возрожденіе, №1949, 3 октября 1930.

(Продолженіе слѣдуетъ.)

Views: 16