Авторъ. Іюльскія событія, унизивъ королевскую власть, подняли значеніе Собранія. Оно стало преобладающею силой въ странѣ. Такъ по крайней мѣрѣ казалось. Въ минуты страха и опасности, въ немъ обнаружилось нѣкоторое единодушіе. Всѣ дѣйствовали согласно. Едва улеглось волненіе, Собраніе съ нѣкоторою бодростью обратилось къ разработкѣ конституціонныхъ вопросовъ. Но и единодушіе было мимолетное и преобладаніе кратковременное. На первый планъ пробивалась новая сила. Эту силу общимъ именемъ можно назвать Парижъ. Сила эта была неорганизованная, анархическая, но тѣмъ не менѣе сила. Съ появленіемъ общей анархіи каждая группа людей, каждая толпа являлась какъ власть. Въ Парижѣ какъ центрѣ это чувствовалось всего сильнѣе. Каждый выступавшій на арену политики, а къ политикѣ были въ то время привлечены всѣ умы, ощущалъ себя властію и въ нѣкоторомъ родѣ начальникомъ, — это именовалось свободой. Серіозно возбуждался вопросъ, имѣетъ ли право каждый гражданинъ надѣть мундиръ національной гвардіи. (Rév. de Paris, № XI, 6.) Представь себѣ: всѣ въ мундирахъ!

Пріятель. Черта замѣчательно французская, и какая живучая. Не далѣе какъ почти вчера г. Рамбо въ своей рѣчи на «Праздникѣ Школъ» съ нѣкоторымъ паѳосомъ говорилъ: «Революція была сдѣлана не затѣмъ чтобъ уничтожить дворянство, но чтобы дать дворянство всѣмъ. Двухсотъ тысячъ дворянъ во Франціи было слишкомъ мало. Хотѣли чтобы въ націи изъ двадцати пяти милліоновъ человѣкъ было двадцать пять милліоновъ дворянъ!» Фраза произвела эффектъ и вызвала рукоплесканія. Поневолѣ вспомнишь одно патріотическое стихотвореніе эпохи Крымской войны:

Ахъ какъ весело душѣ
Быть Россіи сыномъ!
Это самое уже
Не сравнится съ чиномъ.

Авторъ. Главныя группы гражданъ въ Парижѣ были слѣдующія. Вопервыхъ, собраніе разнородной толпы въ Пале-Роялѣ, «этомъ, по выраженію Révolutions de Paris, мѣстѣ свиданія всѣхъ добрыхъ патріотовъ Парижа и провинцій, не могущихъ ходить въ округа». «Въ Парижѣ, читаемъ въ этомъ журналѣ (№ IѴ, 20, августъ 1789), сорокъ тысячъ пришельцевъ помѣщающихся въ меблированныхъ комнатахъ, не считающихся обывателями, но тѣмъ не менѣе гражданъ. Не входя въ составъ Парижской Общины, они не могутъ присутствовать на собраніяхъ въ округахъ. Но такъ какъ въ округахъ часто обсуждаются предметы интересующіе не одну общину, но всю Францію, то эти пріѣзжіе незамѣтно образовали свой округъ, каковымъ и служитъ Пале-Рояль». Пале-Рояль, то-есть садъ сзади Палерояльскаго дворца Орлеанскаго принца, окаймленный магазинами, кофейнями, домами игры и разврата, сдѣлался своего рода учрежденіемъ, производилъ выборы, постановлялъ рѣшенія, посылалъ депутатовъ въ Думу, въ Національное Собраніе, грозилъ и приказывалъ. Такъ и назывались и въ протоколы заносились «депутаты Пале- Рояля». Далѣе, каждый округъ Парижа (по нашему часть, ихъ было шестьдесятъ) считалъ себя полновластнымъ и, если вздумается, не подчинялъ себя центральному городскому управленію, которое въ іюльскіе дни захватили въ свои руки парижскіе избиратели (électeurs); лотомъ оно перешло ко ста восьмидесяти, затѣмъ къ тремъ стамъ представителей (représentants) съ меромъ и командиромъ національной гвардіи во главѣ. Округа не стѣснялись въ своихъ распоряженіяхъ. Они налагаютъ печати, дѣлаютъ домовые обыски, арестуютъ, держатъ подъ стражей. «Не смѣшно ли, обличаетъ ихъ дѣйствія одинъ адвокатъ въ письмѣ въ редакцію Révolutions de Paris (№ XII, 20), видѣть какъ люди которыхъ все знаніе и искусство состоитъ въ томъ чтобъ отмѣрить локоть сукна, отвѣсить полфунта сахару, нацѣдить кружку вина и т. д., возводятъ себя въ судебные трибуналы и требуютъ чтобы патрули отводили арестованныхъ по ихъ приказанію. Въ такихъ трибуналахъ своихъ они составляютъ протоколы неправильные по формѣ, жалкіе по слогу, съ удивительною орѳографіей». Редакція не рѣшается пристать ко мнѣнію адвоката и подсмѣивается что онъ желалъ бы всю муниципальную власть передать въ руки адвокатовъ, тогда какъ ихъ и такъ уже около сотни въ числѣ трехсотъ думскихъ представителей. Вся эта масса политикующихъ гражданъ составляла верхній шумящій революціонный слой, питавшійся слухами, рѣчами, журнальными статьями, афишами, брошюрами, памфлетами. Газеты, со времени іюльскихъ событій, умножившіяся новыми изданіями (Révolutions de Paris съ 17-го іюля, журналъ Марата Ami du peuple съ 12-го сентября 1789), быстро поднялись въ значеніи и стали сильнымъ орудіемъ агитаціи. Весьма глубокій анализъ состоянія умовъ общества, для котораго единственною умственною пищей стали газетныя статьи и всякаго рода произведенія политическаго ораторства, сдѣлалъ редакторъ Французскаго Меркурія (Mercure de France).

Пріятель. Малле дю-Панъ (Mallet du Pan)? Это былъ дѣйствительно независимый и честный журналистъ той эпохи, человѣкъ либеральный не въ искаженномъ смыслѣ этого слова, до послѣдней крайности боровшійся за свободу мнѣнія, въ эпоху когда слово свобода не сходило, съ языка, на дѣлѣ же господствовала крайняя нетерпимость мнѣній.

Авторъ. Вотъ что писалъ онъ (Hatin, Histoire de la presse en France, V, 78): „Писательство (l’écrivallerie), говорилъ наблюдательный Монтань, есть симптомъ расшатаннаго времени. Мы печальный примѣръ этой истины. Если неистовства революціи не встрѣтили никакого препятствія, если насиліе сдѣлалось ея единственною движущею силой, если разумные граждане потеряли всякое вліяніе, если терроръ оледенилъ всякое мужество, даже мужество разума; если большая часть событій представляютъ собою лишь борьбу безнравственности со слабостію, если въ потокѣ столькихъ переворотовъ такъ мало встрѣчается благородныхъ чувствъ и энергическихъ дѣй­ствій, проявлявшихся среди самыхъ ужасныхъ революцій, то одну изъ главнѣйшихъ причинъ этого мы должны искать, не сомнѣваюсь, въ томъ именно характерѣ, какой придало общественнымъ нравамъ писательство и привычка къ женски-нервному разслабленію. Всякій искалъ защиты въ брошюрахъ. Притѣснители сдѣлали изъ нихъ арсеналъ своей тираніи, притѣсняемые дѣятелямъ печати передавали заботу о своемъ отмщеніи… Читатели этихъ діатрибъ чувствовали себя утѣшенными, почти торжествующими, находя въ каждомъ писаніи побѣду, и успокоивались на удивительномъ дѣйствіи этихъ памфлетовъ, забытыхъ чрезъ недѣлю послѣ ихъ появленія. Среди всѣхъ безпорядковъ и несчастій смотрѣли на революцію какъ на фехтованіе разсужденій, краснорѣчія и оскорбительныхъ наладокъ. Когда такимъ образомъ человѣкъ пріучается судить и чувствовать чрезъ другаго, онъ самъ становится неспособнымъ ни къ малѣйшему усилію. Что умъ выигрываетъ въ удовольствіи, то характеръ теряетъ въ энергіи… Среди общественныхъ бурь люди предназначаются дѣйствовать, а не читать. Всюду гдѣ замѣтите противное, вы необходимо усмотрите и признаки вырожденія: головы погруженныя въ океанъ печатныхъ глупостей неспособны ни на какія самостоятельныя дѣйствія. Не ждите отъ нихъ ни величія, ни энергіи. Этотъ лощеный тростникъ, согнувшись подъ ударами вѣтра, никогда не поднимется».

Пріятель. Еслибы тутъ не говорилось о революціи и я прочелъ эти строки не зная откуда онѣ заимствованы, признаюсь, подумалъ бы что дѣло идетъ о насъ. Чѣмъ питается наше общество и наше юношество какъ не фельетонною мудростью? Гдѣ болѣе чѣмъ у насъ головы погружены въ океанъ печатныхъ глупостей? Къ революціи, Богъ дастъ, мы не придемъ, но за умственное и нравственное разслабленіе наше не мало отвѣтственно наше «писательство».

Авторъ. Не легко было Малле дю-Пану сохранить независимость сужденій. «Нынѣ, писалъ онъ послѣ октябрьскихъ событій, мнѣніе съ желѣзомъ и веревкой въ рукѣ даетъ свои предписанія. Вѣрь или умри, вотъ анаѳема съ горячностью произносимая, и произносимая во имя свободы!.. Тщетно среди столькихъ подводныхъ камней избирать путь умѣренности. Умѣренность стала преступленіемъ. Тщетно съ чистымъ намѣреніемъ искать общественнаго блага и истины: столько развращенныхъ перьевъ профанируютъ эти святыя имена. Что остается если не желаешь самъ ихъ профанировать? Остается или быть выброшеннымъ какъ ветошь или подвергнуться преслѣдованіямъ!… Нѣкоторый классъ писателей смотритъ на свои мнѣнія какъ на догмы, на свои рѣшенія какъ на прорицаніе оракула, на свои пересказы какъ на протоколы. Приметъ кто другія идеи,—что говорю я?—выразитъ какое-нибудь сомнѣніе, предложитъ измѣненіе: яростный голосъ деспотизма обличаетъ, терзаетъ, поноситъ все ему противящееся. Уйдя отъ меча цензуры, мы попадали подъ душегубство нетерпимости… Область преступленій печатнаго слова вдругъ разрослась какъ только объявлена независимость печати. Придумано новое преступленіе—оскорбленіе націи, crime de lèse-nation; въ него возводятся ошибки разсужденія, иногда и самъ разумъ. Эшафотъ можетъ сдѣлаться наказаніемъ поступка который и тираны рѣдко осмѣливались наказывать смертію. И кто доноситъ? Кто преслѣдуетъ? Кто судитъ? Всякій кто хочетъ захватить власть: частныя лица, муниципалитеты, округа, комитеты, клубы, политическія сообщества. Какъ ускользнуть отъ этой цѣпи наблюдателей, донощиковъ, самовольныхъ уполномоченныхъ, преслѣдующихъ человѣческій умъ и общественный разумъ?.. Когда каждое частное сообщество беретъ на себя представлять сиду націи и общественную власть, можетъ самовольно заставить замолчать законъ, противопоставить желанія народа священнымъ правамъ гражданъ, предавать ихъ анаѳемѣ и приводить рѣшеніе въ исполненіе,—тогда общество находится въ разложеніи, невинность не имѣетъ прибѣжища, и конституція становится не инымъ чѣмъ какъ отсутствіемъ всякаго правительства». Когда въ Собраніи обсуждался конституціонный вопросъ о королевской санкціи для того чтобы какой-либо законъ вошелъ въ силу и о королевскомъ veto, къ Малле явидись четверо яростныхъ „патріотовъ и грозили пистолетомъ если онъ осмѣлится держаться мнѣнія о необходимости такой санкціи. Угрозы и такія же посѣщенія повторились когда онъ одинъ осмѣлился представить вѣрную картину происходившаго въ Версалѣ 5 и 6 октября 1789 года. Въ концѣ 1790 года къ нему пришло нѣсколько «депутатовъ отъ патріотическихъ обществъ Пале-Рояля», также съ требованіемъ отказаться отъ своихъ мнѣній. «Лишать, возразилъ онъ, свободы говорить и писать значитъ нарушать конституцію». — «Конституція, отвѣчалъ одинъ изъ депутатовъ, есть общая воля, законъ есть воля сильнѣйшаго. Вы подъ властію сильнѣйшаго и должны подчиниться. Мы выражаемъ вамъ волю націи, и это — законъ… Вамъ воспрещается идти противъ господствующаго мнѣнія». Вотъ какъ понималась свобода въ эпоху казавшуюся ея торжествомъ!

Пріятель. Не забудемъ что Малле нисколько не былъ приверженцемъ стараго порядка и держался англійскихъ конституціонныхъ идей.

Авторъ. Нижній революціонный слой составляла уличная толпа праздной черни, голодной и подкупной, являвшейся готовымъ орудіемъ безпорядковъ. Дюсо, въ пышной реторической рѣчи о взятіи Бастиліи обращенной къ «отцамъ отечества» и произнесенной въ Собраніи 6 февраля 1790, описывая свое впечатлѣніе во время эпизода съ Флесселемъ, при переходѣ изъ залы гдѣ засѣдалъ постоянный комитетъ въ большую залу Думы, не могъ удержаться чтобы не сказать: «Новое зрѣлище поразило мои взоры. Всѣ лавки были засажены гражданами вооруженными какъ дикіе. Но какими гражданами? Такихъ въ бѣлый день встрѣчать не случалось. Откуда они вышли? Кто вывелъ ихъ изъ мрачныхъ убѣжищъ? Кто? О, если это любовь къ свободѣ! Она такъ чревата удивительными явленіями!» Съ водвореніемъ анархіи всякая промышленная дѣятельность прекратилась, множество достаточныхъ людей покинули столицу; массы фабричныхъ, мастеровыхъ всякаго рода прислуги остались безъ работы и мѣстъ. А масса пришлецовъ все прибывала. Несмотря на усиленныя старанія снабдить Парижъ провіантомъ, хлѣбъ былъ дорогъ. Бальи, за четыре дня до разыгравшихся въ октябрѣ безпорядковъ, писалъ 1 октября Неккеру (любопытное письмо это приведено у Bûchez et Roua, IѴ, 186): „Не могу изобразить вамъ какое изумительное число несчастныхъ насъ осаждаетъ… Все въ Парижѣ находится въ застоѣ заставляющемъ содрогаться, особенно когда подумаешь что вслѣдствіе его большая часть рабочихъ этого огромнаго города приве­дена къ состоянію абсолютнаго бездѣлья. Чѣмъ грозитъ намъ предстоящая зима? Нуждою тѣмъ болѣе угасающею что она падаетъ на классъ самый неимущій и наиболѣе способный воспламеняться. Вы были такъ добры, озаботились устройствомъ благотворительныхъ мастерскихъ, но число несчастныхъ тамъ занятыхъ простирается только до четырехъ тысячъ. Было бы очень желательно увеличить ихъ число и даже довести его до восьми тысячъ, принимая предосторожность раздѣлять работающихъ и удалять ихъ другъ отъ друга». Мастеровые разнаго рода собираются толпами, толкуя о своемъ положеніи, постановляя рѣшенія. Четыре тысячи лакеевъ безъ мѣста совѣщаются въ окрестностяхъ Лувра и требуютъ чтобъ изъ Парижа были высланы Савояры, такъ какъ дѣлается имъ конкурренція. «Господа портные, читаемъ въ Révol. de Paris (№ ѴI, 15), собрались сегодня (18 августа) на лугу противъ Лувра въ числѣ около трехъ тысячъ и чтобы не вошелъ никто посторонній приняли особый знакъ — показывать палецъ истыканный иголкою отъ шитья; только съ такимъ непререкаемымъ свидѣтельствомъ про­пускали въ кругъ». Портные постановили чтобъ ихъ день оплачивался по сорока су и чтобы продавцамъ старой одежды воспрещено было изготовлять новыя платья. Въ Rév. de Paris высказывается удовольствіе что собраніе обошлось безъ всякаго безпорядка.

Пріятель. Не любилъ этихъ собраній Бальи. «Въ дождливые дни я еще былъ спокоенъ», замѣчаетъ онъ въ своихъ запискахъ. Любопытная метеорологія революціи.

Авторъ. Въ концѣ августа 1789 была первая проба вмѣшать Парижъ въ рѣшеніе вопросовъ обсуждаемыхъ въ Національномъ Собраніи. На очереди было обсужденіе правъ короля по отношенію къ изданію законовъ. Можетъ ли король отказать въ утвержденіи закона принятаго палатой, и если можетъ, то долженъ ли отказъ этотъ, — это королевское veto, — имѣть абсолютную силу или только временную до извѣстнаго срока. Революціонеры желали отнять у короля всякое право запрета или по крайней мѣрѣ обставить его условіями которыя по возможности парализовали бы его силу. Но партія veto была сильна въ Собраніи, заключавшемъ въ себѣ еще много монархическихъ элементовъ. Пришлось прибѣгнуть къ Парижу. «Тайные агенты, говоритъ де-Феррьеръ, была разсѣяны въ клубахъ, въ кофейняхъ. «Есть, говорила они, стачка между дворянствомъ, духовенствомъ а ста депутатами средняго сословія чтобы доставать королю право абсолютнаго veto. Король наложатъ запретъ на декреты 4 августа и уничтожитъ то что сдѣлало въ эту знаменитую ночь Собраніе на благо народа». 29 августа Пале- Рояль взволновался. Кто-то предложилъ идти въ Версаль, очистить Собраніе, короля привезти въ Парижъ. На этотъ разъ дѣло ограничилось проектомъ. Впрочемъ полторы тысячи человѣкъ все-таки двинулись 30 августа, но были остановлены при заставѣ и вынуждены были вернуться въ Парижъ. Въ округахъ въ свою очередь волновались по случаю veto. Округъ Сентъ-Оноре требовалъ отъ думскихъ представителей чтобъ они побудили Національное Собраніе пріостановиться пока всякимъ рѣшеніемъ касательно veto. Собраніе представителей имѣло благоразуміе отвѣчать «что оно не считаетъ за городомъ Парижемъ права пріостанавливать пренія Національнаго Собранія» (Rév. de Paris, № XI, 16). Депутаты отъ Пале- Рояля являлись въ Версаль къ Лалли Толандалю съ заявленіемъ что «Парижъ не хочетъ veto, считаетъ измѣнниками тѣхъ кто хотятъ veto и наказываетъ измѣнниковъ».

Пріятель. Агитація по случаю veto во всѣхъ слояхъ парижскаго населенія вела между прочимъ и къ комическимъ явленіямъ. «Въ воскресенье, читаемъ въ № ѴШ Révol. de Paris, подъ рубрикой: «подробности о четвергѣ 3 сентября», — одинъ рабочій слыша горячія рѣчи противъ Veto спрашивалъ а изъ какого онъ округа? Другой говорилъ что такъ какъ этотъ veto всѣхъ безпокоитъ, то его надо вздернуть на фонарь».

Авторъ. Это напоминаетъ анекдотъ о Ювеналѣ передаваемый въ біографіи Бальи предпосланной его запискамъ (въ изданіи гг. Бервиля и Барьера). Въ концѣ октября 1789 народъ собравшійся вкругъ Думы со страшными криками требовалъ хлѣба. Избиратель, Дюсо, старикъ внушительной наружности, обладавшій звучнымъ голосомъ, рѣшился выйти уговаривать народъ. Вышелъ онъ на площадь, сталъ на эстраду, назначенную для прокламацій, и началъ рѣчь. «Господа, вы видите предъ собою переводчика Ювенала». Едва произнесъ онъ это слово какъ начался шумъ. «Кто такой Ювеналъ? Аристократъ, должно-быть! На фонарь Ювенала! На фонарь и этого говоруна! Намъ нужно хлѣба.

Дастъ ли его Ювеналъ». Дюсо уже схватили, хотѣли тащить къ фонарю, и только заступничество подоспѣвшаго Бальи, тогда еще популярнаго, и объявившаго: «Дюсо мой другъ», спасло оратора.

Пріятель. Нѣсколько странно было обращаться къ оборванной толпѣ съ рѣчью о Ювеналѣ. Ораторство обуявшее Францію побуждало выступать съ болѣе или менѣе литературно обдѣланными рѣчами, даже въ минуты когда бы кажется не до рѣчей. Припомни краснорѣчивыя обращенія Лафайета къ неслушающей толпѣ въ минуты неистовыхъ требованій. Вѣроятно эти разные экспромты заготовлялись заранѣе, если не сочинялись послѣ. Этого рода краснорѣчіе напоминаетъ мнѣ иногда ученыя рѣчи нашихъ адвокатовъ предъ присяжными изъ крестьянъ.

Авторъ. Волненіе по поводу veto можно назвать пробнымъ испытаніемъ; серіозное движеніе, приведшее къ важнымъ послѣдствіямъ: перенесенію Собранія и королевскаго пребыванія въ Парижъ, произошло 5 и 6 октября. Народъ второй разъ спасъ Францію, по выраженію Марата. «1 октября все было испорчено дамами Версаля. 6 октября все было исправлено женщинами Парижа», прибавляетъ въ дополненіе Мишле.

Пріятель. Что же сдѣлали «дамы Версаля»?

Авторъ. Чтобы пояснить это, необходимо остановиться на общемъ положеніи дѣлъ. Въ Собраніи обсуждались конституціонные вопросы великой важности—о правахъ короны, порядкѣ наслѣдія. Съ разрѣшеніемъ ихъ была связана масса интересовъ. Партія придворная съ ужасомъ усматривала открывающуюся пропасть, готовую поглотить и монархію, и короля. Съ своей стороны, вожаки революціонной партіи, — какъ тѣ что имѣли цѣлью разрушеніе монархіи, такъ и тѣ что хранили особые замыслы (низверженіе короля и переходъ власти къ Орлеанскому принцу), зная что могутъ дѣйствовать чрезъ «Парижъ», выжидали случая воспользоваться такимъ аргументомъ, такъ какъ исходъ борьбы въ Собраній, гдѣ монархическое начало имѣло не мало ревностныхъ представителй, не былъ достаточно обезпеченъ. Настойчиво держались слухи о заговорѣ аристократовъ, имѣвшемъ цѣлью увезти короля въ Мецъ, разогнать собраніе и возстановить старый порядокъ. Столь же настойчиво распускалось что народъ ожесточенный голодомъ намѣренъ двинуться въ Версаль, захватать короля и перевезти его въ Парижъ. Военныя силы охранявшія Версаль были крайне недостаточны. Рѣшено было призвать Фландрскій полкъ. Мѣра была такъ естественна что и Собраніе не нашло ничего возразить. Полкъ прибылъ въ Версаль. Это послужило началомъ къ возбужденію. «Прибытіе полка, сказано въ Rév. de Paris (№ XII, 31), произвело такое смятеніе въ столицѣ что многіе округа послали въ Думу депутатовъ чтобы она объяснилась съ министрами…. Что такое намъ готовятъ? Будемъ на сторожѣ. Говорятъ что парламенты вступили въ союзъ съ аристократами и пошли на выгодную сдѣлку. А гражданамъ препятствуютъ взаимно сообщать свои идеи, передавать вѣсти изъ провинцій. Нѣтъ болѣе патріотическаго центра (тогда были приняты мѣры противъ сборищъ въ Пале-Роялѣ). Да, требуется второй приступъ революціи. Все его приготовляетъ». Дворъ желалъ чтобъ установилось согласіе между прибывшими солдатами и гражданскою милиціей Версаля. Работавшая въ Парижѣ партія поставила задачей совратить солдатъ. Gardes Françaises въ статскомъ платьѣ отправились въ Версаль. Одни являлись какъ публика въ засѣданія Собранія апплодировать революціоннымъ депутатамъ, другіе братались съ солдатами, угощая ихъ, приглашая въ ПариЖъ. Въ Версаль былъ препровожденъ цѣлый отрядъ публичныхъ женщинъ. Когда солдаты Фландрскаго полка въ свою очередь бывали въ Парижѣ, ихъ угощали на славу и даже одѣляли деньгами. «Просто удовольствіе ходить въ Парижъ — всегда вернешься съ деньгами», говорили они показывая принесенныя экю. При дворѣ это было извѣстно, и тамъ въ свою очередь старались привлечь прибывшихъ. Королевскіе лейбъ-гвардейцы, согласно принятому обычаю, при вступленіи новаго гарнизона, пожелали дать пиръ Фландрскому полку. Пиръ состоялся въ четвергъ 1 октября, съ разрѣшенія короля, въ большой залѣ оперы гдѣ, накрыли столъ на триста человѣкъ. Король, королева, ведя за руку дофина, посѣтили праздникъ. По ихъ удаленіи разгоряченные виномъ участника пира сдѣлали антиреволюціонную демонстрацію. Кто-то крикнулъ: «Бросьте трехцвѣтную кокарду, да здравствуетъ бѣлая, она хорошая». Многіе побросали бывшія на нихъ кокарды и надѣли бѣлыя. Всѣ бросились ко дворцу а сдѣлали предъ нимъ шумную овацію. Чрезъ день, устроился новый праздникъ, въ казармахъ. Придворныя дамы сойдя съ галлереи ходили между рядами присутствовавшихъ и раздавали кокарды. Вотъ преступленіе «дамъ Версаля». Понятно какою искрой должны были стать въ Парижѣ преувеличенные разказы объ этихъ антиреволюціонныхъ демонстраціяхъ.

Пріятель. Вотъ какъ разсказывалъ потомъ Камиль Демуленъ о событіяхъ этого времени (въ своей газетѣ Révol. de France et de Brabant, начавшей выходить съ конца ноября 1789; Bûchez et^Rovx III, 62): „Королевская жена слишкомъ ужь была довольна четверговымъ братскимъ угощеніемъ чтобы пиръ не повторился еще разъ. Повтореніе произошло въ субботу,съ отягчающими обстоятельствами. Нашему терпѣнію пришелъ конецъ. Легко понять что всѣ сколько было патріотовъ-наблюдателей въ Версалѣ или сами поспѣшили скорѣе въ Парижъ сообщить такія вѣсти, или по крайней мѣрѣ отправили письма съ описаніемъ подробностей. Въ тотъ же день, въ субботу вечеромъ, Парижъ взволновался. Одна дама, видя что мужа ея не слушаютъ въ округѣ, первая явилась предъ собраніе въ кафе Foi и обличила антинаціональныя кокарды. Маратъ летитъ въ Версаль, возвращается какъ молнія, одинъ дѣлаетъ столько шуму какъ четыре трубы страшнаго суда и кричитъ намъ: мертвые, возстаньте! Дантонъ бьетъ въ набатъ въ своемъ округѣ. Въ воскресенье этотъ безсмертный округъ вывѣшиваетъ свой манифестъ». Повсюду толкуютъ что надо идти въ Версаль, берутся за оружіе, разсѣваются по улицамъ, отправляются на охоту за носящими одноцвѣтную кокарду. День проходитъ въ волненіи; на слѣдующее утро походъ состоялся.

Авторъ. Дѣло было сфабриковано довольно искусною рукой. Начавшееся потомъ продолжительное слѣдствіе не привело къ сожалѣнію ни къ какимъ серіознымъ раскрытіямъ. Подъ подозрѣніемъ остались принцъ Орлеанскій и Мирабо, но истинныя нити происшествія такъ и остались не обнаруженными. Опишемъ кратко что произошло въ мрачные дни 5 и 6 октября. Авангардомъ предпріятія пущены женщины, такъ умилившія Мишле. Но по всѣмъ показаніямъ между слабыми созданіями была цѣлая масса переодѣтыхъ мущинъ. До четырехъ или пяти сотъ такихъ спасительницъ Франціи прорвались чрезъ стражу, не рѣшившуюся употребить силу противъ Женщинъ, въ Думу. За ними толпа мущинъ. Все это разсѣялось въ залахъ; хотятъ жечь бумаги, говоря что здѣсь ничего не дѣлаютъ кромѣ дурацкихъ писаній. А на площади толпа вопитъ «хлѣба, и въ Версаль!» Въ главнокомандующіе женской арміи попадаетъ Мальяръ, судебный приставъ (huissier), одинъ изъ героевъ Бастиліи, «капитанъ волонтеровъ Бастиліи». Бьютъ въ барабанъ, армія изъ семи или восьми тысячъ женщинъ и нѣсколькихъ сотъ мущинъ двигается въ Версаль. Здѣсь толпа направляется къ Собранію. Въ началѣ входитъ небольшая депутація. Но скоро врываются сотни, наполняютъ галлереи, залу. Съ ними мущины, съ палками, пиками, алебардами. Все это разсаживается на лавки депутатовъ, требуетъ продолженія засѣданія, прерываетъ, вотируетъ. «Кто тамъ это говоритъ? Велите замолчать болтуну. Не о томъ дѣло. Надо хлѣба. Давайте сюда тетку Мирабо. Хотимъ его слышать».

Пріятель. Депутатъ Дюфресъ-Дюше (Dufraisse-Duchey) былъ свидѣтелемъ (показаніе его предъ слѣдственною коммиссіей, Moniteur, II, 550) слѣдующей сцены. „Нѣсколько женщинъ, между которыми я призналъ, судя по длинѣ бороды, нѣсколькихъ мущинъ, приблизились къ бюро и грозили епископу Лангрскому, который предсѣдалъ вмѣсто Мунье, бывшаго у короля. Одна изъ нихъ сказала епископу: «Положи пальцы на бюро». Онъ исполнилъ. Тогда двѣ другія сказали: «Мы довольны, цѣлуй теперь насъ». Подъ давленіемъ толпы депутація членовъ Собранія, по дождю и грязи, среди нахлынувшей толпы, отправляется во дворецъ. «Послѣ пяти часовъ настояній и ожиданія, говоритъ Тэнъ, вырываетъ у короля, кромѣ декрета о продовольствіи, на который король соглашается безъ затрудненій, — принятіе безъ оговорокъ объявленія о правахъ человѣка и утвержденіе конституціонныхъ постановленій. Такова была независимость Собранія и короля. И такимъ-то образомъ были установлены начала новаго права и главныя черты конституціи!»

Пріятель. Не одними законодательными работами по конституціи занимались ;енщины въ Версалѣ. Масса героинь разсѣялась ме;ду солдатами, сманивая ихъ, предлагая себя. Другія толпятся кучами на удицахъ и площадяхъ. Идетъ до;дь, холодно, голодно. Съ трудомъ мо;но получить кусокъ хлѣба раздаваемаго на Place d’Armes. Одна шайка разрываетъ на куски убитую лошадь, ;аритъ, ѣстъ полусырое мясо, по о,разцу дикарей. Приближается ночь. Около полуночи прибыла изъ Пари;а національная гвардія, въ числѣ пятнадцати тысячъ человѣкъ, съ Лафайетомъ во главѣ. Онъ дол;енъ былъ уступать требованію своихъ подчиненныхъ двинуться въ Версаль. „Если не хотите вести насъ, мы поставимъ главнокомандующимъ какого-нибудь стараго гренадера», говорили ему. «Правительство насъ обманываетъ…. Хотимъ идти въ Версаль, истребить королевскихъ гвардейцевъ и Фландрскій полкъ, осмѣлившихся растоптать національную кокарду». Лафайетъ говоритъ рѣчь на площади Думы, прибывающая толпа со стороны Сентъ-Антуанскаго предмѣстья бушуетъ, Лафайету кричатъ что вздернутъ его на фонарь. Когда онъ хочетъ вернуться въ Думу, ему загораживаютъ дорогу. Члены Думы совѣтуютъ Лафайету, даже даютъ ему предписаніе, отправиться въ Версаль «такъ какъ нѣтъ возможности отказаться». Не принесло порядка прибытіе Лафайета съ націоналъ-гардами, но придало походу Парижа на Версаль серіознѣйшее значеніе. Окруженный арміей Лафайета, король сталъ плѣнникомъ въ своемъ дворцѣ. Ночь принесла самыя прискорбныя событія. Утомленный Лафайетъ удалился заснуть. «Я ничего не подозрѣвалъ, оправдывался онъ въ 1798 году, народъ обѣщалъ мнѣ остаться спокойнымъ». Какая наивность! Народъ обѣщалъ. Какой народъ? И какая довѣрчивость послѣ столькихъ поучительныхъ опытовъ! Толпа черни окружаетъ стражу изъ восьмидесяти націоналъ- гардовъ, заставляетъ ихъ стрѣлять въ королевскую стражу, выламываетъ двери, врывается во дворецъ, убиваетъ королевскую стражу. Королева едва успѣваетъ убѣжать изъ своей спальни въ одной юпкѣ. Все королевское семейство тѣснится въ одной изъ залъ дворца, ожидая смерти. Наконецъ подоспѣваетъ Лафайетъ. Къ утру «народъ» вокругъ дворца приступаетъ съ требованіями: «короля въ Парижъ». Приходится уступить. Итакъ цѣль похода достигнута: Парижъ побѣдилъ. Везутъ короля съ его семействомъ на жительство въ Парижъ, за ними сто депутатовъ въ каретахъ, далѣе пушки съ сѣдящими на нихъ верхомъ женщинами, возы съ мукой; націоналъ-гарды, люди съ пиками, женщины пѣшкомъ, верхомъ, въ телѣгахъ. Кортежъ открываетъ шайка несущая на пикахъ отрѣзанныя головы двухъ королевскихъ гвардейцевъ. Въ Севрѣ останавливаются предъ парикмахерской и заставляютъ завить и причесать мертвыя головы, намыливаютъ ихъ, кричатъ, хохочутъ. Стрѣляютъ изъ ружей; мущины и женщины взявшись за руки поютъ и пляшутъ въ грязи. Такъ король въѣзжаетъ въ свою столицу.

Авторъ. Всѣ эта сцены безобразій и уЖасовъ такъ поразили чувствительнаго Лалли Толандаля, что онъ отряхнулъ прахъ съ ногъ и покинулъ Собраніе, отказавшись отъ всякаго участія въ общественныхъ дѣлахъ. Весьма любопытно его письмо къ другу въ которомъ одъ излагаетъ свои мотивы:

«Поговоримъ о моемъ рѣшеніи. Его вполнѣ оправдываетъ моя совѣсть. Ни этотъ виновный городъ, ни это еще болѣе виновное Собраніе, не заслуживаютъ чтобы предъ ними оправдываться. Но у меня на душѣ чтобы вы и люди съ вами единомышленные не осудили меня. Здоровье мое, клянусь вамъ, дѣлало для меня невозможнымъ исполненіе моихъ обязанностей; но, и помимо того, свыше силъ моихъ было переносить долѣе ужасъ какой возбуждаютъ во мнѣ эта кровь, эти головы, эта королева почти зарѣзанная, король отведенный плѣнникомъ, вступающій въ Парижъ среди убійцъ въ предшествіи головъ его несчастныхъ тѣлохранителей; эти вѣроломные Янычары, эти убійцы, эти женщины-каннибалки, этотъ крикъ: «на фонарь всѣхъ епископовъ» въ минуту когда король въѣзжаетъ въ свою столицу имѣя въ своей каретѣ двухъ епископовъ членовъ совѣта. Я самъ видѣлъ какъ произведенъ былъ выстрѣлъ въ одну изъ колясокъ королевы. А. г. Бадьи именуетъ этотъ день прекраснымъ! А Собраніе утромъ хладнокровно объявило что несогласно съ его достоинствомъ сопровождать короля цѣлымъ корпусомъ. А Мирабо безнаказанно произноситъ въ этомъ собраніи что государственный корабль не только не остановится въ своемъ бѣгѣ, но пойдетъ съ большею еще быстротой къ своему возрожденію. Барнавъ смѣется съ нимъ когда потока крови текутъ вокругъ нихъ. Добродѣтельный Мунье только чудомъ ускользаетъ отъ двадцати убійцъ, хотѣвшихъ и его голову присоединить къ трофеямъ. Вотъ что заставило меня поклясться чтобы моей ноги не было въ этой трущобѣ людоѣдовъ, гдѣ я не имѣлъ уже болѣе силы возвышать голосъ, гдѣ въ теченіе шести недѣль тщетно возвышали его я, Мунье и всѣ честные люди. Послѣднее усиліе въ сторону добра было выйти изъ Собранія. У меня не было ни тѣни страха. Я покраснѣлъ бы еслибы пришлось защищаться въ этомъ. Я на дорогѣ получилъ со стороны этого самаго народа, менѣе виновнаго чѣмъ тѣ что опьянили его яростію,—одобрительныя восклицанія, апплодисменты, которыми другіе были бы польщены и которые заставили меня содрогнуться. Я уступилъ негодованію, ужасу, физическимъ конвульсіямъ какія произ­водилъ во мнѣ одинъ видъ крови. Можно разъ презрѣть смерть, можно презрѣть ее нѣсколько разъ, когда она можетъ быть полезна. Но никакая сила подъ небомъ, никакое общественное или частное мнѣніе не имѣютъ права осуждать меня безъ пользы выдерживать тысячу пытокъ въ минуту и гибнуть отъ отчаянія, ярости, среди тріумфа преступленій, остановить которые я не въ состояніи. Они осудятъ меня, конфискуютъ мое имѣніе. Я буду пахать землю, но ужъ не увижу ихъ. Вотъ мое оправданіе. Вы можете читать всѣмъ это письмо, показывать его, давать списывать. Тѣмъ хуже для тѣхъ кто его не пойметъ».

Пріятель. Это голосъ сердца честнаго человѣка. Но цѣною этихъ ужасовъ, обмановъ, преступленій, притворныхъ доблестей и внутренней мерзости, куплено ли по крайней мѣрѣ что-либо для блага человѣчества? Не добродѣтельными и чистыми руками воздвигается обыкновенно зданіе исторіи. Не создано ли по крайней мѣрѣ что-либо Собраніемъ? Неужели въ его дѣлѣ было только дѣло разрушенія? Почему не исполнились тѣ радужныя надежды какія отовсюду возлагались на него при его открытіи?

Авторъ. Чтобъ отвѣтить на эти вопросы, надо ближе всмотрѣться въ самый составъ Собранія. Вернемся, въ него въ нашей слѣдующей бесѣдѣ.

Русскій Вѣстникъ, 1880

Views: 3