Авторъ. Послѣ вчерашней бесѣды нашей я перелистовалъ два сочиненія Руссо гдѣ изложены его политическія идеи. Одно изъ нихъ есть разсужденіе на тему Дижонской Академіи. Академія эта предложила на премію вопросъ: „Какъ произошло неравенство между людьми и уполномочиваетъ ли къ нему естественный законъ?“ (Quelle est l’origine de l’inégalité parmi les hommes et si elle est autorisée par la loi naturelle). Руссо отвѣчалъ Разсужденіемъ о происхожденіи и основаніяхъ неравенства между людьми (Discours sur l’origine et les fondements de l’inégalité parmi les hommes). Дѣло идетъ о происхожденіи явленія; казалось бы авторъ прежде всего обратится къ исторіи, къ фактамъ прошедшаго. Ничуть не бывало. Исторія и факты совершенно устраняются. „Начнемъ съ того, говоритъ Руссо, что устранимъ всѣ факты, такъ какъ они не касаются вопроса. Не надо принимать изслѣдованія въ какія войдемъ относительно занимающаго насъ вопроса за историческія истины, ихъ надлежитъ разсматривать только какъ разсужденія гипотетическія и условныя, болѣе способныя освѣтить природу вещей, чѣмъ показать ихъ дѣйствительное происхожденіе; совершенно подобныя тѣмъ какія физики ежедневно дѣлаютъ относительно образованія міра.“

Пріятель. Послѣдняя фраза, мнѣ кажется, показываетъ что Руссо хотѣлъ по отношенію къ исторіи человѣчества явиться своего рода Декартомъ. Осторожный философъ, обращаясь къ исторіи мірозданія, выразилъ гипотезу о которой поспѣшилъ заявить что она не есть истинная исторія міра, который былъ созданъ разомъ, но исторія гипотетическая, возможная, какая имѣла бы мѣсто еслибы Создатель избралъ путь постепенности, и польза которой именно въ томъ что она способна „освѣтить натуру вещей“.

Авторъ. Твоя догадка совершенно подтверждается словами слѣдующими за приведенною фразой. „Религія, говоритъ Руссо, предписываетъ намъ вѣрить что Богъ непосредственно послѣ созданія вывелъ уже людей изъ естественнаго состоянія и они не равны потому что такова Его воля; но религія не воспрещаетъ намъ дѣлать предположенія выведенныя единственно изъ природы человѣка и существъ его окружающихъ, относительно того чѣмъ могъ бы сдѣлаться родъ человѣческій еслибы былъ предоставленъ самому себѣ.“ Предметъ свой, „интересующій человѣка вообще“, авторъ сбирается изложить „забывая о мѣстѣ и времени“ и какъ бы имѣя „слушателемъ родъ человѣческій“. „О человѣкъ, восклицаетъ онъ, къ какой бы странѣ ты ни принадлежалъ, какія бы ни были твои мнѣнія,— слушай! Вотъ твоя исторія какъ мнилъ я ее читать не въ книгахъ писанныхъ подобными тебѣ, — они лжецы, а въ природѣ, никогда не лгущей“. Итакъ исторія отброшена, разбирается нѣкоторый отвлеченный человѣкъ въ его естественномъ состояніи, которое получается если отъ современнаго человѣка отвлечь все что можно считать въ немъ искусственно порожденнымъ общественною жизнью и тою же отброшенною исторіей. Требуется, выходя отъ основныхъ, якобы естественныхъ качествъ этого овлеченнаго человѣка, построить общественную и государственную жизнь на началахъ разума.

Построеніемъ этимъ Руссо занимается въ Общественномъ Контрактѣ (Du Contrat social ou principes du droit politique, par J. J. Rousseau, citoyen de Genève). Трактатъ этотъ долженъ былъ составить часть еще обширнѣйшаго сочиненія, отъ исполненія котораго авторъ отказался. Прочтемъ нѣкоторыя мѣста Контракта. Вотъ напримѣръ начало первой главы: „Человѣкъ рожденъ свободнымъ, и повсюду находится въ цѣляхъ. Кто мнитъ себя быть господиномъ другихъ, тотъ бываетъ столько же рабомъ какъ и они. Какъ сдѣлалась такая перемѣна? Не знаю. Что можетъ сдѣлать ее законною? Полагаю, могу разрѣшить этотъ вопросъ. Еслибъ я разсматривалъ только силу и производимое ею дѣйствіе, я сказалъ бы: когда народъ вынужденъ повиноваться и повинуется, онъ поступаетъ хорошо. Какъ скоро можетъ стряхнуть съ себя иго и сбрасываетъ его — поступаетъ еще лучше. Ибо возвращая себѣ свободу тѣмъ же правомъ какимъ она у него отнята, онъ имѣетъ основаніе возвратить ее себѣ, или не было основанія ее отнять у него. Но общественный порядокъ есть святое право, служащее основаніемъ всѣмъ другимъ. Между тѣмъ право это не проистекаетъ изъ природы; оно основано на условіяхъ. Требуется знать какія это условія“.

„Повинуйтесь властямъ (obéissez aux puissances). Если это значитъ уступайте силѣ, предписаніе хорошо, но излишне: можно ручаться что оно нарушено не будетъ. Всякая власть исходитъ отъ Бога. Согласенъ, но и всякая болѣзнь оттуда Же-исходитъ. Значитъ ли что запрещено призывать врача? Разбойникъ нападаетъ на меня въ лѣсу; мало что я вынужденъ силою отдать кошелекъ, но если могу его укрыть, обязанъ ли я по совѣсти его отдать? Ибо и пистолетъ наконецъ есть власть. (Ch. III).

„Требуется найти такую форму ассоціаціи которая бы защищала и охраняла всею общею силой личность и имущество каждаго ея члена, и чрезъ которую каждый, соединяясь со всѣми, повиновался бы между тѣмъ только самому себѣ и оставался бы столько же свободенъ какъ прежде. (Ch. ѴI).“

Когда прежде? авторъ не говорить; очевидно не въ историческомъ прошедшемъ. Требовалось почувствовать себя примитивно свободнымъ человѣкомъ, а для этого отказаться отъ всего что наложила исторія, и затѣмъ выходя отъ такого естественно свободнаго состоянія составить конституцію удовлетворяющую сказанному условію. Такую именно задачу приняли на себя составители конституціи 1789 года.

Въ ассоціаціи есть государь, и государь неограниченный. Онъ называется Souverain. Кто же это? Это общая воля гражданъ. „Актъ союза, вмѣсто отдѣльной личности каждаго участника, производитъ нравственное коллективное тѣло составленное изъ столькихъ членовъ сколько голосовъ имѣетъ собраніе (заключающее ассоціацію) и которое отъ этого самаго акта получаетъ свое единство, свое общее я, свою жизнь и волю“. Это „политическое тѣло“ именуется его членами государствомъ (état), когда оно пассивно, государемъ (souverain), когда оно активно. Этотъ-то государь и разумѣется въ клятвѣ 4 февраля подъ наименованіемъ Націи (прямо употребить, какъ Руссо, терминъ — souverain при наличности roi, очевидно считалъ неудобнымъ). Это тотъ peuple-souverаіn во имя котораго нынѣ управляется Франція. Это принципъ народнаго верховенства чрезъ общую подачу голосовъ.

Государь этотъ не только неограниченный, но и деспотическій. „Противно природѣ политическаго тѣла чтобы государь наложилъ на себя законъ который никогда не могъ бы нарушить“… „Право измѣнять (формы конституціи) есть первая гарантія всѣхъ другихъ правъ… Нѣтъ никакого обязательнаго закона для народнаго тѣла“. Что сегодня хочетъ Нація, то есть законъ на сегодня, что захочетъ завтра, будетъ завтра закономъ. Вопросъ лишь въ томъ какъ эту волю узнать.

Злоупотреблять властію государь чудеснымъ образомъ не можетъ. „Великую услугу какую гражданинъ можетъ оказать государству онъ обязанъ оказать какъ скоро государь того потребуетъ. Но государь съ своей стороны не можетъ обременять своихъ подданныхъ никакою цѣлью безполезною для всей общины (à la communauté). Онъ не можетъ даже делать этого, ибо подъ закономъ разума ничто не можетъ дѣлаться безъ причины, какъ и подъ закономъ природы“.

Король, при монархической формѣ, и вообще государственныя власти суть не болѣе какъ слуги государя. Отъ времени до времени народъ — т.-е. члены союза, — имѣетъ собранія. Когда народъ собрался, „всякая юрисдикція правительства прекращается, исполнительная власть пріостановлена“. На собраніи рѣшается „угодно ли государю сохранить настоящую форму правленія“ и „угодно ли оставить администрацію въ рукахъ тѣхъ кому теперь она поручена“. Подробности устройства такихъ народныхъ собраній Руссо не указываетъ. Противъ „представительства“ онъ высказывается съ рѣзкостію. „Идея представительства, говоритъ онъ, новая; она пришла отъ феодальнаго правительства, этого несправедливаго и нелѣпаго правительства, въ которомъ униженъ родъ человѣческій и имя человѣка въ поношеніи“. Несравненно болѣе привлекательными кажутся Руссо политическія формы древней Греціи. Тамъ народъ все что имѣлъ дѣлать дѣлалъ чрезъ самого себя (ce que le peuple avait à faire il le faisait par lui-même); онъ всегда былъ собранъ на площади; обиталъ въ мягкомъ климатѣ, не былъ жаденъ, рабы исполняли его работы, а его великимъ дѣломъ была свобода“. Какъ устроить нѣчто подобное въ новомъ, притомъ обширномъ государствѣ, Руссо обѣщаетъ разъяснить въ продолженіи сочиненій, „когда говоря о внѣшнихъ сношеніяхъ дойдетъ до конфедерацій“. Но продолженія такъ и не послѣдовало.

Таковъ знаменитый Контрактъ. Трудно представить себѣ сочиненіе болѣе скучное, съ большими претензіями. Оно утомляетъ читателя господствомъ фразы надъ мыслію, антитезами въ родѣ нынѣшнихъ Виктора Гюго. Если такое сочиненіе могло казаться кодексомъ политической мудрости, то это лучшій признакъ на какой невысокой ступени стояла эта мудрость.

Пріятель. Основная идея оказалась тѣмъ не менѣе весьма живучею. Идея народнаго верховенства, народной воли какъ источника всякаго закона и всякой власти многими считается и нынѣ какъ основная политическая истина. Она есть фундаментъ нынѣшней французской республики. Въ самомъ дѣлѣ, если строить общественное тѣло исключительно по разуму, то какое можетъ быть болѣе простое и очевидное начало?

Авторъ. О, еслибы политическія тѣла строились исключительно на началахъ разума, или, говоря согласно современной терминологіи, на началахъ науки, къ какимъ бы трагическимъ послѣдствіямъ вели столкновенія теоретическаго разума съ практическимъ!

Когда событія французской революціи обозрѣваются съ высоты историческаго наблюденія какъ моментъ всемірной исторіи, разсматриваемой въ видѣ восходящей лѣстницы, то нерѣдко въ нихъ видятъ переломъ отдѣляющій эпоху авторитета отъ эпохи свободы, если и не наступившей еще, то имѣющей наступить. Подъ признаніемъ авторитета разумѣется признаніе нѣкоторыхъ нормъ высшаго порядка, не добытыхъ работой сознанія, но данныхъ сознанію, имѣющихъ, какъ говорится, откровенное, божественное происхожденіе, возникшихъ не по условію, держащихся не соглашеніемъ живущаго поколѣнія, но для живущаго поколѣнія обязательныхъ. Начало авторитета въ государственной жизни знаменательно выражается формулой: „Божіею милостію“. Подъ свободой, какъ еще только имѣющею наступить, разумѣется нѣчто значительно менѣе опредѣленное. Въ событіяхъ революціоннаго движенія отражается общее движеніе человѣческаго разумѣнія къ установленію единовластія разума съ исключеніемъ идеи авторитета.

Идея этого единовластія состоитъ въ томъ что разумъ, то-есть человѣческое размышленіе, будучи источникомъ научныхъ раскрытій, есть источникъ, и притомъ исключительный, истины вообще. Онъ не только орудіе приращенія знаній, — вся человѣческая дѣйствительность, общественная и государственная жизнь, исторія, должны быть его приложеніемъ, развитіемъ указываемыхъ имъ началъ. Царство человѣка должно быть царствомъ разума. Тогда оно будетъ и царствомъ счастія. Когда революціонное движеніе достигло наисильнѣйшаго разгара, была прямо объявлена религія Разума, и въ храмѣ Парижской Божіей Матери было поклоненіе полураздѣтой женщинѣ изображавшей Богиню Разума. Кощунственное оскорбленіе того что вѣками чтилось какъ святыня оттолкнуло даже увлеченныхъ. Между тѣмъ это было, въ шутовской формѣ, символическое представленіе того именно начала въ которомъ выражается суть революціоннаго движенія. Это послѣдовательный выводъ изъ посылокъ.

Признаніе единовластія разума въ теоретической области мышленія есть только одностороній выводъ изъ великаго начала свободнаго исканія истины лежащаго въ основѣ новой философіи. Основатель новой философіи (говорю о Декартѣ) поставилъ задачей искать истину помощью естественнаго свѣта разума направляемаго правильною методой. При этомъ, онъ поставилъ очевидность критеріемъ разума. Если положеніе не представляетъ для здраваго ума никакого повода къ сомнѣнію, имѣетъ степень очевидности геометрической аксіомы — его надлежитъ признать истиннымъ. Выходя изъ него можно строить науку какъ строится геометрія изъ ея аксіомъ. Первымъ такимъ положеніемъ для Декарта было знаменитое: я мыслю, слѣдовательно я есмь, cogito ergo sum. Разумъ становится не орудіемъ только пониманія, но орудіемъ открытія истины, ея источникомъ. Декартъ признавалъ и другой источникъ, откровенный, и въ согласіи своихъ выводовъ съ истинами откровенія видѣлъ оправданіе своей методы. Онъ допускалъ такимъ образомъ двоевластіе — разумъ и откровеніе. Успѣхи положительнаго знанія, свободная критика данныхъ религіи склонили затѣмъ многіе умы считавшіе себя свободными отъ предразсудковъ къ единовластію, а именно единовластію разума. Но какимъ образомъ разумъ становится источникомъ истины? Когда Декартъ сталъ прилагать методъ очевидности, на первыхъ же шагахъ методъ этотъ оказался недостаточнымъ, и чтобы двинуться впередъ философъ принужденъ былъ прибѣгнуть къ идеѣ Бога какъ готовой, найденной въ сознаніи, а не доставленной философскою очевидностью. Столь же мало имѣли успѣха новые философы замѣнившіе методу Декарта новою методой и ласкавшіе себя надеждой вывести все существующее діалектическимъ путемъ изъ первыхъ началъ. Теоретическія системы построенныя на „началахъ разума“ оказались односторонними и шаткими, именно потому что безконечно далеки отъ полноты дѣйствительности. Забывалось что движеніе разума внѣ готоваго, даннаго, въ обширномъ смыслѣ эмпирическаго матеріала, невозможно какъ полетъ въ пустотѣ. Когда въ отдѣльномъ человѣкѣ пробуждается размышляющая дѣятельность, которую можно назвать научнымъ сознаніемъ (главная форма его доказательство чрезъ приведеніе къ очевидности), когда пробудилась она и во всемъ человѣчествѣ, разумъ уже находитъ и находилъ предъ собою и въ себѣ безконечную массу данныхъ, доставленныхъ природою, окружающимъ бытомъ, преданіями, наслѣдственными предрасположеніями, наконецъ, прирожденною творческою дѣятельностію, необъяснимою и чудесною. Въ этомъ смыслѣ откровеніе предшествуетъ сознанію. Не даромъ въ новѣйшихъ системахъ такое значеніе приписывается „безсознательному“. Если такъ въ теоріи, то что же сказать о построеніяхъ такого рода въ жизни, долженствующей болѣзненною операціей быть втиснутою въ рамки неполныя и произвольныя?

Размышляя для себя о вопросахъ этого рода, я прибѣгаю къ сравненію, которое для меня по крайней мѣрѣ кажется довольно нагляднымъ выраженіемъ состоянія человѣческаго разумѣнія. Ньютонъ сравнивалъ ученаго познающаго природу съ человѣкомъ стоящимъ на берегу безграничнаго моря, собирающимъ и разсматривающимъ ракушки выбрасываемыя волной и по этимъ скуднымъ даннымъ судящаго о раскинутой предъ нимъ неизмѣримости. Что такое всѣ наши знанія? Ихъ совокупность можно математически выразить формулой Х + a, гдѣ а извѣстная величина, X неизвѣстная, въ сущности равная безконечности. Мы стараемся болѣе и болѣе увеличивать величину а, то-есть сумму нашихъ положительныхъ знаній. Въ выкладкахъ и соображеніяхъ служащихъ для этой цѣли мы всѣми силами должны обѣгать величину X, ибо ея введеніе сейчасъ нарушитъ всѣ наши вычисленія. Предъ безконечностію X всякая конечная величина а, какъ бы велика она ни была, равна нулю. Въ этомъ смыслѣ говорилъ Ньютонъ: физика бойся метафизики. Методою изслѣдованія оказавшеюся по преимуществу плодовитою, увеличившею a, обнаружила себя именно та гдѣ X устраняется изъ вычисленія. Но нѣтъ ошибки грубѣе той которая признала бы что X не существуетъ, равенъ нулю. Именно въ этой ошибкѣ и есть сущность такъ-называемой позитивной философіи. Если въ точной наукѣ X устраняется, то это есть пріемъ изслѣдованія, ибо введеніе этого X, повторяю, своею безконечностію нарушаетъ всѣ формулы. Но это не значитъ что X не существуетъ или не имѣетъ значенія. Въ положительной наукѣ великія открытія не разъ дѣлались чрезъ геніальное обращеніе къ X. По философіи очевидности казалось нелѣпостію допустить какую-либо иную причину приводящую тѣло въ движеніе кромѣ толчка сосѣдняго тѣла. Таинственное тяготѣніе матеріальныхъ частицъ, дѣйствіе на разстояніи, составляющее основу современной механики, — допускается ли оно между тѣлами или только между частицами, какъ центрами силъ, — есть въ сущности приписаніе матеріальнымъ частицамъ свойства не матеріальнаго порядка, введеніе X въ истолкованіе физическихъ явленій. X устраняемъ мы лишь тѣмъ, что признавая притяженіе какъ фактъ считаемъ его необъясненнымъ со стороны причины.

Если, говорю опять, въ работѣ пріобрѣтенія точныхъ знаній надлежитъ оставаться исключительно въ области a, то это никакъ не значитъ не признавать X. Мыслить X непремѣнная потребность и великая задача разумѣнія. Это область философскихъ и религіозныхъ идей.

Если отъ теоріи перейдемъ къ практикѣ жизни, гдѣ имѣемъ дѣло съ вещами, а не съ понятіями и отвлеченіями, то здѣсь окажемся со всѣхъ сторонъ облеченными таинственнымъ X, и забвеніе этого фактора можетъ вести только къ пагубнымъ послѣдствіямъ. Жизнь не можетъ быть иначе какъ въ своей полнотѣ. Фантазію можно населить отвлеченіями, но въ городахъ живутъ люди. На бумагѣ можно по произволу устранятъ тотъ или другой факторъ, составить тысячу проектовъ летать по воздуху, съ забвеніемъ тѣхъ или другихъ условій, но на практикѣ забвеніе одного необходимо поведетъ къ тому что свалишься и поломаешь себѣ ребра. Вотъ почему такъ трудна практическая мудрость. Старый порядокъ стоялъ на началахъ авторитета; новый, открытый революціей, долженъ, говорятъ, стать на началахъ науки. Это предполагаетъ что есть такія „начала“ наукой указанныя, которыя слѣдуетъ лишь приложить; есть въ чьемъ-то обладаніи ларецъ съ готовыми рецептами, которые стоитъ достать и исполнить чтобы дѣло устроилось на началахъ разума какъ говорили въ 1789 году, на „научныхъ основаніяхъ“ какъ говорятъ нынѣ. Люди стоящіе на высотахъ человѣческаго разумѣнія имѣютъ самое скромное понятіе объ этомъ ларцѣ. Говорить о богатствахъ его обыкновенно считаютъ себя наиболѣе уполномоченными тѣ которые не только въ наполненіи его не участвовали, но и о содержаніи имѣютъ извѣстіе изъ третьихъ устъ.

Пріятель. Перебью тебя. „Научныя основанія“ напоминаютъ мнѣ куріозъ. Извѣстно въ какой чести у насъ на словахъ педагогика и школьная гигіена. Была недавно выставка педагогическихъ пособій. Одинъ газетный репортеръ, — повидимому молодой врачъ, — со значительнымъ запасомъ ученыхъ словъ сѣтовалъ на пробѣлъ на выставкѣ по вопросу объ устройствѣ нервной системы, тогда какъ нынѣшняя педагогика должна де вся основываться на данныхъ физіологіи нервной системы. То обстоятельство что данныхъ этихъ еще слишкомъ мало, до приложеній еще крайне далеко, не смущаетъ ученаго популяризатора. Изъ статьи прямо слѣдуетъ заключить что есть такая наука въ которой вся тайна психо-физіологическаго процесса разъяснена. Послѣднія изслѣдованія доктора N., профессора М., ассистента Р. о мозговыхъ клѣточкахъ все, повидимому, раскрыли. Можно подумать что уже извѣстно наркотическое или иное средство которое стоитъ дать, и клѣточки связанныя съ проявленіями воли укрѣпятся, и школьники выйдутъ съ сильною волею. Кажется просто, а старые рутинеры-педагоги не хотятъ де послать въ аптеку за такимъ средствомъ и бьются попусту…

Авторъ. Составители конституціи 1789 года надѣялись приложить къ практикѣ начала выработанныя философіей той эпохи. Нашли даже нужнымъ государственному законодательному акту предпослать родъ философскаго введенія подъ заглавіемъ: „Объявленіе правъ человѣка“. Это объявленіе должно было заключать положенія считавшіяся тогда аксіомами политической науки.

„Люди родятся свободными и равными… Цѣль каждаго политическаго союза есть сохраненіе естественныхъ правъ человѣка. Права сіи суть: свобода, собственность, безопасность и сопротивленіе притѣсненію“. Включеніе собственности въ число естественныхъ правъ весьма знаменательно. Какъ ни были составители конституціи преданы теоріи, они поняли къ какимъ колебаніямъ должно вести потрясеніе права собственности въ обществѣ построенномъ на началѣ собственности и включили это право въ число естественныхъ правъ, хотя въ теоріяхъ изъ которыхъ выходили этого не заключалось и послѣдовательность требовала это право отрицать.

Другое положеніе также казавшееся аксіомой гласило такъ: „Принципъ верховенства существенно пребываетъ въ націи; никакое общественное тѣло и никакое лицо не можетъ обнаруживать власть, которая не исходила бы отъ націи… Законъ есть выраженіе общей воли“. Но какимъ образомъ нація можетъ проявлять свое верховенство и какъ узнать ея волю? Это такъ и до нынѣ остается въ большомъ туманѣ. Собрать всѣхъ, предложить вопросъ, и рѣшить по большинству голосовъ? Осуществимо ли это практически? Даже Руссо на бумагѣ остановился предъ такою практикой. Очевидно въ этомъ оракулѣ долженъ быть жрецъ дающій за него прорицанія. Не ясно ли что истиннымъ дѣятелемъ окажется не воля націи, никому неизвѣстная, — кто можетъ сказать чего въ данную минуту хочетъ Франція, — а воля партіи успѣвшей захватить власть имѣющимися на лицо средствами.

Пріятель. Вмѣсто слова нація стали потомъ употреблять болѣе тѣсное обозначеніе народъ, peuple; государь-народъ, peuple-souverain, какъ весьма часто употребляютъ нынѣ во Франціи. Замѣчательно что поклоненіе этому государю обыкновенно соединяется съ крайнимъ презрѣніемъ къ его качествамъ. Его все сбираются воспитывать, но не смущаются вопросомъ какъ же онъ будетъ править пока не воспитанъ: управимся, говорятъ, за него. Одинъ изъ самыхъ замѣтныхъ нынѣ политическихъ дѣятелей во Франціи, членъ палаты, профессоръ физіологіи, Поль Бэръ, въ отчетѣ о предполагаемомъ устройствѣ народнаго образованія въ странѣ на самыхъ широкихъ основаніяхъ (но съ полнымъ устраненіемъ религіознаго обученія), говоритъ что нынѣшнее состояніе народнаго образованіе во Франціи самое жалкое, народъ невѣжественъ; внушительно поясняетъ какое де правленіе можетъ быть въ странѣ гдѣ монархъ не знаетъ ни своихъ правъ, ни обязанностей, и не замѣчаетъ что тѣмъ высказываетъ самую ѣдкую критику на современную конституцію Франціи, управляемой въ имя этого неграмотнаго peuple-souverain. И наши благодѣтели народа на дѣлѣ весьма не высокаго о немъ мнѣнія, особенно послѣ неудачи „хожденія“ въ народную массу. Судившаяся недавно Колѣнкина, сопротивляясь аресту и встрѣтя полицейскихъ градомъ брани, съ особеннымъ уязвленіемъ обзывала ихъ „мужиками“. Газета Страна подсмѣивается надъ „мужичкомъ“, „простодушнымъ, вѣрующимъ, преданнымъ“ и поясняетъ что „народный вопросъ“, заботящій газету, „былъ и есть у насъ вопросъ интеллигенціи, вопросъ о всеоружіи правъ и свободной мысли свободной интеллигенціи“. Вотъ сколько свободы! „Вѣдь не изъ деревни же, прибавляетъ газета, мы получимъ разрѣшеніе вопроса о свободной интеллигенціи и добудемъ для нее всеоружіе правъ“. По крайней мѣрѣ твердо сказано. Интеллигенція свободная и во всеоружіи. А народъ-то? Народъ быдло, какъ говорили паны.

Но опять мы ушли въ сторону. Насъ Ждетъ Монитеръ съ окончаніемъ засѣданія 4 февраля.

Авторъ. По окончаніи присяги, предсѣдатель объявилъ что со стороны присутствующей при засѣданіи публики заявлено желаніе присоединиться къ присягѣ. „Всѣ члены обратились къ трибунѣ гдѣ помѣщалась публика. Публика встала и принесла присягу, при громкихъ рукоплесканіяхъ законодателей націи“. „Такъ кончился, заключаетъ отчетъ Монитера, этотъ навѣкъ знаменитый день, подробности о которомъ переданныя потомству должны всегда быть предъ глазами нашихъ королей“.

Въ тотъ же день, вечеромъ, въ засѣданіи представителей Парижской Общины (по-нашему гласныхъ — Парижъ раздѣлялся на 60 округовъ или дистриктовъ, каждый съ своимъ комитетомъ и собраніемъ, центральное же управленіе было въ Парижской Общинѣ, Commune de Paris), одинъ изъ членовъ при началѣ засѣданія сообщилъ о происшедшемъ утромъ въ Національномъ Собраніи. Рѣшено изъявить королю благодарность и принести немедленно присягу, что тотчасъ и исполнено. Одинъ изъ членовъ предложилъ было поднести королю гражданскій вѣнецъ (couronne civique), но предложеніе отклонено.

Въ слѣдующіе дни присяга повторялась въ разныхъ собраніяхъ и учрежденіяхъ, между прочимъ въ школьномъ мірѣ.

5 февраля были собраны ученики изъ разныхъ школъ, въ сопровожденіи наставниковъ, окружныхъ начальствъ (autorités de district) и гренадеровъ (grenadiers de l’état major), отправились процессіей по горѣ Sainte-Grén éviève на площадь, гдѣ и принесли присягу. „Жители изъ оконъ смотрѣли на процессію, восхищенные новизной патріотическаго праздника достойнаго древней республики“ (Jourdain, Histoire de l’Université, 482).

10 февраля четыре университетскіе факультета собрались въ коляскѣ Лудовика Великаго и принесли присягу. Ректоръ произнесъ рѣчь, пѣли Te Deum.

Пріятель. Наступившее, казалось, согласіе короля и собранія не возстановило власти въ странѣ. Явленія анархіи лродолжали разыгрываться повсюду.

Авторъ. Появленіе анархіи во всѣхъ членахъ государственнаго тѣла было первымъ симптомомъ революціи. Симптомъ этотъ замѣчательно діагностированъ Тэномъ (anarchie spontanée). Всѣ силы были отведены отъ соотвѣтствующихъ имъ точекъ приложенія; ихъ можно было приложить куда угодно. Что же заправляло этими приложеніями? Явно заправляло ими общественное мнѣніе, какъ выраженіе неуловимыхъ желаній націи. Оно высказывалось въ газетахъ и рѣчахъ, ими создавалось и ихъ создавало. Внушительное значеніе оно получало выходя на площадь, оправдываясь и подкрѣпляясь уличными волненіями и мятежами. Скрыто — направляла эти бродящія силы невидимая рука, дѣйствіе которой несомнѣнно замѣчается во всѣхъ революціонныхъ движеніяхъ, но которой истинное значеніе остается тайною и для историковъ. Она-то направляетъ и уличную сволочь, и журнальныя перья. Ее ощущаютъ, хотятъ уловить и не могутъ очевидцы и участники событій. Въ эпоху революціи ее звали то лондонскимъ золотомъ, то деньгами Орлеанскаго принца и другихъ честолюбцевъ, то заговоромъ аристократовъ, то происками эмигрантовъ; уловить ее оказывалась безсильна власть законная, ее потомъ въ свою очередь подозрительно разыскивала власть революціонная, всюду видя или указывая заговоръ и измѣну, практикуя и поощряя доносъ въ никогда небывалыхъ размѣрахъ. Событія разыгрываются предъ глазами, но главные вожаки такъ и остаются обыкновенно въ тайнѣ. Явленіе можетъ быть объяснено только тѣмъ что одной руки направляющей дѣло по сознательно опредѣленному плану обыкновенно нѣтъ въ революціонныхъ движеніяхъ. При общемъ смятеніи силъ, ихъ захватываютъ въ свое распоряженіе весьма разные интересы, сегодня одни, завтра другіе, съ цѣлями разными, иногда противоположными, но сходящимися въ произведеніи смуты, которою пользуются обыкновенно третьи лица. Все явленіе фальшиво въ существѣ своемъ. Маріонетки скачутъ потому что ихъ дергаютъ за нити. Когда представленіе удалось, наивныхъ людей увѣряютъ что маріонетки сами выскакивали или что двигали ихъ не грязныя руки, а нѣкая благодѣтельная и спасительная длань.

Русскій Вѣстникъ, 1880

Views: 15