Авторъ. Въ прочитанныхъ нами вчера въ сборникѣ Бюшеса и Ру (Hist. parl. de la Révol. par Buchez et Roux, ѴI, Paris, 1834) газетныхъ описаніяхъ работъ и празднествъ на Марсовомъ Полѣ, одинъ эпизодъ напомнилъ мнѣ какъ во всѣ времена одинаковъ пріемъ въ безсовѣстной части журналистики для развращенія молодежи. Пріемъ этотъ лесть. Школьная молодежь, повторяю, не была фокусомъ на который направлялось дѣйствіе, но по временамъ и ее не забывали. Крайнія республиканскія газеты не особенно привѣтствовали празднество 14 іюля. Такъ или иначе, это былъ праздникъ согласія, а таковое желательно не было. Въ журналѣ Камиля Демулена, Révolutions de France et de Brabant, говорится впрочемъ о работахъ на Марсовомъ Полѣ. „Народу“ конечно подносится лесть, растворенная сожалѣніемъ. „Какъ обманываютъ эту націю, восклицаетъ журналистъ, какъ заблуждается этотъ превосходный народъ думающій что онъ свободенъ! Но прекрасно быть обманутымъ, прекрасно судить о своихъ представителяхъ, министрахъ, судьяхъ по своей собственной добродѣтели и неподкупности!“ Затѣмъ лесть обращается къ молодежи, подбиваемой въ желательномъ направленіи. Разказывается трогательная исторія.

„Мальчикъ изъ одного пансіона въ Венсеннѣ тоже работалъ; его спрашиваютъ: нравится ли ему этотъ трудъ? и онъ отвѣчаетъ: пока могу предложить отечеству только мой потъ, но отдаю его съ великимъ удовольствіемъ. Вотъ поколѣніе которое обѣщаетъ намъ лучшее законодательное сословіе и лучшіе клубы нежели въ 1789 году… Я замѣтилъ между дѣтьми — дѣти всегда друзья равенства — что ни одинъ изъ нихъ не прокричалъ: „да здравствуетъ король“, не прокричавъ прежде девяносто девять разъ: „да здравствуетъ нація“, т.-е. уже охрипши и когда голосъ уже не былъ достаточно звученъ чтобы славить французскій народъ…“

Пріятель. Къ анекдоту о краснорѣчивомъ ребенкѣ присоединяется анекдотъ о довѣрчивомъ молодомъ человѣкѣ. „Является молодой человѣкъ, сбрасываетъ съ себя верхнее платье, кидаетъ на него двое своихъ часовъ, беретъ заступъ и удаляется съ нимъ на мѣсто работы. — Но ваши часы? кричатъ ему. — О! можно ли подозрѣвать братьевъ! — И часы на пескѣ и на щебнѣ остаются такъ же неприкосновенными какъ депутатъ въ Національномъ Собраніи“.

Авторъ. Въ дни ликованій была и оборотная сторона. Распускались тревожные слухи побуждавшіе многихъ выѣзжать изъ Парижа. Утверждали что во всю недѣлю федераціи ни одинъ возъ съ провизіей не будетъ пропущенъ на рынокъ, толковали будто подъ зданіемъ Военной Школы и подъ всѣмъ Марсовымъ Полемъ сдѣланъ обширный подкопъ и будетъ взрывъ. Меръ города Парижа, Бальйи, получалъ угрожающія анонимныя письма. По настоянію Лафайета, отъ городскаго управленія была издана успокоительная прокламація, гдѣ было между прочимъ сказано: „Пусть предающіеся страху удаляются: значитъ они этого хотятъ; пусть бѣгутъ праздника свободы подъ предлогомъ химерической опасности; но друзья революціи да останутся. Пусть подумаютъ что такого дня дважды не увидимъ“.

Пріятель. И Собраніе заботилось о предстоящемъ торжествѣ. За нѣсколько дней до праздника въ засѣданіи 9-го іюля, въ Собраніи обсуждался церемоніалъ принесенія присяги. Конституціонный комитетъ представилъ проектъ декрета изъ слѣдующихъ четырехъ статей:

Статья I. Король благоволитъ принять на себя начальствованіе надъ національными гвардейцами и войсками имѣющими прибыть на общую конфедерацію 14 іюля, и назначить офицеровъ для командованія его именемъ и по его приказаніямъ.

Статья II. Во всѣхъ публичныхъ церемоніяхъ предсѣдатель Національнаго Собранія будетъ занимать мѣсто помѣщаясь непосредственно рядомъ съ королемъ по правую сторону. Депутаты будутъ помѣщаться частію по лѣвую сторону отъ короля и частію по правую отъ предсѣдателя.

Статья III. Послѣ того какъ принесутъ присягу депутаты отъ національной гвардіи и другихъ частей войскъ королевства, предсѣдатель Національнаго Собранія повторитъ присягу принесенную имъ минувшаго 4-го февраля, послѣ чего каждый изъ членовъ Собранія, стоя, и съ поднятою рукой, произнесетъ: клянусь.

Статья IѴ. Затѣмъ принесетъ присягу король, въ слѣдующихъ выраженіяхъ: „Я, первый гражданинъ и король Французовъ, клянусь націи употреблять всю власть ввѣренную мнѣ конституціоннымъ закономъ государства, на соблюденіе конституціи установленной Національнымъ Собраніемъ и мною принятой, и блюсти за исполненіемъ законовъ“.

Авторъ. Эти подробности церемоніала имѣли важное значеніе какъ указаніе на новое положеніе королевской власти во Франціи. И по новой конституціи Франція оставалась монархіей, но Собраніе ревниво заботилось не дать королю какого-либо шага предъ собою и стремилось поставить его въ положеніе перваго чиновника государства, исполнителя декретовъ Націи, имѣющей Собраніе истиннымъ органомъ своихъ велѣній. Роялисты, которыхъ было еще довольно въ Собраніи и для которыхъ идея монархіи являлась еще въ прежнемъ обаяніи, не могли не видѣть въ новомъ положеніи какое давалось королю, великое униженіе королевской власти. Въ настоящемъ случаѣ наибольшее впечатлѣніе произвело порученіе королю, — естественному вождю военныхъ силъ страны, признанному такимъ и конституціей, — начальствованія надъ собранными представителями арміи и національной гвардіи, особымъ декретомъ Собранія. Въ рядахъ монархистовъ послышался ропотъ. Когда же водворилось молчаніе, аббатъ Мори потребовалъ слова.

Онъ сказалъ: „Какъ ни опасно высказывать свое мнѣніе въ конституціонныхъ вопросахъ, столь щекотливыхъ по своей сущности и еще болѣе щекотливыхъ по обстоятельствамъ, и которые невозможно было вполнѣ и строго обдумать, я полагаю что достоинство представителя французскаго народа требуетъ отъ него сообщенія Собранію размышленій внушенныхъ ему хотя бы и бѣглымъ прочтеніемъ декрета подобной важности. Въ природѣ нашего правленія и особенно нашихъ сердецъ лежитъ основаніемъ убѣжденіе что Франція есть монархія: главный же принципъ монархіи состоитъ въ томъ что вождь государства есть единственный распорядитель общественной силы. Еслибы во Франціи явилась вооруженная сила независимая отъ короля, Франція перестала бы быть монархіей. Поэтому меня чувствительно огорчило когда я услышалъ сдѣланное вамъ комитетомъ конституціи предложеніе просить короля принять командованіе надъ войсками и національною гвардіей. Подобное предложеніе показалось мнѣ несовмѣстнымъ съ величіемъ короля Французовъ. Фактомъ этого предложенія какъ будто дается понять что было бы возможно, подъ глазами короля, предложить другому гражданину принять командованіе надъ 50 или 60 тысячами людей. Въ минуту когда бы такое полномочіе состоялось, у насъ было бы два короля, какъ въ Спартѣ. Это политическое манихейство, двуначаліе, опрокинуло бы монархію. Поэтому, въ исправленіи статьи I я требую чтобы Собраніе объявило что всѣ войска собранныя на Марсовомъ Полѣ не будутъ имѣть иного вождя, кромѣ верховнаго вождя націи, объявленнаго конституціей верховнымъ вождемъ арміи.“

Аббату Мори, съ увертками, отвѣчалъ адвокатъ Варнавъ. „Я полагаю, сказалъ онъ, какъ и говорившій прежде меня, что никто кромѣ короля не можетъ быть главою федераціи, но раздѣляю мнѣніе комитета конституціи что король долженъ быть признанъ таковымъ особымъ актомъ законодательнаго корпуса имъ утвержденнымъ. Первая тому причина въ томъ что нѣтъ никакого отношенія между этимъ качествомъ главы конфедераціи и качествомъ главы исполнительной власти; это одинъ изъ тѣхъ актовъ которые имѣютъ мѣсто только въ моментъ когда конституція составляется и слѣдовательно не могли быть ею предусмотрѣны“. „Это одинъ изъ тѣхъ актовъ когда всѣ власти восходятъ къ своему источнику, и когда власть націи есть единственная могущая предписывать законы и правила. Значитъ рѣшеніе, кому предоставить начальствованіе, подлежитъ верховенству властей (à la souveraineté des pouvoirs). Слѣдовательно необходимъ спеціальный актъ. Вы признали декретомъ что король непосредственный глава арміи; но конституція еще не объявила что онъ непосредственный глава національной гвардіи. (Поднимается ропотъ.) Я не говорю что король не долженъ быть главою конфедераціи, я говорю что нельзя въ настоящую минуту признать его таковымъ вслѣдствіе несуществованія декрета и что необходимъ предварительный декретъ“.

Аргументація Варнава вызвала горячее возраженіе со стороны молодаго Казалеса (Cazalès). „Не безъ удивленія услышалъ я, произнесъ онъ, что верховный глава исполнительной власти, что правитель націи, что король, власть котораго предшествовала вашей… (Сильный ропотъ: раздаются требованія чтобы ораторъ былъ призванъ къ порядку). Я не понимаю такой немилости къ словамъ столь простымъ и правдивымъ. Повторяю, не безъ удивленія услышалъ я что верховный глава исполнительной власти, что правитель націи, что король, чья власть предшествовала вашей…. (опять ропотъ) Конечно, я не хочу этимъ сказать что власть короля предшествовала власти націи, отъ которой истекаетъ всякая власть; но я сказалъ, и это несомнѣнная истина, что власть короля предшествовала власти представителей націи; онъ далъ вамъ движеніе и жизнь, безъ него вы бы не существовали: и потому, говорю я, непостижимо чтобы вашъ король, тотъ кто васъ создалъ, наслѣдственный представитель французскаго народа, нуждался въ декретѣ отъ васъ чтобы быть верховнымъ главою военныхъ силъ королевства! Трудно представить себѣ монархію гдѣ король не былъ бы главою арміи; онъ глава ея по закону королевства, а не по вашему произволенію, онъ глава ея по волѣ націи, а вы не нація; онъ глава ея по праву короны, какъ наслѣдственный вождь страны; онъ глава ея по нашей конституціи, потому что вы приняли верховное указаніе націи выразившей свою волю чтобы онъ былъ признаваемъ таковымъ“.

Пріятель. Достойно вниманія что и Казалесъ, съ рыцарскою отвагою отстаивавшій монархію, о верховенствѣ націи не рѣшается говорить иначе какъ о политической аксіомѣ.

Авторъ. Другой пунктъ возбудившій возраженія былъ пропускъ въ декретѣ какого-либо упоминанія о мѣстѣ для королевскаго семейства. „Я принимаю, сказалъ аббатъ Мори, что предсѣдатель Національнаго Собранія долженъ помѣщаться по правую сторону короля непосредственно, а депутаты по правую и по лѣвую предсѣдателя и короля, который конечно не можетъ имѣть болѣе благороднаго кортежа. Но въ монархіи наслѣдственной, гдѣ по конституціонному принципу королевская власть должна переходить преемственно въ мужскомъ потомствѣ по праву первородства, не подобаетъ ли питать особое почтеніе къ принцамъ могущимъ наслѣдовать корону? Не слѣдуетъ ли удѣлить почетное мѣсто принцамъ крови которые будутъ сопутствовать его величеству? (Слышенъ ропотъ.) Я очень дурно выразился если изъ словъ моихъ заключаютъ что я требую посредника между королемъ и націей: его не можетъ быть…. Еслибы рѣчь шла о томъ чтобъ установить іерархію власти, я конечно сказалъ бы что ничто не стоитъ и не должно стоять между королемъ и націей. Но рѣчь о томъ чтобы почтить націю и короля воздаяніемъ почтенія семейству короля, рѣчь идетъ о церемоніи на которую король явится не для проявленія своей власти. Онъ въ первый разъ будетъ находиться въ нѣдрахъ своего великаго семейства. Къ ощущеніямъ которыхъ онъ будетъ исполненъ присоедините отраду быть въ средѣ и своей собственной семьи, которая есть также семья государства. Патріотизмъ призываетъ насъ преисполнить душу нашего короля тѣми чудными волненіями которыя онъ самъ такъ способенъ внушать. Умножимъ его радость и утѣшенія; не будемъ отдѣлять его отъ сына, отъ подруги, въ минуту когда онъ будетъ ощущать такое высокое благо и приметъ на себя столько обязательствъ. Великодушные представители народа, свободнаго народа прославившагося любовью къ своимъ королямъ! не подражайте тѣмъ деспотамъ Востока которые содержатъ въ заключеніи свое семейство, которые наслѣдника трона подвергаютъ рабству, и выпускаютъ азъ заключенія лишь наканунѣ того дня когда ему предстоитъ превратиться въ самаго неограниченнаго деспота. Тронъ объявленъ наслѣдственнымъ, это основное правило государства, и нація не монетъ достаточно оказать почета тѣмъ кто имѣютъ на него права; преизбыткомъ почтенія вы можете только наградить короля за возстановленіе націи во всѣхъ ея правахъ. Вы не захотите чтобы въ этотъ, на вѣки памятный день, изъ всѣхъ присутствующихъ только королевское семейство чувствовало себя неудовлетвореннымъ въ своихъ желаніяхъ“.

Собраніе въ заключеніе приняло первую статью въ редакціи коммиссіи безъ измѣненія; ко второй прибавлены были слова: „къ его величеству обратятся съ просьбой отдать приказаніе чтобы королевское семейство было помѣщена приличнымъ образомъ„. Третья принята безъ возраженій. Въ четвертой выпущены слова первый гражданинъ.

Около 10 іюля депутаты изъ провинцій собралась уже въ Парижѣ. Въ этотъ день Лафайетъ избранъ былъ стать во главѣ всей депутаціи отъ національной гвардіи во Франціи. Въ сопровожденіи представителей депутаціи онъ явился съ адресомъ въ Собраніе и затѣмъ къ королю. Адресъ къ Собранію значительно полнѣе и знаменательнѣе адреса къ королю. Вотъ изъ него отрывокъ:

„Нація пожелавъ стать свободною, вамъ поручила дать ей конституцію… Да, милостивые государи, вы познали нужды и желанія Французовъ когда разрушили готическое зданіе нашего правительства и нашихъ законовъ, пощадивъ лишь монархическій принципъ, и внимательная Европа узнала что добрый король можетъ быть опорой свободнаго народа, какъ онъ былъ утѣшителемъ народа угнетеннаго. Окончите ваше дѣло!..

„Пусть торжество этого дня будетъ сигналомъ примиренія партій, забвенія неудовольствій, мира и общественнаго благополучія! И не бойтись чтобы сей святой энтузіазмъ увлекъ насъ за предѣлы предписываемые общественнымъ порядкомъ. Подъ покровомъ закона знамя свободы никогда не сдѣлается знаменемъ своеволія. Клянемся честью свободныхъ людей: Французы не даютъ тщетныхъ обѣщаній“.

Гораздо короче, со значительно меньшею торжественностію составленъ адресъ королю. „Въ потокѣ памятныхъ событій, возвратившихъ намъ неотъемлемыя права, когда энергія народа и добродѣтели короля дали другимъ народамъ а ихъ вождямъ такіе великіе примѣры, намъ пріятно почтить въ вашемъ величествѣ прекраснѣйшій изъ всѣхъ титуловъ — титулъ главы Французовъ и короля свободнаго народа… Французскіе націоналъ-гарды клянутся вашему величеству въ повиновеніи, которое не знаетъ другихъ границъ кромѣ закона, и въ любви, которая кончится лишь съ нашею жизнію“.

Король отвѣчалъ: „Передайте вашимъ согражданамъ то что я хотѣлъ бы сказать имъ всѣмъ какъ скажу вамъ. Передайте что ихъ король есть ихъ отецъ, братъ, другъ, что онъ можетъ быть счастливъ только ихъ счастіемъ, великъ только ихъ славой, могущественъ только ихъ свободою, страждетъ только ихъ несчастіями“.

Наступилъ день празднества. Въ изданіи Mémoires pour servir à la vie du gén. Lafayette въ числѣ pièces justificatives помѣщено описаніе этого дня сдѣланное очевидцемъ, членомъ Національнаго Собранія, и весьма живо рисующее событія праздника, которому сильно мѣшалъ проливной дождь. Не будетъ, думаю, лишнимъ привести это описаніе вполнѣ. Оно весьма характеристично и по изложенію, и по мыслямъ, и переноситъ насъ въ эту странную эпоху сбитыхъ мыслей и раздраженной чувствительности. Описаніе составлено въ формѣ письма къ пріятелю.

„Какое обязательство я принялъ на себя! Я обѣщалъ написать тебѣ тотчасъ послѣ окончанія праздника который столица дала націи. Но знаешь ли ты въ какомъ положеніи я былъ послѣ этого великолѣпнаго торжества? Я умиралъ отъ голода и холода, я падалъ отъ изнеможенія.

„Великія впечатлѣнія воспринятыя мною, какъ всегда бываетъ, еще болѣе меня подавили и лишили меня силы, необходимой чтобы ихъ достойно передать.

„Около Національнаго Собранія назначено было собираться его членамъ, что и было ими исполнено около девяти часовъ. Полтора часа спустя, главнымъ начальникомъ парижской гвардіи г. де-Лафайетомъ былъ данъ сигналъ къ начатію шествія. Для этого выбранъ былъ тотъ моментъ когда войска, тронувшіяся отъ городской ратуши, передовыми рядами приближались къ площади Лудовика ХIѴ, гдѣ должно было къ нимъ присоединиться Національное Собраніе. Г. де-Бонней, по своей рѣдкой способности къ предсѣдательству столь достойный стоять во главѣ Національнаго Собранія въ подобный день, вручилъ намъ распредѣленіе шествія.

„Выступивъ изъ залы нашихъ засѣданій, мы направились къ самой большой аллеѣ въ Тюилери. Мы должны были идти двумя линіями, по двое въ каждой, и слѣдовательно всего по четыре въ рядъ, что очень затруднилось слѣдующимъ обстоятельствомъ: нѣсколько дней шелъ дождь; сегодня, въ день столь достойный самой великолѣпной погоды, дождь лилъ ливнемъ. Еще не установившись для шествія, еще не сдѣлавъ ни шагу, представители націи были всѣ мокрые; однимъ зонтикомъ часто прикрывались трое и четверо, — слѣдовательно никто. Мы были буквально въ водѣ, было отъ чего прійти въ отчаяніе: но мы поступили лучше; когда на душѣ радостно, все легко обращается въ радость: рѣшились смѣяться надъ своимъ злополучіемъ.

„На всемъ протяженіи дороги мы встрѣтили то же настроеніе въ рядахъ зрителей стоявшихъ шпалерами съ обѣихъ сторонъ; они насквозь промокли и пѣли. Въ Куръ-ла-Ренъ нельзя сказать гдѣ больше было любопытныхъ: подъ деревьями или на деревьяхъ.

„Около моста Pont-Tournant, насъ привѣтствовалъ Лафайетъ; возлѣ этого генерала, такъ прекрасно оправдывающаго надежды которыя подавала его первая юность, мы видѣли цѣлый баталіонъ героевъ не выше ихъ сабель и ихъ гренадерскихъ шапокъ; это двѣнадцати и тринадцатилѣтніе солдаты; ихъ баталіонъ носилъ названіе Надежды Отечества. Недалеко отъ нихъ стоялъ баталіонъ ветерановъ. Такимъ образомъ, мы переходили отъ сладкаго волненія къ волненію глубокому, и можно было однимъ взглядомъ окинуть конецъ жизни и ея начало, посвѣщенные отечеству.

„Ты знаешь, мой дрѵгъ, сколько разъ мы были тронуты до слезъ, восхищаясь въ Плутархѣ картинами которыя, быть-можетъ, служили образцомъ и для этой, но которыя донынѣ можно было встрѣтить только въ исторіи древности; ты увидишь сколь правдоподобною сдѣлали мы эту исторію древнихъ.

„Отъ конца Куръ-ла-Ренъ до заставы Конферансъ на одной сторонѣ, какъ тебѣ извѣстно, всюду дома: вообрази что мы почти ни одного не видали; они всѣ сверху до низу были скрыты подъ любопытными, которые, такъ-сказать, выпирались изъ оконъ. Крыши всѣ были покрыты людьми.

„Очень широкій и очень прочный мостъ былъ въ нѣсколько дней установленъ на баркахъ противъ Марсова Поля,—постройка его была совершена такъ скоро что казалась волшебствомъ. Переходя черезъ этотъ мостъ, мы имѣли предъ глазами тріумфальную арку, съ тремя большими проходами подъ ней. Барельефы, надписи этой тріумфальной арки, гласили не о побѣдахъ и кровавыхъ битвахъ, но о свободѣ, о конституціи, о правахъ народа.

„Когда мы прошли подъ этими сводами арки, мы казалось вступили въ иной міръ, а не на знакомое намъ Поле. Вообрази себѣ огромное пространство окруженное землянымъ возвышеніемъ, на которомъ въ тридцать рядовъ были поставлены скамейки, между ними тамъ и самъ оставлены проходы для свободнаго движенія и выхода.

„Напротивъ тріумфальной арки и на противоположной оконечности Марсова Поля, возвышалась крытая галлерея изящнаго рисунка; въ серединѣ ея и приблизительно на половинѣ ея высоты, являлся глазамъ тронъ короля Французовъ, тронъ Лудовика XѴI; направо и налѣво отъ трона поднимались ряды скамеекъ предназначенные, верхніе для представителей народа, прочіе — членамъ муниципалитета, избирателямъ Парижа и чрезвычайнымъ депутатамъ всего королевства.

„Надъ трономъ, въ самой возвышенной части галлереи, было устроено особое помѣщеніе для королевы, дофина, королевской фамиліи и ихъ свиты. Посреди Марсова Поля, казавшагося еще несравненно обширнѣе, съ тѣхъ лоръ какъ столько предметовъ дѣлали эту обширность еще замѣтнѣе, возвышался алтарь отечества. Съ четырехъ сторонъ его спускались отлогіе скаты по своей ширинѣ какъ будто предназначенныя для шествія цѣлаго народа. На ступеняхъ ихъ были разсѣяны священники, одѣтые всѣ въ бѣломъ и въ этомъ одѣяніи напоминавшіе воображенію левитовъ и гіеорофантовъ.

„Когда это зрѣлище предстало глазамъ Національнаго Собранія, ступени алтаря были покрыты націоналъ-гардами подъ ружьемъ, и мирные служители религіи, предъ алтаремъ, самымъ возвышеннымъ быть-можетъ изо всѣхъ когда-либо воздвигнутыхъ человѣкомъ, казалось стояли на этой высотѣ уже не для того чтобы возвыситься надъ остальными смертными, но чтобы быть ближе къ небу.

„Дождь въ это время пошелъ еще сильнѣе, зрители на террасахъ раскрыли свои зонтики и надъ ихъ головами образо валась какъ бы разноцвѣтная крыша. Но вскорѣ дождь пересталъ, зонтики сложены и глазамъ является болѣе ста тысячъ зрителей.

„Внутри цирка, на своихъ мѣстахъ уже строились рядами прибывавшіе націоналъ-гарды.

„Скамейки нижней части галлереи уже были заняты лицами которымъ предназначались; въ помѣщеніи для королевской фамиліи еще были видны только нѣсколько министровъ его величества и нѣсколько особъ его свиты.

„Когда мы помѣстились на своихъ мѣстахъ, пришлось Ждать еще бодѣе трехъ часовъ прежде нежели всѣ федераты собрались, и лрежде нежели были принесены на Марсово Поле всѣ знамена отъ департаментовъ.

„Дождь былъ точно въ заговорѣ противъ праздника, ливень возобновлялся поминутно, словно нарочно чтобъ опечалить всѣхъ; но это ему не удалось: въ самый разгаръ проливнаго дождя нѣкоторые изъ федератовъ взялись за руки и начали танцовать образуя кругъ; они нашли подражателей; круги соединялись, раздѣлялись, ихъ было то больше, то меньше; воздухъ огласился кликами радости и пѣснями; видны были только солдаты и гренадеры бѣгущіе и прыгающіе держа другъ друга за руку; никогда не было зрѣлища болѣе пріятнаго и въ то Же время болѣе внушительнаго какъ видъ этой арміи, которая за нѣсколько минутъ до того какъ ей предстояло присягнуть что она, когда понадобится, прольетъ всю свою кровь до послѣдней капли за свободу, танцовала вокругъ алтаря отечества подъ глазами своихъ законодателей.

„Другое чувство, которое эти солдаты націи проявляли каждую минуту, было нетерпѣніе увидать короля: было мгновеніе когда тронъ прикрыли чтобъ обезопасить его отъ дождя. Пра этомъ движеніи, о которомъ нельзя было судить на далекомъ разтояніи, тысячи голосовъ огласили воздухъ кликомъ: да здравствуетъ королъі и тысячи рукъ и сабель поднялись кверху, влекомые неудержимымъ порывомъ радости.

„Присутствіе королевы вызвало тѣ же восторги; и oru еще удвоились когда нѣсколько разъ поднявъ на рукахъ своихъ юнаго наслѣдника трона, она словно призывала на него любовь и священное чувство націи. Въ этихъ неумолкавшихъ кликахъ, наполнявшихъ все обширное пространство, слышно было волненіе которымъ переполнены были груди этихъ представителей защитниковъ націи столь же крѣпкой, сколь доблестной. Въ этомъ случаѣ ты увидалъ бы, мой другъ, то чему душа твоя должна вѣрить, что величіе никогда не можетъ быть болѣе могущественнымъ и особенно болѣе священнымъ какъ когда оно оза рено нѣжными чувствами природы.

„Когда показался монархъ и сѣлъ на свой тронъ, не скрываемый болѣе въ глубинѣ дворца, ты увидѣлъ бы какъ со всѣхъ концовъ Марсова Поля сбѣжались націоналъ-гарды и солдаты, ты увидѣлъ бы ихъ тѣснящимися толпами вокругъ ступеней галлереи, почти спрятанными другъ за другомъ, изъ всего тѣла выказывавшими только лицо на которомъ выража-лось все ихъ душевное волненіе. Гдѣ эти низкіе рабы, гдѣ эти обманщика которые заставляли королей бояться свободы народа какъ разрушительницы монархіи? Какой король когда воспринялъ выраженія болѣе искренней и нѣжной любви? Какой тронъ когда-либо слышалъ болѣе высокія, болѣе блестящія привѣтствія? Видѣлъ ли когда Лудовикъ XIѴ въ своихъ азіятскихъ галлереяхъ или въ унылыхъ садахъ Версаля свой тронъ почтеннымъ такимъ великолѣпнымъ зрѣлищемъ?

„Когда всѣ знамена были собраны, ихъ всѣ обнесли вокругъ алтаря для благословенія во имя Всевышняго Существа. Да! нѣтъ сомнѣнія, благословеніе неба должно низойти на знамена народа поистинѣ доблестнаго, и который въ своихъ законахъ далъ обѣщаніе никогда не пятнать себя преступною славой завоеваній. Послѣ благословенія департаменты пронесли свои знамена мимо его величества, и тогда изъ этихъ гражданъ-воиновъ образовались два ряда, изъ коихъ одинъ съ одного конца касался ступеней трона, съ другаго ступеней алтаря.

„Г. де-Лафайетъ, которому и делегатами Національнаго Собранія и королемъ было ввѣрено соблюденіе порядка въ этотъ великій день, появился между этихъ двухъ рядовъ и на нѣкоторомъ разстояніи отъ галлереи, сойдя съ своего бѣлаго коня, приблизился къ трону его величества чтобы принять его приказанія. Не знаю, кажется Тацитъ сказалъ насчетъ Агриколы что ничто не можетъ придать столько блеска трону какъ видъ склоненнаго предъ нимъ чела человѣка гордаго и благороднаго, который, не старый годами, уже считаетъ въ своемъ прошедшемъ тріумфы. Я не увѣренъ что это сказалъ Тацитъ, но я это почувствовалъ сегодня.

„Обѣдню служилъ епископъ Отӭнскій, и только священнослужитель какъ онъ чувствующій что Господь не желаетъ обожанія рабовъ могъ отслужить подобную обѣдню. Есть случаи когда таинства которымъ всегда должно вѣрить кажутся менѣе сверхестественными: сегодня, напримѣръ, присутствуя при этой литургіи какъ-то сердечнѣе вѣрилось что Господь низшелъ на сей алтарь, вокругъ котораго нація счастливая клянется исполнять непрестанно самую священную изъ обязанностей.

„Ты знаешь, мой другъ, формулу клятвы федератовъ, клятву представителей націи, клятву короля Французовъ; всѣ онѣ были произнесены съ глазами переполненными слезъ, и эти слезы тоже залогъ что онѣ не будутъ тщетными!

„Наконецъ, другъ мой, что тебѣ еще сказать? Не думаю чтобы когда-либо на землѣ было болѣе прекрасное зрѣлище, и столько душъ были въ одно время объяты одною и тою же, столь великою радостью“.

Пріятель. Любопытное описаніе! Какъ характерна эта кадриль цѣлой арміи, отплясывающей подъ проливнымъ дождемъ. Подобныя явленія французской веселости бывали и на провинціальныхъ федераціяхъ. Въ Турѣ, передаетъ Тэнъ (II, 289), основываясь на документахъ Національнаго архива, во время празднованія федераціи подъ вечеръ „офицеры, унтеръ-офицеры, солдаты бросились въ разсыпную по улицамъ, одни съ саблею въ рукахъ, другіе устраивая танцы, крича: да здравствуетъ король, да здравствуетъ нація, бросая шляпы вверхъ, принуждая танцовать всякаго кого встрѣчали на пути. Проходилъ спокойно каѳедральный каноникъ, на него нахлобучили гренадерскую шапку и увлекли въ кадриль; за нимъ двухъ монаховъ. Обнимаютъ, отпускаютъ. Ѣдутъ кареты мера и маркизы Монтозье: влѣзаютъ внутрь, садятся на козла, вспрыгиваютъ на запятки, заставляютъ кучеровъ такимъ парадомъ ѣхать по главнымъ улицамъ. Никто впрочемъ не былъ обиженъ или оскорбленъ; хотя почти всѣ были пьяны“. Обычны были также упоминаемые въ описаніи баталійоны дѣтей и ветерановъ. Въ нѣкоторыхъ мѣстахъ, особенно на югѣ, бывали батальйоны дѣвицъ и молодыхъ женщинъ, въ фантастически военномъ одѣяніи съ обнаженными шпагами въ рукахъ.

Увеселенія въ Парижѣ продолжались нѣсколько дней. Были публичные балы на Хлѣбномъ рынкѣ, на площади Бастиліи, гдѣ была выставлена надпись: „здѣсь танцуютъ“.

Авторъ. Въ прочтенномъ описаніи нѣтъ подробностей о произнесеніи присяги. Лафайетъ произнесъ свою у алтаря отечества, возложивъ на него конецъ своей шпаги, при громѣ пушекъ и военной музыки. Король присягнулъ съ своего мѣста. Въ толпѣ слышались восклицанія: „къ алтарю“. Между освященными знаменами было одно наименованное орифламмою.

Послѣ праздника поднялся вопросъ о ней въ Національномъ Собраніи, спрашивалось куда ее поставить. Аббатъ Мори объяснилъ историческое значеніе этого знамени. Это бѣлое священное знамя старыхъ королей, хранившееся въ храмѣ. Начиная съ Лудовика Толстаго и до Карла ѴII короли не выступали въ походъ не поднявъ орифламму. Знамя которое, подъ именемъ орифламмы, освящалось на праздникѣ 14 іюля не было это историческое знамя. То было новое знамя, на одной сторонѣ котораго написано было слово конституція, а на другой французская армія. Предсѣдатель Собранія и многіе члены полагали что оно должно быть отнесено къ королю. Предсѣдателю это казалось такъ естественнымъ что онъ сдѣлалъ было даже соотвѣтствующее распоряженіе. Собраніе, примѣняясь къ желанію Парижскаго муниципалитета, рѣшило что знамя будетъ повѣшено подъ сводами залы Собранія.

Русскій Вѣстникъ, 1880

Views: 6