Пріятель. Пора коснуться знаменитаго взятія Бастиліи.

Авторъ. Наступило 14 іюля 1789. Въ сохранившемся протоколѣ засѣданій Парижскихъ избирателей (Extrait du procès-verbal des séances des électeurs de Paris; прибавленіе къ тому I Монитера), почти единственномъ офиціальномъ документѣ относящемся до іюльскихъ дней въ Парижѣ, моно прослѣдить различные моменты этого историческаго дня.

Пріятель. Парижскіе избиратели — это тѣ городскіе уполномоченные которые выбирали представителей города въ собраніе Государственныхъ Сословій и составляли для нихъ наставленіе. Роль ихъ была собственно покончена какъ только выборы были произведены, но они сами порѣшили что полномочіе ихъ продолжается и стали дѣйствовать сообразно съ этимъ, въ увѣренности, какъ выразился одинъ изъ нихъ, Дюсо (Dusaulx, Oeuvre des sept jours, 259, въ Coll. des Mém.} что „истинные граждане всегда имѣютъ право спасать отечество“. Въ числѣ отъ двухъ до трехъ сотъ они первоначально собрались было скромно въ какомъ-то трактирѣ, но болѣе рѣшительный изъ нихъ, Тюріо (Thuriot), заявилъ что двери Думы не должны быть для нихъ закрыты. „Поднимитесь, идите за мною“. Пришли и засѣли въ Думѣ, вмѣстѣ съ членами городскаго управленія, и когда начались безпорядки, захватили власть совсѣмъ въ свои руки, образовавъ изъ себя безсмѣнный комитетъ (comité permanant). Избраніе этого неожиданнаго комитета происходило въ присутствіи толпы наполнявшей залы Думы. Кто-то крикнулъ: зачѣмъ въ комитетъ назначаютъ все изъ избирателей. „Кого же хотите вы чтобъ назначили.“ — Меня, отвѣчалъ храбрый (?) Грелэ, и былъ выбранъ аккламаціей. (Dusaulx, 278).

Авторъ. 14 іюля, съ 6 часовъ утра депутаты отъ разныхъ округовъ и толпа гражданъ наполняли уже Думу. Привозили захваченные предметы: телѣги съ мукой, зерномъ, виномъ и другими припасами; тащили пушки, несли ружья, боевые запасы, веди лошадей, и всѣмъ этимъ наполняли площадь предъ Думой. Улицы уже были полны народомъ всякаго возраста и состоянія. Въ семь часовъ прибѣгаетъ испуганная толпа съ криками что отрядъ Royal Allemand вступилъ въ Сентъ-Антуанское предмѣстье, убиваетъ встрѣчающихся, не разбирая пола и возраста, ставитъ пушки на улицѣ; предмѣстью грозитъ полное разрушеніе. Другая толпа бѣжитъ изъ предмѣстья Сенъ-Дени съ подобными Же вѣстями. Составляется отрядъ изъ Gardes Françaises и вооруженныхъ гражданъ съ цѣлью дать отпоръ врагамъ. Но посланные для развѣдыванія въ предмѣстье возвращаются съ извѣстіемъ что всѣ эти тревоги совершенно дожны, никакихъ отрядовъ нѣтъ и предмѣстьямъ ничто не грозитъ. Около восьми часовъ нѣсколько человѣкъ пришли возвѣстить что пушки съ Бастиліи направлены вдоль улицы Св. Антонія. Комитетъ поручилъ нѣсколькимъ членамъ отправиться въ Бастилію къ коменданту этой крѣпости Делоне (онъ назывался gouverneur de la Bastille) и предложить ему удалить пушки возбуждающія тревогу. Депутація отправилась. Бѣжитъ какой-то человѣкъ въ синемъ одѣяніи съ золотыми нашивками, въ пыли и поту, и сообщаетъ что въ Сентъ-Антуанскомъ предмѣстьѣ показался отрядъ гусаръ; чтобъ остановить его построена де баррикада, но она едва держится; требуется немедленная помощь. Разказъ оказался опять ложнымъ. Около десяти часовъ пришло извѣстіе о происшедшемъ въ Домѣ Инвалидовъ. Наканунѣ было рѣшено предложить завѣдующему Домомъ выдать уполномоченному Думы находящееся въ Инвалидномъ Домѣ оружіе. Когда утромъ уполномоченный, явился къ Дому, онъ нашелъ его окруженнымъ громадною толпой, вооруженныхъ гражданъ. Завѣдующій отозвался что уже предупрежденъ о требованіи и Ждетъ только разрѣшенія изъ Версаля. Но пока происходили переговоры у рѣшетки, толпа успѣла проникнуть въ ворота Инвалиднаго Дома и скоро его наполнила. Поздно было думать о разрѣшеніи: какое нашлось оружіе, все было разобрано.

Пріятель. И въ Бастилію съ ранняго утра являлись какіе-то молодые люди депутатами отъ Пале-Рояля. Были пропущены до вторыхъ воротъ (въ Бастилію проникали чрезъ двое послѣдовательныхъ воротъ съ подъемными мостами при каждыхъ. Первыя ворота вводили на дворъ новой постройки, вторыя — въ самую крѣпость). Непрошеные гости требовали выдачи оружія и естественно получили отказъ. Являлись еще двѣ подобныя депутаціи, болѣе и болѣе многолюдныя. Что касается посланныхъ отъ Думы, то они были самымъ предупредительнымъ образомъ приняты комендантомъ и угощены завтракомъ. Комендантъ удостовѣрилъ что никакихъ враждебныхъ намѣреній не имѣетъ и велѣлъ отодвинуть возбуждавшія опасенія пушки. Между тѣмъ шумная толпа вокругъ крѣпости все росла.

Авторъ. О дальнѣйшемъ трудно составить вполнѣ точное представленіе; сохранилось множество разказовъ, описаній, но всѣ они противорѣчитъ между собою въ подробностяхъ, и не легко разобраться среди разнорѣчивыхъ показаній относительно событія ставшаго легендой на другой Же день послѣ того какъ оно произошло. Обратить его въ легенду было въ интересѣ и его современниковъ, и большинства его историковъ. Не легко освободить истину отъ прикрывающаго ее вымысла. Одно по крайней мѣрѣ съ достовѣрностью вытекаетъ изъ мало-мальски внимательнаго и непредубѣжденнаго разбора фактовъ, — что со стороны осаждающихъ не было ничего кромѣ безумія, со стороны осажденныхъ — ничего кромѣ крайней уступчивости.
Депутатъ отъ округа Saint Louis de la Culture, Тюріо (Thuriot), имя котораго намъ уже случилось упомянуть, который въ послѣдствіи былъ предсѣдателемъ Конвента въ памятное засѣданіе рѣшившее судьбу Робеспьера, явился „отъ имени націи и отечества“ къ подъемному мосту въ ту минуту какъ изъ крѣпости выходила городская депутація; былъ допущенъ въ Бастилію и объяснялся съ комендантомъ, требуя чтобы крѣпость была сдана народу. Подробности объясненія узнаемъ изъ собственнаго донесенія Тюріо, сдѣланнаго имъ въ Думѣ немедленно по выходѣ изъ крѣпости и помѣщеннаго въ протоколѣ. Перейдя съ комендантомъ на внутренній дворъ крѣпости, Тюріо увидѣлъ тамъ три пушки, тридцать Швейцарцевъ (Petits-Suisses) и около дюжины инвалидовъ, всѣхъ подъ командой четырехъ офицеровъ. Весь гарнизонъ крѣпости состоялъ изо ста двадцати человѣкъ. Тюріо уговаривалъ ихъ „во имя чести, націи и отечества“ сдаться. И комендантъ, и офицеры клялись что не будутъ стрѣлять и не станутъ защищаться если не будутъ атакованы. Когда онъ этимъ не удовлетворился и требовалъ чтобъ его свели наверхъ крѣпости и показали расположеніе пушекъ, комендантъ не хотѣлъ было удовлетворить его Желаніе, но по настоянію офицеровъ согласился. Тюріо увидѣлъ на верху три пушки удаленныя фута на четыре отъ амбразуръ, которыя были закрыты. Съ башни онъ показался толпѣ собиравшейся стрѣлять въ крѣпость. Толпа ему рукоплескала. Сойдя, онъ еще разъ уговаривалъ сдаться; „солдаты и офицеры были, казалось, расположены уступить, но комендантъ, слишкомъ смущенный движеніями окружающей крѣпость толпы, былъ самъ не свой и не рѣшался“ (le gouverneur était malheuresement trop affecté du mouvement extérieur, qu’il n’était plus à lui). Во всякомъ случаѣ, заключилъ Тюріо, на слово коменданта: не стрѣлять, если крѣпость не будетъ атакована, можно положиться. Не успѣли немного успокоиться въ Думѣ, какъ со стороны Бастиліи послышался пушечный выстрѣлъ и въ то Же время громадная толпа бѣжала по площади крича: „измѣна, предательство!“ Принесли человѣка раненаго въ руку, какъ сказывали, выстрѣломъ съ крѣпости; пронесли также умирающаго солдата; говорили о другихъ убитыхъ и раненыхъ. Толковали будто комендантъ нарочно велѣлъ опустить первый подъемный мостъ чтобы заманить народъ на первый дворъ Бастиліи и тамъ встрѣтилъ его убійственнымъ залпомъ. Это было совершенно ложно. Напротивъ, толпѣ какъ-то удалось спустить мостъ, и она въ безпорядкѣ кинулась на дворъ, стрѣляла куда попало, задніе попадали въ переднихъ. Въ показаніи инвалидовъ помѣщенномъ въ изданіи La Bastille dévoilée (показаніе приведено въ прибавленіи къ запискамъ Дюсо въ Coll. de Mém., 450), раз-казано какъ произошли, выстрѣлы. Когда вышелъ Тюріо, толпа подъ стѣнами крѣпости кричала: „хотимъ Бастилію, долой солдатъ“. „Мы какъ могли, говорятъ инвалиды, честью просили этотъ разный народъ удалиться, стараясь поставить имъ на видъ опасность какой они подвергаются. Но несмотря на наши увѣщанія толпа стояла на своемъ. Два человѣка взлѣзли на караульную съ боку малаго подъемнаго моста, разрубили и разбили топорами цѣпи большаго моста, тогда какъ другіе рубили и разбивали малые. Это заставило насъ твердо сказать имъ чтобъ уходили, а то вынуждены будемъ стрѣлять. Имъ удалось спустить большой и малый мосты. Ободренные успѣхомъ, они толпой прибѣгали ко второму мосту чтобъ овладѣть имъ и сдѣлали по насъ ружейный залпъ. Мы вынуждены были съ своей стороны сдѣлать по нимъ залпъ, чтобы помѣшать имъ завладѣть вторымъ мостомъ, какъ они сдѣлали съ первымъ. Они обратились въ бѣгство и удалились въ безпорядкѣ“. Отхлынувшая толпа разнесла ужасъ и ожесточеніе въ несчетной массѣ облегавшей крѣпость. Прибылъ отрядъ французскихъ гардовъ, привезены пушки, началась, какъ пишутъ нѣкоторые историки, правильная осада крѣпости. Правильная осада эта была безумная пальба съ улицы, изъ чердаковъ и оконъ домовъ, въ воздухъ, въ каменныя стѣны, не потерпѣвшія ни малѣйшаго вреда. Отъ бомбардировки во весь день былъ, по какой-то случайности, убитъ одинъ инвалидъ. Съ крѣпости стрѣляли очень мало. Еслибы была серіозная стрѣльба въ густую, бѣснующуюся толпу, она унесла бы не восемьдесятъ убитыхъ, какъ потомъ оказалось, а не одну сотню. Такъ продолжалось нѣсколько часовъ. Нетерпѣливая и мятежная толпа, наполнявшая залы Думы и площадь предъ нею, приступила къ членамъ комитета и Думы съ требованіемъ усиленныхъ мѣръ ко взятію ненавистной крѣпости, какъ будто это взятіе зависѣло отъ Думы (какъ замѣчено въ протоколахъ). Явились удивительныя предложенія. Одинъ плотникъ, повидимому не безъ учености, предлагалъ устроить по римскому образцу катапулту и бросать съ неисчислимою силой (avec une force incalculable) громадные камни въ стѣны Бастиліи чтобъ ихъ разрушитъ. Г. Коссидьеръ, — major-général de la milice parisienne, — оттолкнулъ изобрѣтателя, сталъ на его мѣсто и сказалъ что единственное средство взять Бастилію — повести осаду по правиламъ войны и для того начать рыть траншеи. А на площади предъ Бастиліей пивоваръ Сантеръ сдѣлалъ удивительное предложеніе: сжечь каменную массу помощію задержаннаго наканунѣ гвоздичнаго и лавандоваго масла, воспламеняемаго помощію фосфора и пожарными трубами бросаемаго на крѣпость. Онъ самъ 15 іюля (протоколъ) повѣствовалъ объ этомъ, явившись въ Думу и требуя себѣ утвержденія въ званіи главнокомандующаго Сентъ-Антуанскаго предмѣстья, каковымъ былъ будто бы выбранъ наканунѣ, участвуя во главѣ четырехсотеннаго отряда во всѣхъ трудахъ по осадѣ! Пожарныя трубы были привезены по его приказанію, прибавилъ онъ, какъ Бастилія была уже взята. Такихъ молодцовъ требовавшихъ награды за подвиги явилось на другой и слѣдующіе дни по взятіи не мало. Многіе изъ нихъ и не подходили къ крѣпости. Вообще въ „трудахъ осады“ участвовали, а по лросту сказать бѣсновались около крѣпости, человѣкъ восемьсотъ. Но вся окрестность была усѣяна людьми смотрѣвшими на зрѣлище. Дамы пріѣзжали въ экипажахъ и издали присутствовали при спектаклѣ (показаніе очевидца, Тэнъ). Маратъ въ послѣдствіи бросилъ такой упрекъ Парижанамъ (Ami du Peuple, № 530): „Когда по небывалому стеченію обстоятельствъ стѣны плохо защищенной Бастиліи пали подъ усиліями горсти солдатъ и отряда несчастныхъ, большею частію Нѣмцевъ и почти поголовно провинціаловъ, Па-рижане парадировали (se présentèrent) предъ крѣпостью“.

Пріятель. Ты сказалъ что съ крѣпости стрѣляли очень мало. Имѣемъ ди мы право выразиться такимъ образомъ? По показаніямъ инвалидовъ, изъ пушки дѣйствительно былъ данъ одинъ только выстрѣлъ картечью, когда нападающіе зажгли сарай съ соломой на первомъ дворѣ. Былъ сдѣланъ, и также послѣ увѣщаній, второй ружейный залпъ, когда толпа вновь прихлынула ко второму мосту, послѣ того какъ гарнизонъ готовый передать крѣпость городу увидѣлъ приближавшееся было бѣлое знамя городской депутаціи удаляющимся и принялъ появленіе знамени за обманный маневръ осаждающихъ. Но такъ ли это? Въ протоколъ Думы занесены доклады двухъ депутацій, которыя были посылаемы комитетомъ между одиннадцатью и двумя часами дня къ крѣпости съ безуспѣшными увѣщаніями коменданту сдать Бастилію. Оба доклада повѣствуютъ о сильномъ огнѣ съ крѣпости, объ опасностяхъ какимъ подвергались посланные, о падавшихъ къ ихъ ногамъ Жертвахъ огня Бастиліи. И инвалиды говорятъ что Швейцарцы, не входившіе на башни крѣпости, стрѣляли со двора „чрезъ зубцы и дыры сдѣланныя ими у подъемнаго моста“.

Авторъ. Можетъ-быть Швейцарцы и стрѣляли, но большаго огня въ этихъ условіяхъ произвести конечно не могли. Что Же касается повѣствованій заключающихся въ докладахъ, то они мнѣ чрезвычайно подозрительны. Не очень довѣряютъ имъ и историки превозносящіе „взятіе“; по крайней мѣрѣ ссылаются на нихъ съ большою осторожностью. Повидимому посланные Думы сильно перетрусили. Первая депутація не дошла даже до крѣпости, и съ крѣпости никто ея не видалъ, какъ признаютъ и сами депутаты. Это не мѣшаетъ имъ въ явномъ противорѣчіи съ самими собой говорить объ измѣнѣ коменданта, который упорно будто бы хотѣлъ продолжать „имъ самимъ объявленную гражданамъ войну“, „такъ какъ отказалъ выслушать нашу депутацію“. Въ началѣ доклада говорится какъ депутатамъ при приближеніи показалось что сверху стрѣляютъ (nous avons aperçu sur les tours du fort des soldats delà garnison qui paraissaient tirer dans la rue). На Тьера доклады сдѣлали такое впечатлѣніе что онъ счелъ наиболѣе близкимъ къ истинѣ выразиться о стрѣльбѣ при осадѣ: „летѣли выстрѣлы неизвѣстно откуда“ (des coups de fusil sont tirés on ne sait d’où). Депутаты далѣе проговариваются что имѣли дѣло собственно не съ осаждаемыми, а съ осаждающими. Осаждающихъ увѣщевали они прекратить огонь, чтобы вступить въ крѣпость, но тѣ прогнали увѣщателей, говоря что не переговоровъ и депутацій хотятъ, „а осады Бастиліи, разрушенія этой ненавистной тюрьмы и смерти коменданта“. Вторая депутація пошла съ барабанами и знаменемъ и была усмотрѣна. Осаждаемые вывѣсили бѣлый флагъ, стоявшіе на башняхъ солдаты опустили ружья дуломъ внизъ. Но далѣе слѣдуетъ весьма невѣроятный разказъ, будто съ крѣпости вдругъ раздался залпъ, видѣли будто что направляютъ и пушку: что она выстрѣлила сказать не рѣшились. Тогда осаждающіе ожесточились, прогнали и вторую депутацію, крича: „вы тоже измѣнники.” Одного поколотили: М. Beaubourg а été maltraité. (Объ этомъ же господинѣ свидѣтельствуется въ докладѣ что пуля съ крѣпости сорвала ему эполету: пуля ли?) Повторяю, доклады очень сомнительной исторической вѣрности. Прочти, напримѣръ, что говоритъ членъ второй депутаціи, гласный Франкотэ (Francotay), отставшій отъ остальныхъ и уже послѣ ихъ вернувшійся въ Думу, и скажи какое впечатлѣніе производятъ на тебя такія строки: „Г. Франкотэ сказалъ что депутація остановилась на маломъ дворѣ подъ ужаснѣйшимъ огнемъ; а что онъ, Франкотэ, идя все впередъ, приблизился къ подъемному мосту; что вокругъ его многіе были убиты, и онъ вынужденъ былъ перешагнуть черезъ трупъ одного отца семейства, о которомъ всѣ сожалѣли“ (passer par dessus le cadavre d’un père de famille que tout le monde regrettait)?

Пріятель. Очень куріозно. Какъ это онъ узналъ что убитый былъ отецъ семейства, и когда же всѣ успѣли выразить сожалѣніе?

Авторъ. Дальнѣйшее не менѣе куріозно. Храбрый гласный обращается, полагать надо, „подъ страшнымъ огнемъ“, къ согражданамъ съ рѣчью, увѣщевая ихъ отойти. „Нѣтъ, нѣтъ, восклицаютъ они, мы завалимъ ровъ нашими трупами“. Уступая ихъ просьбамъ онъ сталъ удаляться „сквозь пули свиставшія около его ушей и ударявшія въ стѣну къ которой они подвигались“. Пули значитъ были не съ крѣпости и били въ стѣну, должно-быть, безъ особаго для нея вреда. Да и куда Же это „они подвигались”? Въ стѣну что ли? Документъ такого рода очевидно большой цѣны не имѣетъ. Держусь мнѣнія что съ крѣпости стрѣляли очень мало.

Пріятель. Какъ Же наконецъ была взята Бастилія?

Авторъ. Она вовсе не была взята. Самъ главный герой дня, одинъ изъ немногихъ обнаружившихъ дѣйствительно нѣкоторое мужество, увѣнчанный въ Думѣ „храбрый Эли”, — le brave Elie, — выразился такъ: „Бастилія вовсе не была взята силою; она сдалась прежде чѣмъ была атакована“. Уже съ утра гарнизонъ желалъ сдать крѣпость, но комендантъ, видя громадную осаждающую толпу, опасался, должно думать, ея неистовствъ, если отворитъ ворота крѣпости. И нельзя не признать что опасенія были вполнѣ основательны. Обращикъ неистовствъ былъ еще до взятія. Кто-то въ толпѣ указалъ молодую дѣвушку, увѣряя что это дочь коменданта. Несчастную хотѣли тутъ же сжечь. Ее едва успѣлъ спасти, разувѣривъ толпу, какой-то добрый солдатъ. На дворѣ захватили трехъ безоружныхъ инвалидовъ и приволокли въ Думу со страшными криками, требуя ихъ смерти: ихъ будто бы схватили у воротъ Бастиліи съ оружіемъ, когда они стрѣляли въ народъ. Старый инвалидъ, сохранившій хладнокровіе предъ опасностью, сказалъ: „Какъ могъ я стрѣлять когда былъ безъ оружія и шелъ изъ кабака, куда ходилъ за виномъ для себя и товарищей“. Аргументъ подѣйствовалъ, инвалидовъ удалось отстоять отъ толпы. Рѣшено отправить ихъ до суда въ тюрьму. Возможно что мотивомъ отказа коменданта сдать крѣпость была также и военная честь. Въ заявленіи инвалидовъ говорится что онъ уже взялъ фитиль и хотѣлъ взорвать крѣпость, но былъ удержанъ двумя инвалидами и только послѣ этого рѣшился сдаться. Онъ сдался на честное слово французскихъ гвардейцевъ: Эли, Шола и Гулена, бывшихъ впереди осаждающихъ и знавшихъ военныя правила. Было обѣщано что ни ему, ни гарнизону не будетъ сдѣлано никакого вреда. Но едва отворились ворота, какъ ворвалась неистовая толпа. Гарды употребляли всѣ усилія сдержать слово, но тщетно. „Толпа, говоритъ Тэнъ, пощадила Швейцарцевъ, которые въ нее стрѣляли, принявъ ихъ по одеждѣ за заключенныхъ. Но за то набросилась на инвалидовъ, которые отворили имъ ворота; у инвалида удержавшаго коменданта, когда тотъ хотѣлъ взорвать крѣпость, отрубили руку ударомъ сабли, прокололи его двумя ударами шлаги, повѣсили, а руку его, спасшую цѣлый кварталъ, понесли въ тріумфѣ по улицамъ“. Пятерыхъ офицеровъ и трехъ солдатъ убили, — однихъ тутъ же, другихъ волоча по улицѣ. „У кого не было оружія, говоритъ одинъ офицеръ, тѣ бросали въ меня камнями; женщины скрежетали зубами и грозили мнѣ кулаками. Двое изъ моихъ солдатъ были убиты сзади меня. При общемъ крикѣ: на висѣлицу! меня проволокли на нѣсколько сотенъ шаговъ отъ Думы. Въ ту минуту мимо меня пронесли воткнутую на пикѣ голову, показали мнѣ ее, говоря что это голова Делона“. Самого коменданта волокли по улицѣ, таская за волосы, лоражая ударами. Одни говорили — надо отрубить ему голову, другіе — надо его повѣсить, тѣ — привязать къ лошадиному хвосту. Онъ просилъ смерти, въ порывѣ послѣдняго отчаянія ногой оттолкнулъ одного изъ державшихъ, и въ ту же минуту былъ пронзенъ штыками. Этого показалось мало. Трупъ волочили, били. Требовалось отрѣзать голову. Подвернулся поваръ, пришедшій поглядѣть на „осаду“, и взялся за дѣло. Рубилъ саблею. Сабля оказалась тупа. Онъ вынулъ ножъ и какъ человѣкъ „въ качествѣ повара умѣющій рѣзать говядину“ управился съ головой коменданта. Ее воткнули на пику и понесли въ Пале-Рояль, а оттуда къ Pont Neuf.

Вотъ какъ была взята Бастилія!

Пріятель. Когда ближе ознакомишься съ дѣломъ, какъ-то странно звучитъ торжественная рѣчь современной офиціальной Франціи заявляющей устами г. Рамбо: „Трудно и вообразить что была тогда Бастилія съ ея стѣнами въ двадцать футовъ толщиною, со рвами широкими какъ рѣка. Она покрывала цѣлый кварталъ Парижа и грозила ему жерлами своихъ пушекъ. Она глядѣла какъ бы зловѣщій остатокъ Среднихъ Вѣковъ, выдѣляя въ свѣтломъ восемнадцатомъ вѣкѣ свой мрачный силуетъ, свой трагическій профиль феодальнаго замка. Очевидно Бастилія была неприступна. 14 іюля въ пять часовъ пополудни Бастилія была взята!“…

Авторъ. Убійство и звѣрское наругательство надъ трупомъ Делоне слѣдующимъ образомъ, въ сентиментальномъ тонѣ, описываются въ Révolutions de Paris: „Хотятъ увидѣть вѣроломнаго коменданта; находятъ его наконецъ: подлый спрятался. Два гренадера схватываютъ его. Подходитъ какой-то молодой буржуа. Комендантъ хочетъ ему довѣриться, бросается къ нему въ объятія раздираемый скорбію. Его вырываютъ, лишая этой чести; обращаются съ нимъ какъ съ негодяемъ, влекутъ среди необозримой толпы. Онъ обращается къ молодому человѣку, который хочетъ еще защитить его отъ оскорбленій черни. „Ахъ, говоритъ онъ, раздираемый угрызеніями совѣсти, я измѣнилъ отечеству! Рыданія заглушаютъ его голосъ…“ Когда достигли Гревской площади, народъ нетерпѣливо жаждущій мести не далъ Делоне и другимъ офицерамъ подняться на судъ Думы. Ихъ вырываютъ изъ рукъ побѣдителей, топчутъ ногами. Делоне пронзенъ тысячью ударовъ. Ему отрѣзаютъ голову и несутъ ее воткнувъ на лику, по которой струится кровь…
„Сей славный день долженъ поразить нашихъ враговъ. Онъ предвѣщаетъ намъ, наконецъ, торжество справедливости и свободы. Вечеромъ была общая иллюминація!“

Пріятель. Несчастный Делоне! Ко всѣмъ наругательствамъ его трупа и памяти присоединяется еще по истинѣ жестокое слово добраго короля. Когда Бальи (Bally, II, 42) заговорилъ съ Лудовикомъ XVI о смерти Делоне, король произнесъ: „О, онъ заслужилъ свою участь!” Чѣмъ же? Развѣ вѣрностью тому же королю, когда требовалась измѣна? Предъ измѣной законная власть преклонялась, измѣнѣ уступала, измѣну славила; но за то головой, выдавала немногихъ остававшихся вѣрными. Могли осуждать Делоне, но конечно не король. Онъ долженъ былъ хотя бы промолчать. Онъ не могъ быть въ заблужденіи будто Делоне стрѣлялъ въ невинный народъ, заманивъ его бѣлымъ флагомъ. Нѣтъ, мало было уступить, надо было еще оскорбить. Жестокое слово, ничтожный король! Говорятъ Делоне былъ требовательный и безжалостный тюремщикъ. Можетъ-быть; но не утвердилась ли такая репутація главнымъ образомъ послѣ звѣрской казни, для желательнаго оправданія палачей?

Авторъ. Гарнизонъ сдался на честное слово. Нарушеніе этого слова было самымъ позорнымъ дѣломъ съ точки зрѣнія военной чести. Мишле это чувствовалъ и поясняетъ что Бастилія была тюрьма, а не крѣпость; военные законы къ ней не приложимы. Чѣмъ же во всякомъ случаѣ такъ славиться. Какою побѣдой величаться?

Пріятель. Побѣда была значительная: побѣда Собранія надъ королевскою властью. Успѣхъ парижскаго мятежа въ немъ радостно отозвался. Въ эти дни волненій представители націи засѣдали „непрерывно шестьдесятъ часовъ (Révol. de Paris, № I, 20), опасаясь не только за свою свободу, но и за свою жизнь“. Собранію впрочемъ едва ли грозила какая дѣйствительная опасность; крайне сомнительно чтобы при дворѣ и особенно у короля былъ какой-нибудь опредѣленный планъ. Тѣмъ не менѣе значительное число членовъ Собранія были въ страхѣ. Вожаки дѣйствовали. Собраніе вотировало отвѣтственность министровъ и совѣтниковъ короля, „какое бы ни было ихъ положеніе“; настойчиво требовало удаленія войскъ, признало что объявленіе государственнаго банкротства сочтетъ позорящимъ націю. Король медлилъ. Успѣхъ возстанія быстро перемѣнилъ картину. Лудовикъ XѴI явился въ Собраніе почти просителемъ, взываетъ къ согласію въ дѣйствіяхъ, объявляетъ что уже далъ повелѣніе объ удаленіи войскъ. „Оставались, говоритъ маркизъ де-Феррьеръ въ своихъ запискахъ (I, 145), два важные пункта рѣшенные революціонерами: возвращеніе Неккера и назначеніе Бальи парижскимъ меромъ, а Лафайета — главнокомандующимъ парижскою милиціей. Только эти мѣры могли обезпечить выгоды пріобрѣтенныя Собраніемъ надъ дворомъ. Революціонерамъ не трудно было достичь желаемаго. Народъ покорный голосу своихъ руководителей шумно требовалъ возвращенія Неккера. Бальи былъ провозглашенъ меромъ, а Лафайетъ наименованъ командующимъ милиціей, по единодушному избранію гражданъ. Президентъ и вице-президентъ (такъ назвали на эти дни Лафайета) Собранія становятся во главѣ столицы: Собраніе дѣлается всемогущимъ.

Авторъ. Обстоятельства сопровождавшія 15 іюля, избраніе Бальи и Лафайета, мнѣ кажется, подтверждаютъ соображенія де-Феррьера. Собраніе отправило 15 іюля многочисленную депутацію (изъ восьмидесяти четырехъ членовъ) въ Парижскую Думу съ привѣтствіемъ и сообщеніемъ о предстоящемъ посѣщеніи Парижа королемъ. Поѣздка депутатовъ была тріумфальнымъ шествіемъ. Стрѣляли изъ пушекъ, конный и пѣшій отряды предшествовали кортежу депутатовъ шедшихъ пѣшкомъ между рядами восторженной публики, при неумолкаемыхъ кликахъ. Депутатовъ обнимали, цѣловали ихъ руки, раздавали имъ. трехцвѣтныя кокарды. Представители города привѣтствовали, ихъ какъ „ангеловъ мира“. Въ Думѣ цѣлая овація. Произносятся рѣчи. Рѣчи эти переполнены фразами прославляющими короля, обожаемаго, добродѣтельнаго, лучшаго въ мірѣ монарха. Лафайетъ въ патетическомъ разказѣ передаетъ какъ посѣтилъ король Собраніе, что говорилъ и какъ депутаты въ восторгѣ проводили его до дворца среди растроганнаго народа. Можно подумать что никогда еще королевская власть не пользовалась такою преданностію. Замѣчательное явленіе фальши! Власть на дѣлѣ отнимаютъ; она отрекается отъ себя, и къ ней обращаются льстивыя рѣчи доказывающія что никогда де не была она такъ сильна. Отдай власть и будемъ хвалить. Кого, казалось бы, можно было этимъ обмануть? Оказывается, обмануть можно весьма многихъ. Есть не мало людей съ такимъ инстинктомъ примиренія что они готовы тотчасъ умилиться какъ только покажется имъ что дѣло уладилось, и что все пойдетъ гладко. Эта черта была въ натурѣ краснорѣчиваго графа Лалли Толандаля, члена Собранія, отличавшагося чрезвычайною чувствительностью и человѣка дѣйствительно честнаго. Его рѣчь о новой эрѣ довѣрія благодаря установившемуся согласію короля и націи была совершенно искреннею. Оратора увѣнчали вѣнкомъ, какъ онъ ни сопротивлялся, и показали въ вѣнкѣ въ окно народу. „Депутаты, сказано въ протоколѣ Думы, хотѣли уже оставить залу, какъ вдругъ всѣ голоса соединились чтобы провозгласить г. маркиза де-Лафайета главнокомандующимъ парижскою милиціей“. Какая странная неожиданность! Въ залѣ чрезвычайно кстати оказался бюстъ генерала, присланный изъ Америки. На него предсѣдатель избирателей, г. Моро де-Сенъ-Мери, указалъ Собранію. Послѣдовалъ выборъ аккламаціею. Въ то Же время Бальи провозглашенъ меромъ Парижа. Разказывая о своемъ избраніи, Бальи просто приводитъ выписку изъ протокола Думы. Потомъ говоритъ какъ онъ былъ изумленъ и ошеломленъ. Въ разказѣ сквозитъ какая-то неискренность. За нѣсколько страницъ, подъ 12 іюлемъ, онъ же приводилъ слухъ что его прочатъ въ головы.

Пріятель. Итакъ Собраніе побѣдило. Власть въ его рукахъ. На долго ли? Общій характеръ и такъ-сказать рецептъ революціоннаго движенія таковъ: власть существующая должна была разрушена въ пользу новой власти, имѣющей ее замѣнить для выгоды разрушителей. Разрушеніе должно дѣлаться путемъ вынужденныхъ уступокъ. При этомъ наивыгоднѣйшій способъ вынужденія въ томъ чтобъ уступка дѣлалась по собственному изволенію власти, за то подлежащей восхваленію. Когда дѣло сдѣлано, новая власть окончательно вступила въ силу, по отношенію къ ней начинается тотъ Же процессъ новыми разрушителями уже въ ихъ выгоду. Такъ процессъ могъ бы продолжаться въ безконечность. Практически приходитъ обыкновенно къ тупику, и начинается реставрація. На всемъ пути задача не во благѣ, свободѣ и тому подобныхъ хорошихъ вещахъ, но въ пріобрѣтеніи власти. Власть есть цѣль, остальное—средство. Исторія французской революціи — поучительное и страшное подтвержденіе этого положенія.

Авторъ. Какую разницу съ торжественнымъ шествіемъ членовъ Собранія представилъ 17 іюля печальный въѣздъ короля, привезеннаго въ Парижъ! Восклицаній, правда, было не мало. Король внушалъ, повидимому, присутствіемъ своимъ немалые восторги. Но въ сущности какая это была фальшивая трагикомедія! Révolutions de Paris въ слѣдующихъ выраженіяхъ привѣтствуетъ „зарю прекраснаго дня“ когда „обожаемый монархъ явился между насъ“: „Отъ ужасовъ войны народъ, переступая такъ-сказать черезъ тѣла двухъ имъ умерщвленныхъ гражданъ, народъ дышавшій доселѣ кровопролитіемъ, вносившій всюду желѣзо и огонь, вырывавшій изъ нѣдръ измѣнниковъ трепещущія внутренности, съ руками дымящимися кровью, народъ этотъ, съ челомъ сіяющимъ весельемъ, спѣшитъ принести своему монарху пальму мира Французы, какое прямодушіе (quelle loyauté), какое довѣріе! О! моя нація! ты одна умѣешь обожать, какъ умѣешь и отомщать!“ Чтобы принять эту пальму мира король, отправляясь въ Парижъ, прощался съ семьей какъ бы идя на великую опасность. Его провожали толпы. При заставѣ, Бальи въ качествѣ мера, подавая ключи города, привѣтствовалъ его словами звучавшими оскорбительною ироніей: „Это тѣ ключи которые были поднесены Генриху IѴ: онъ тогда только что покорилъ свой народъ; сегодня народъ покорилъ своего короля“. Бальи повидимому не хотѣлъ сказать ничего оскорбительнаго. Онъ увлекся представившеюся ему эффектною фразой, составленною почти экспромтомъ. Въ своихъ запискахъ онъ разказывалъ что когда онъ отправлялся на встрѣчу королю, ему сказали что надлежитъ представить монарху ключи города. „Что же сдѣлаетъ съ ними король?“ — Онъ передастъ ихъ вамъ. — „А я?“ — Вы ихъ возьмете. — „Неужели понесу я эти огромные ключи? Я брошу ихъ въ первомъ углу“. — Остерегитесь, это драгоцѣнные ключи, они были поднесены Генриху IѴ. — „Это дало мнѣ, прибавляетъ Бальи, тотчасъ идею первыхъ строкъ моей рѣчи. Я наскоро прибавилъ ихъ карандашомъ“. Привезли короля въ Думу, провели по лѣстницѣ подъ лѣсомъ пикъ, посадили на тронъ, дали кокарду, привѣтствовали рѣчами, сказали, пусть и самъ произнесетъ нѣсколько словъ. Онъ произнесъ: „всегда можете разчитывать на мою любовь!“ Отвезли назадъ. Семья встрѣтила его со слезами радости, какъ избавившагося отъ смерти.

Пріятель. Когда депутаты шествовали по Парижу, они какъ разказывалъ Бальи (II, 19), на улицѣ Сентъ-Оноре увидали замѣчательное зрѣлище, родъ торжественной процессіи. Везли въ окруженіи милиціи, въ сопровожденіи хора военной музыки, одного garde français въ мундирѣ, увѣнчаннаго лавровымъ вѣнкомъ, украшеннаго крестомъ Св. Лудовика. Экипажъ пріостановился. Депутаты, не зная даже въ чемъ дѣло, „поздравили тріумфатора и присоединили свои рукоплесканія къ рукоплесканіямъ толпы“. Кажется, говоритъ Бальи, это былъ „тотъ гардистъ который схватилъ г. Делоне и которому за то оставили крестъ сорванный съ коменданта“. Кто пожаловалъ ему этотъ крестъ? Пожаловало какое-то случайное собраніе гражданъ „во имя націи“ (Révol. № I, 15). Это никого не удивило и представлялось вполнѣ въ порядкѣ вещей. Гренадеръ потомъ было самъ задумался, принесъ крестъ въ Думу, но предсѣдатель гласныхъ сказалъ что не имѣетъ права принять крестъ: народъ пожаловалъ.

Пріятель. Сколько погибло при взятіи Бастиліи?

Авторъ. По описанію событія въ Монитерѣ, убитыхъ было восемдесятъ три, пятнадцать умерли отъ ранъ, семьдесятъ три были ранены. Счетъ, безъ сомнѣнія, гадательный.

Пріятель. А сколько заключенныхъ было освобождено?

Авторъ. По тому же описанію, семь человѣкъ; изъ нихъ четверо — дѣлатели фальшивыхъ документовъ.

Пріятель. Не много же было „жертвъ деспотизма* въ страшной крѣпости.

Авторъ. Тѣмъ не менѣе паденіе ея всюду произвело сильное впечатлѣніе. Съ именемъ Бастиліи соединялось множество воспоминаній. Она казалась какимъ-то оплотомъ королевскаго самодержавія. Во Франціи имя ея давно было ненавистно. Во множествѣ наставленій (cahiers) какими избиратели снабдили своихъ представителей въ Генеральныхъ Штатахъ было указано уничтоженіе и срытіе Бастиліи. Понятно какое впечатлѣніе должно было произвести ея взятіе. Впечатлѣніе это отразилось и за границей. Рамбо въ рѣчи своей напоминаетъ что въ Италіи Альфіери, италіянскій знаменитый поэтъ, написалъ стихотвореніе: „Обезбастиленный Парижъ“; въ Англіи Фоксъ восторгался событіемъ и говорилъ что желалъ бы переѣхать проливъ чтобы взглянуть на развалины Бастиліи; въ Германіи Меркъ возглашалъ что взятіе Бастиліи полагаетъ первый камень счастія человѣчества…

Но вотъ что куріозно. Графъ Сегюръ, тогдашній французскій посолъ при Екатеринѣ, пишетъ въ своихъ воспоминаніяхъ: Новость „при дворѣ произвела значительное возбужденіе и общее неудовольствіе. Въ городѣ дѣйствіе было совсѣмъ противное. И хотя Бастилія навѣрно не грозила никому изъ жителей Петербурга, не могу передать какой энтуазіазмъ паденіе этой государственной тюрьмы и эта первая побѣда бурной свободы возбудили между негоціантами, купцами, въ среднемъ кругѣ и между нѣкоторыми молодыми людьми болѣе высокаго класса. Французы, Русскіе, Датчане, Нѣмцы, Англичане, Голландцы, всѣ на улицахъ поздравлялись взаимно и цѣловались какъ будто спала съ нихъ тяжелая цѣль. Едва могу повѣрить этой глупости о коей разсказываю“ (Ségur, Mém., III). Замѣть это происходило въ Петербургѣ.

Изъ этого разказа Мишле сдѣлалъ такую картину (Hist. de la Rév. I, 110). „Въ Россіи, странѣ тайны и молчанія, въ этой чудовищной Бастиліи на рубежѣ Европы и Азіи, когда достигла туда вѣсть, люди всякихъ націй на удицахъ восклицали, плакали, бросились другъ другу въ объятія, сообщая новость: Какъ не плакать отъ радости — Бастилія взята!“ Г. Рамбо передаетъ анекдотъ въ неменѣе украшенной формѣ: „Въ Россіи, этой отдаленной странѣ, тогда едва составлявшей часть Европы, Русскіе и иностранцы обнимались на улицахъ, и вмѣсто того чтобы говорить какъ въ день Пасхи: Христосъ воскресъ, съ энтузіазмомъ повторяли два слова: Бастилія взята“.

Такимъ образомъ петербургскіе иностранцы историческою миѳологіей превращены въ Россію…

Русскій Вѣстникъ, 1880

Views: 4