Книга проф. А. А. Пиленко, *) посвященная избирательнымъ нравамъ Франціи въ эпоху Реставраціи и іюльской монархіи (1815 — 1848 гг.), обращается къ современному французскому читателю. Она построена, поэтому, на методѣ противоположенія тогдашняго современному; какъ непохожи были пріемы, сто лѣтъ тому назадъ господствовавшіе при выборахъ, на тонкую политическую игру нашихъ дней — долженъ, по расчету автора, восклицать чуть ли не на каждой страницѣ читатель. Показать первые шаги демократіи во Франціи и трудность и медленность складыванія политическихъ нравовъ, этой формѣ государственности соотвѣтствующихъ, — такова задача, которую онъ себѣ поставилъ.

Составленная по первоисточникамъ, — хранящимся въ Національной Библіотекѣ избирательнымъ производствамъ и политическимъ брошюрамъ и трактатамъ того времени, — написанная живымъ языкомъ, въ надлежащей мѣрѣ сочетающая общія разсужденія съ изложеніемъ характерныхъ эпизодовъ, книга даетъ возможность читателю погрузиться въ политическую атмосферу эпохи зарожденья парламентаризма во Франціи и оцѣнить значительность продѣланнаго съ тѣхъ поръ развитія. Боязнь автора впасть въ обычную ошибку историковъ и перенести въ прошлое кое-что изъ современнаго заставляетъ его, однако, выдвигать иногда утвержденія, звучащія слишкомъ рѣшительно. Такъ, онъ начинаетъ свою книгу съ того, что политическихъ партій въ разсматриваемую имъ эпоху не существовало. Если подъ политическими партіями понимать только столь крѣпко сколоченныя организаціи, какъ партіи англійскіе, американскія или германскія, то авторъ, конечно, правъ. Но такихъ партій почти нѣтъ во Франціи и сейчасъ — извѣстно, что только лѣвому сектору палаты отвѣчаютъ развѣтвленныя по всей странѣ организаціи, тогда какъ центральныя и правыя группы парламента суть почти безъ исключенія только «парламентскія фракціи», типа существовавшихъ въ нашей государственной думѣ. А такія парламентскія фракціи и соотвѣтствующія настроенія въ pays légal (прекрасный терминъ дли обозначеніи совокупности тогдашнихъ избирателей, почему-то ни разу не использованный авторомъ) въ странѣ были: въ книгѣ постоянно говорится объ умѣренныхъ и крайнихъ, о стороникахъ министерства и оппозиціи. При такихъ условіяхъ начальное заявленіе автора, правда, смягченное на ближайшихъ же страницахъ, сразу направляетъ вниманіе читателя по не совсѣмъ правильному пути.

Въ дѣйствительности, для эпохи характерно не отсутствіе партій, а убѣжденіе въ томъ, что политическія партіи вредны, о чемъ краснорѣчиво разсказываетъ авторъ. Странно только, что, по его словамъ, довольно трудно объяснить причины этого явленія: онъ самъ указываетъ ему вполнѣ достаточное основаніе. Уровень политическаго развитія эпохи былъ таковъ, что всѣ должны были почитаться роялистами, хотя бы потому, что всѣ присягали на вѣрность конституціонной хартіи. Роялисты признавались поэтому образующими не партію, а націю въ ея совокупности. А быть роялистомъ въ ту эпоху значило безоговорочно соглашаться съ политикой тѣхъ министровъ, которыхъ угодно было держать королю. Не та ли самая это психологія, которая такъ хорошо намъ извѣстна изъ писаній, исходившихъ отъ «союза русскаго народа», а нынѣ отъ повторяющихъ зады евразійцевъ?

Но еще болѣе характерной для эпохи является ограниченность числа избирателей и въ особенности лицъ, могущихъ быть избранными. При 26-милліонномъ населеніи число избирателей въ эпоху реставраціи не достигало ста тысячъ (въ сообщаемыя А. А. Пиленко болѣе точныя цифры вкралось явное недоразумѣніе); могущихъ же быть избранными насчитывалось не болѣе 18 тысячъ. Къ концу іюльской монархіи число избирателей поднялось до 210 тысячъ, но все же составляло всего около 1 процента населенія. Pays légal имѣлъ своимъ основаніемъ земельную аристократію и не включалъ въ свой составъ даже другіе имущіе классы.

Дальнѣйшей характерной чертой является отсутствіе индивидуальныхъ свободъ — неприкосновенности личности, свободы печати, собраній и союзовъ. При такихъ условіяхъ, какъ правильно говоритъ А. А. Пиленко, политическіе нравы по необходимости искажаются, а политическое развитіе подвергается значительному замедленію. Между тѣмъ, этихъ свободъ не только не было, но многимъ умамъ онѣ представлялись излишними — какъ разъ вслѣдствіе наличности конституціоннаго режима. «Въ государствѣ, въ которомъ нѣсколько сотъ наиболѣе зажиточныхъ собственниковъ ежегодно съѣзжается для того, чтобы заявить власти о всѣхъ нуждахъ и недочетахъ, нѣтъ надобности въ политическихъ газетахъ», писалъ Боналъдъ. А въ 1827 году Гэй предлагалъ замѣнить газеты офиціальнымъ листкомъ, издаваемымъ министерствомъ внутреннихъ дѣлъ и содержащимъ въ себѣ всѣ нужныя для публики извѣстія. Эта мысль основному читателю — французу — кажется дикой; мы же, русскіе, вспоминаемъ, что она осуществлена въ совѣтской Россіи: ибо не все ли равно, подъ однимъ ли названіемъ или подъ разными заглавіями выходятъ издаваемые начальствомъ и устраняющіе свободную печать листки? Менѣе извѣстнымъ представляется то, что аналогичная мысль дебатировалась въ послѣреволюціонной Германіи на страницахъ серьезнѣйшихъ юридическихъ журналовъ.

Цензовый режимъ, говоритъ А. А. Пиленко, полностью отрицалъ столь цѣнимый въ настоящее время принципъ невмѣшательства правительства въ выборы. Авторъ блестяще показываетъ, какими пріемами давило правительство на выборы въ интересующую его эпоху. Къ этой части его изслѣдованія мы еще вернемся. Сейчасъ же отмѣтимъ, что далеко не такъ нейтрально, какъ то думаетъ проф. Пилепко, и современное государство. Не говоря уже о южно-романскихъ или балканскихъ странахъ, въ которыхъ находящаяся у власти партія всегда получаетъ подавляющее большинство при парламентскихъ выборахъ, даже въ современной Франціи считается не вполнѣ безразличнымъ, какой партіей были поставлены префекты.

Для эпохи характерны не столько факты, сколько оцѣнка ихъ. Какъ сообщаетъ авторъ, въ 1834 году въ палатѣ было принято, какъ само собой разумѣющееся, нижеслѣдующее заявленіе Тьера: «Требовать, чтобы префекты не вмѣшивались въ выборы, значитъ требовать, чтобы они не исполняли своего долга».

И они, дѣйствительно, вмѣшивались, выполняя въ этомъ отношеніи подробныя директивы правительства. Директивы эти давались притомъ чаще всего въ персональной формѣ: провести такого-то, или помѣшать избранію такого-то. Это было возможно въ силу ограниченности избирательнаго корпуса. Одно время министерство внутреннихъ дѣлъ носилось даже съ мыслью создать кондуитные списки на всѣхъ избирателей.

Правительственное давленіе принимало самыя разнообразныя формы — отъ почти невинныхъ, въ родѣ приглашеній на обѣдъ къ префекту (почтительность къ начальству въ тѣ годы была такова, что часто для обращенія въ правовѣріе сомнительнаго избирателя бывало достаточно приглашенія, а самого обѣда не требовалось), чрезъ вызванныя свѣтской властью пастырскія увѣщанія до недвусмысленныхъ угрозъ въ отношеніи военныхъ и чиновниковъ, принудительной доставки къ выборамъ черезъ жандармовъ избирателей, которые своимъ уклоненіемъ хотѣли сорвать кворумъ, и прямого запрета доступа завѣдомымъ оппозиціонерамъ.

Для обеспеченія успѣха правительственныхъ кандидатовъ употреблялись такіе пріемы, какъ внесеніе въ списки избирателей лицъ съ сомнительными правами, но съ безспорной преданностью. При этомъ префекты не стѣснялись заявлять избирателямъ, что они кассируютъ выборы, если голоса не соединятся на неимѣющихъ правъ, но представленныхъ правительствомъ лицахъ. Если намѣченные кандидаты не отличались краснорѣчіемъ, то professions de foi [1] составлялись за нихъ въ префектурѣ. Въ случаѣ надобности, префекты сами совершали объѣзды избирателей для сообщенія имъ того, кто обладаетъ довѣріемъ правительства. При всемъ этомъ префекты проявляли тѣмъ большее рвеніе, что они несли личную отвѣтственность передъ министромъ за удачный исходъ выборовъ.

Давленію сверху отвѣчало отсутствіе формальныхъ кандидатуръ — если не считать офиціальныхъ. Впрочемъ, о кандидатурахъ неохотно заявляли и лица, пользовавшіяся поддержкой правительства: въ виду ограниченности круга избирателей, выборы разсматривались съ точки зрѣнія правилъ свѣтской жизни — а въ свѣтѣ о такихъ вещахъ, какъ кандидатуры, не говорятъ уже потому, что можно вѣдь и провалиться.

Весьма любопытна избирательная литература эпохи. Это — преимущественно небольшія брошюры, восхваляющія того или иного кандидата, нерѣдко безъ приведенія его имени: допустить личное восхваленіе было бы, по тогдашнимъ взглядамъ, преступленіемъ противъ хорошаго тона. Аргументація въ такихъ брошюрахъ наивна до чрезвычайности, Одинъ кандидатъ хвастается тѣмъ, что онъ много размышлялъ надъ Тацитомъ. Другой сообщаетъ, что онъ съ благоговѣніемъ пріобщился Св. Даровъ. Третій хвалитъ подвиги своихъ предковъ. На вопросъ о мѣстѣ, которое кандидатъ займетъ въ палатѣ, одинъ изъ нихъ отвѣтилъ: «Я сяду тамъ, гдѣ найду свободное мѣсто».

Самый избирательный актъ не походилъ на порядокъ, принятый въ современныхъ демократіяхъ, но какъ двѣ капли воды напоминалъ принятый у насъ для большинства избирательныхъ собраній въ Государственную Думу. Избиратели прибывали къ опредѣленному сроку; они выбирали президіумъ; они выслушивали рѣчи и только затѣмъ голосовали. До конца этихъ операцій всѣ участники ощушали себя присутствующими на засѣданіи.

При голосованіи примѣнялись всевозможные пріемы для того, чтобы нарушить тайну выборовъ и тѣмъ обезпечить успѣхъ давленія на зависящихъ отъ правительства избирателей. Записки подавались закрыто; но писать ихъ приходилось обыкновенно на узкомъ столѣ прямо противъ предсѣдателя собранія. На запискахъ, подаваемыхъ сомнительными избирателями, предсѣдатели дѣлали отмѣтки ногтемъ или особыми знаками.

Общій выводъ, который можно сдѣлать изъ книги: избирательные нравы за сто лѣтъ значительно измѣнились, но все же не въ той степени, какъ думаетъ А. А. Пиленко. А русскій читатель, особенно знакомый съ практикой земскихъ выборовъ и выборовъ въ Государственную Думу отъ собраній землевладѣльцевъ, во многомъ подмѣтить любопытное сходство съ нашимъ недавнимъ прошлымъ — не только въ техникѣ выборовъ, но и въ использованіи властью тѣхъ возможностей, которыя всегда открываются передъ ней въ отношеніи малочисленныхъ избирательныхъ коллегій. Какъ эти правительственныя мѣропріятія, такъ и откликъ на нихъ среди избирателей, ждутъ еще своего историка. Хочется выразить надежду, что тотъ, кто возьмется за эту трудную задачу, исполнитъ ее съ неменьшимъ блескомъ и ясностью, нежели проф. Пиленко. А сопоставленіе нравовъ цензовой Франціи и Россіи эпохи конституціонной монархіи дастъ возможность построить теорію зачаточнаго конституціонализма (не демократіи, какъ ошибочно полагаетъ проф. Пиленко) на болѣе прочныхъ основаніяхъ, нежели это возможно въ настоящее время.

1) A. Pilenco. Les moeurs électorales en France. Régime censitaire. Paris, 1928. Page 277.

[1] Professions de foi — здѣсь: предвыборныя программы (фр.)

H. С. Тимашевъ.
Возрожденіе, № 1118, 24 іюня 1928.

Views: 39