I

Въ первые же дни февральскаго переворота комиссаромъ по московскимъ судебнымъ установленіямъ былъ назначенъ присяжный повѣренный Н. К. Муравьевъ, бывшій предсѣдатель верховной слѣдственной комиссіи. Ко мнѣ, какъ прокурору московской судебной палаты, были прикомандированы на правахъ товарищей прокурора палаты присяжные повѣренные А. Г. Костенецкій и С. А. Кобяковъ. Всѣхъ трехъ адвокатовъ я зналъ давно. Ни на одного изъ нихъ я пожаловаться не могъ. Ни въ какія дѣла они не вмѣшивалась. По привычкѣ искать смыслъ во всемъ, ясходяшемъ изъ правительственнаго центра, я объяснялъ ихъ обязанности тѣмъ, что онп представляютъ при мнѣ «революцію», наблюдая, чтобы я не посягнулъ случайно или умышленно на ея интересы.

Въ Москвѣ образовался свой совдепъ. Для него старорежимный прокуроръ былъ бѣльмомъ на глазу. Нужна была, а мнѣ даже была полезна, отдушина для подозрительности совдепа… Костенецкій мнѣ былъ симпатиченъ. Кобякова я зналъ меньше. Это былъ красный интеллигентъ, рыхлый, съ бѣлокурой, золотистой гривой какъ у Лорелеи, и съ разстроенными нервами. На одномъ процессѣ, когда удаляли дамъ, судебный приставъ въ сумеркахъ, за рѣшеткой, отдѣляющей мѣста для публики, его принялъ за даму и настойчиво предлагалъ удалиться.

Представители «революціонной совѣсти» при мнѣ не знали, что имъ слѣдуетъ дѣлать. Объяснить имъ это я не былъ въ состояніи. Они просиживали у меня цѣлыми часами, иногда цѣлыми вечерами, въ служебномъ кабинетѣ, а то наверху, въ моей квартирѣ, въ безконечныхъ бесѣдахъ о революціи. Я велѣлъ имъ отвести особый кабинетъ для занятій. Но такъ какъ никакого дѣла у нихъ не было, то они туда не заглядывали, а предпочитали сидѣть у меня.

Вся московская полиція, во главѣ съ градоначальникомъ B. Н. Шебеко, находилась подъ стражей. Всѣ производившіеся въ порядкѣ революціи аресты шли мимо меня. Мнѣ указывалось, что дѣлается это въ прямыхъ интересахъ арестуемыхъ, во избѣжаніе самосуда толпы.

Округъ московской судебной палаты былъ громадный. До войны возникалъ вопросъ о выдѣленіи сѣверныхъ губерній. Въ территорію округа на сѣверѣ входила Новая земля, на югѣ — Липецкъ, на западѣ — Тверь и Смоленскъ, на востокѣ — Нижній. Словомъ, мнѣ была подчинена добрая треть Европейской Россіи. По губерніямъ начались безчинства. Въ Твери убили губернатора Бюнтинга. Тверской прокуроръ пріѣхалъ ко мнѣ съ докладомъ. Я на него разсердился за то, что онъ бросилъ губернію. Надо производить слѣдствіе, арестовать виновныхъ и т. д. Легко сказать!.. Кто будетъ арестовывать, когда полиція изъ власти превратилась въ преступниковъ? Я почувствовалъ, что, требуя отъ прокурорскаго надзора исполненія его элементарныхъ обязанностей, я требую невозможнаго.

Товарищи прокурора московскихъ суда и палаты, т. е. чины надзора, жившіе въ Москвѣ, расчитывали, что я ихъ соберу и помогу имъ разобраться въ случившемся, или, по крайней мѣрѣ, выскажу имъ свой взглядъ на событія. Я отъ этого уклонялся и имѣлъ основанія. Мнѣ пришлось бы имъ сказать либо ложь, либо двусмысленныя уклончивыя фразы, либо заявить то, что для меня уже становилось яснымъ, признавшись, что считаю все случившееся величайшимъ для Россіи бѣдствіемъ, что война проиграна, что временное правительство безславно кончитъ въ анархіи. Смутная надежда иногда еще теплилась. Казалось, что чудо отведетъ Россію съ края бездны. Вспоминалось въ тѣ дни часто цитируемое Кони латинское, начертанное гдѣ-то въ пещерѣ изреченіе отшельника о Россіи:

— Россія Божьимъ Произволеніемъ и глупостью человѣческой ведома…

ІІ

Въ концѣ марта прибылъ въ Москву министръ юстиціи А. Ф. Керенскій. Я вмѣстѣ съ новыми московскими властями встрѣчалъ его на Николаевскомъ вокзалѣ.

Керенскаго почему-то на вокзалѣ встрѣчали съ воинскими почестями, былъ выстроенъ почетный караулъ. Среди дня онъ пріѣхалъ въ зданіе судебныхъ установленій. Я пошелъ встрѣчать его къ выходу, но онъ пріѣхалъ раньше. Мнѣ сказали, что онъ въ Овальномъ задѣ, гдѣ происходитъ «митингъ». Митингъ такъ митингъ. Я отправился въ Овальный залъ: гдѣ когда-то пріѣзжавшее изъ Петербурга присутствіе Сената судило Каляева, убійцу великаго князя Сергѣя Александровича.

Овальный залъ былъ биткомъ набить публикой. Кромѣ многолюднаго коренного «населенія» нашего «дворца правосудія», въ зданіе проникла «улица», ворвавшаяся вслѣдъ за своимъ кумиромъ. Протиснуться впередъ я не могъ. Керенскій стоялъ на столѣ и выкрикивалъ рѣчь. У ногъ его помѣстился H. K. Муравьевъ и взиралъ на него ввысь сикстинскимъ херувимомъ.

Я не помню теперь, что говорилъ Керенскій. Осталось воспоминаніе чего-то непріятнаго. Воздавалась хвала адвокатамъ, куда-то принижались судьи, упомянулъ онъ и о курьерахъ, какъ о группѣ судебныхъ дѣятелей. Бурная овація. Митингъ закончился.

Я не могъ пробиться назадъ, толпа меня вынесла въ коридоры суда, гдѣ я непроизвольно съ нею двигался. Только спустя нѣкоторое время удалось «выгрести» обратно до служебнаго кабинета. Около дверей дежурили какіе-то офицеры. Къ изумленію я засталъ у себя Керенскаго. Какъ выяснилось потомъ, онъ почтилъ своимъ посѣщеніемъ только совѣтъ прис. повѣренныхъ и меня. Керенскій былъ еще внѣ себя отъ ораторскаго напряженія и тріумфа. Онъ поспѣшно, не садясь, обратился ко мнѣ:

— Я твердо расчитываю, что мы вмѣстѣ сь вами будемъ работать… А теперь у меня къ вамъ два срочныхъ дѣла. Въ Смоленскѣ арестованъ дворцовый комендантъ…

— Какой комендантъ?

— Воейковъ. Онъ пробирался къ Сандецкому въ казанскій округъ, чтобы поднять войска противъ правительства. Надо немедленно приступить къ слѣдствію.

— Чѣмъ подтверждается такое подозрѣніе?

— При немъ найдена бумага штаба, въ бумагѣ слѣды несомнѣннаго подлога…

И прежде чѣмъ я могъ опомниться, Керенскій продолжалъ:

— Кромѣ того, надо привлечь въ качествѣ обвиняемаго бывшаго градоначальника Шебеко. Онъ арестованъ. Но нужно имѣть постановленіе судебной власти о заключеніи его подъ стражу…

Я вопросительно, въ полномъ недоумѣніи смотрѣлъ на мое начальство.

— Да, да!.. Въ полицейскомъ участкѣ найденъ запасъ ручныхъ гранатъ, заготовленныхъ для подавленія народныхъ волненій… Я ночью уѣзжаю обратно. Ко времени отъѣзда мнѣ нужно имѣть постановленіе слѣдователя, я Шебеко увезу съ собой.

Керенскій быстро простился и ушелъ.

Надо было разобраться въ приказаніяхъ Керенскаго. Я послалъ за судебнымъ слѣдователемъ по особо важнымъ дѣламъ B. В. Соколовымъ, пользовавшимся моимъ исключительнымъ довѣріемъ. Это былъ честный и умный человѣкъ. Я разсказалъ Соколову дословно мой разговоръ съ Керенскимъ.

— Предложеніе генералъ-прокурора о начатіи слѣдствія для меня, какъ для прокурора палаты, обязательно. Я обязанъ предложить его словесный ордеръ къ исполненію слѣдователю. Отъ слѣдователя зависитъ подчиниться или возбудить пререканіе черезъ судъ. Я говорю о дѣлѣ Воейкова пока…

Мы съ Соколовымъ рѣшили, что отъ начатія слѣдствія по дѣлу Воейкова слѣдователь не имѣлъ бы формальныхъ основаній уклониться. Въ теченіе вечера я повидаюсь съ Керенскимъ и возьму у него бумагу штаба — документальную, по его удостовѣренію, улику противъ Воейкова. Дѣло же Шебеко представлялось сомнительнымъ.

Я спросилъ Соколова:

— Позволила бы вамъ совѣсть начать слѣдствіе по такому обвиненію?..

— Нѣтъ.

— И я такъ думаю. Остается Воейковъ. Приступайте къ слѣдствію. Вы получите отъ меня письменное предложеніе. Что же касается Шебеко, то я о немъ съ Керенскимъ переговорю, когда поѣду къ нему вечеромъ, за бумагой штаба.

III

Вечеромъ Соколовъ вернулся и сообщилъ, что Воейкова онъ нашелъ арестованнымъ въ полицейскомъ домѣ. Воейковъ при допросѣ объяснилъ, что послѣ отреченія Государя, не зная, куда дѣваться, отправился изъ ставки къ себѣ въ симбирское имѣніе, но подымать войскъ противъ правительства намѣренія не имѣлъ.

Я поѣхалъ къ Керенскому, остановившемуся въ квартирѣ М. В. Челнокова на Поварской. Въ передней меня встрѣтила «охрана», тѣ же офицеры, бывшіе днемъ въ зданіи судебныхъ установленій. Керенскаго я нашелъ въ обществѣ хозяйки дома. Они сидѣли вдвоемъ за неубраннымъ столомъ, носившимъ слѣды многолюднаго обѣда. Керенскій былъ въ изнеможеніи. Незадолго передъ тѣмъ съ нимъ случился обморокъ.

Мы ушли съ нимъ разговаривать въ сосѣднюю комнату. Я просилъ передать мнѣ бумагу штаба, найденную при Воейковѣ, и служащую къ его изобличенію.

Керенскій сталъ шарить по карманамъ, но найти ее не могъ. Послѣ нѣкоторыхъ поисковъ, ординарцы обнаружили бумагу въ другомъ пиджакѣ, завалившейся за подкладку.

Бумага была подписана не то начальникомъ штаба, не то генералъ-квартирмейстеромъ. Въ ней удостовѣрялось, что генералъ Воейковъ отправляется со служебнымъ порученіемъ въ казанскій военный округъ. Въ помѣткѣ бумаги числомъ замѣчалась неувязка, теперь не помню какая.

— Бумагу я передамъ слѣдователю, уже приступившему къ слѣдствію. Едва ли на ней можно строить обвиненіе. Ее могли выдать Воейкову просто для облегченія проѣзда въ Симбирскую губернію. Несообразность помѣтки, вѣроятно, описка. Теперь разрѣшите переговорить по дѣлу Шебеко. Гдѣ обнаружены бомбы?

— Въ полицейскомъ участкѣ.

— Кто ихъ видѣлъ?

— Кажется, Челноковъ.

Звонили къ Челнокому, но его дома не оказалось.

— Хорошо. Допустимъ, что бомбы въ участкѣ, дѣйствительно, найдены. Что изъ этого слѣдуетъ? Можетъ быть, онѣ попали въ участокъ для храненія, отобранныя отъ злоумышленниковъ. Полицейскіе участки — склады разной дребедени, находокъ, секвестрованныхъ вещей, орудій преступленія. Допустимъ, впрочемъ, что ручныя гранаты дополняли вооруженіе полиціи. Что тутъ преступнаго? Но если тѣмъ не менѣе признавать наличность должностного преступленія (сейчасъ мною не улавливаемаго) и относить его къ винѣ градоначальника Шебеко, то ни прокуратура, ни слѣдственная власть не вправѣ самостоятельно начинать слѣдствія, такъ какъ возбужденіе уголовнаго преслѣдованія противъ градоначальника за преступленіе по должности зависятъ отъ І департамента Сената..

Въ заключеніе я замѣтилъ, что и раньше въ своей дѣятельности не позволялъ себѣ беззаконій, и теперь ихъ дѣлать не намѣренъ. Керенскій еще больше размякъ и заявилъ, что онъ этого вовсе и не требуетъ. Онъ о томъ же говорилъ Зарудному, приглашая его въ товарищи министра юстиціи. Одіумъ неизбѣжныхъ вытекающихъ изъ революціи незакономѣрныхъ мѣропріятій онъ всецѣло принимаетъ на себя.

Вопросъ о Шебеко былъ исчерпанъ. Ночью Керенскій уѣхалъ въ Петербургъ. Дѣло Воейкова было направлено на прекращеніе. На судьбу его это не имѣло никакого вліянія. Онъ остался подъ стражей, равно и B. И. Шебеко.

Нѣсколько лѣтъ спустя я гдѣ-то прочелъ разсказъ прокурора петербургской судебной палаты С. В. Завадскаго о бесѣдѣ съ Керенскимъ по однородному дѣлу. Какія-то должностныя лица царскаго времени пребывали въ Петербургѣ подъ стражей неизвѣстно по чьему распоряженію. На вопросъ прокурора палаты, въ какомъ собственно «порядкѣ» арестованные содержатся въ тюрьмѣ, Керенскій отвѣтилъ:

— Въ «порядкѣ» Марата…

Очевидно, и мои «москвичи» тоже содержались «въ порядкѣ Марата».

Керенскій произвелъ на меня впечатлѣніе тщеславнаго и немощнаго человѣка, взвалившаго себѣ на плечи непосильныя задачи. Когда я съ нимъ разговаривалъ, мнѣ казалось, что передо мной лунатикъ, то возвращающійся къ сознанію, то снова впадающій въ устремленія на крышу, поближе къ лунѣ…

Послѣ его пріѣзда въ Москву мнѣ сдѣлалось яснымъ, что оставаться въ должности прокурора палаты больше нельзя.

Н. Чебышевъ.
Возрожденіе, № 1156, 1 августа 1928.

Views: 28