Едва ли есть сейчасъ тема болѣе важная и болѣе существенная даже для насъ, русскихъ, у которыхъ имѣется такое изобиліе темъ для размышленія, нежели тема о «новой эпохѣ» или о «новомъ человѣкѣ». Тема эта обращается, однако, не только къ нашей способности размышлять, но и къ нашей способности чувствовать или ощущать. И въ этомъ заключается нѣкоторая трудность въ ея обсужденіи. О новой эпохѣ можно говорить и думать лишь тогда, когда есть чувство или ощущеніе новой эпохи. И это, пожалуй, даже не столько чувство, сколько предчувствіе, не столько ощущеніе, сколько предощущеніе, ибо даже тѣ, у кого есть вѣра въ новую эпоху, не могутъ отрицать, что они присутствуютъ при историческомъ моментъ ея зарожденія, носящемъ поэтому черты переходнаго времени.

Думается, что если велико сейчасъ число людей, предчувствующихъ или ощущающихъ новую эпоху, то еще велико число людей, не предчувствующихъ ее и не ощущающихъ, т. е. какъ бы глухихъ къ самой этой темѣ. Быть можетъ, оттого такъ неразрѣшимы и такъ безплодны многіе современные споры, напримѣръ, споры о политикѣ или объ искусствѣ. Мы живемъ въ обществѣ, смѣшивающемъ и сталкивающемъ умы и чувства людей XIX вѣка и людей XX вѣка (если принять, какъ это и должно, что XIX вѣкъ кончился въ 1914 г., а XX вѣкъ начался въ 1918 г.) Людямъ этимъ еще гораздо болѣе трудно между собой сговориться, чѣмъ было трудно сговориться людямъ XIX вѣка съ людьми ХѴІІІ вѣка, если принять ту точку зрѣнія, что рубежъ двухъ послѣднихъ столѣтій обозначаетъ и рубежъ болѣе глубокій — двухъ историческихъ цикловъ, изъ коихъ первый начался въ ХѴІІ столѣтіи и закончился съ Великой войной.

Вотъ почему обсужденіе многихъ вопросовъ современности въ томъ же самомъ планѣ и въ той же самой терминологіи, въ которыхъ обычно обсуждались они въ XIX вѣкѣ, приводить къ большимъ недоразумѣніямъ или ошибкамъ. Возьмемъ, напримѣръ, хотя бы область соціально-политическую. Основная ошибка большевиковъ очевидна. Основная ихъ соціально-политическая идея — борьба классовъ. Но это идея XIX вѣка, быстро теряющая свою жизненность въ условіяхъ новой эпохи. Другой примѣръ — представленія о «прогрессивныхъ» и «реакціонныхъ» типахъ государственнаго строя. Представленія эти принадлежатъ «допотопному» періоду (Великая война чѣмъ не всемірный потопъ!) Для XIX вѣка они законны, но они не могутъ ничего объяснить въ явленіяхъ XX вѣка. Недавно «Послѣднія Новости» были крайне удивлены сочувственными разсужденіями извѣстнаго своими демократическими взглядами итальянскаго историка Гульельмо Ферреро о монархіи. Но разсужденія эти вовсе не свидѣтельствуютъ, что Гульельмо Ферреро сдѣлался «реакціонеромъ». Они доказываютъ только, что у него есть свобода сужденія въ смыслѣ освобожденія отъ установленныхъ въ XIX вѣкѣ понятій. Понятія эти отжили свое время. Гульельмо Ферреро просто чувствуетъ новую эпоху, а тѣ, кто высказывали сужденіе о немъ въ газетѣ Милюкова, не умѣютъ чувствовать ее и не хотятъ. Они страшно обидѣлись бы, если бы кто-нибудь назвалъ ихъ представителями соціально-политическаго консерватизма. Но вѣдь на самомъ дѣлѣ это такъ и есть, и въ консерватизмѣ нѣтъ ничего обиднаго, а много весьма почтеннаго. Правда, что жизненную силу онъ имѣетъ лишь тогда, когда опирается на какіе-то реально существующіе пережитки прошлаго, а не на висящую въ воздухѣ доктрину, похожую на вылинявшій плакатъ съ надписью «Добро пожаловать».

Но въ чемъ именно предчувствуютъ и ощущаютъ новую эпоху тѣ, кто считаютъ, что имъ предчувствія и ощущенія этого рода даны? Одинъ изъ серьезнѣйшихъ и талантливѣйшихъ французскихъ журналистовъ, Люсьенъ Ромье, отвѣчаетъ на этотъ вопросъ заглавіемъ только что вышедшей книги «Новый Человѣкъ». На первой страницѣ этой книги мы находимъ математическую формулу новаго человѣка, которую авторъ и развиваетъ въ блестящихъ иногда и всегда интересныхъ комментаріяхъ. «Это индивидуумъ, который вынужденъ жить во все болѣе и болѣе тѣсной близости себѣ подобныхъ и во все болѣе и болѣе тѣсной отъ нихъ зависимости. Городъ и деревня теряютъ свою индивидуальность. Деревня становится все болѣе и болѣе городомъ. Городъ перестаетъ быть изолированнымъ и пріобрѣтаетъ право на существованіе лишь въ областной экономической группѣ».

Когда-то рынокъ бывалъ разъ въ недѣлю. Но современная жизнь — это сплошной рынокъ всегда и всюду. «Весь день вы заняты тѣмъ, что покупаете или продаете, или производите нѣчто, что можетъ быть куплено и продано». Однако рынокъ всегда былъ простѣйшимъ опытомъ коллективной жизни. Современность нигдѣ и ни въ чемъ не желаетъ дать иного опыта. Когда-то путешествовали, ища разнообразія. Но нынѣшнія путешествія лишь укрѣпляютъ впечатлѣніе «средняго», «ходячаго» для всего міра человѣческаго типа, идущаго къ стандартизаціи, къ возрастающему упрощенію индивидуальности… «Оригинальные типы встрѣчаются лишь у входа и выхода большихъ библіотекъ».

Нѣтъ болѣе одиночества физическаго, одиночества интелектуальнаго. И есть одиночество моральное. «Тѣ самыя обстоятельства, которыя матеріально сближаютъ между собой человѣческія существа, дѣлаютъ безполезной или устарѣлой ихъ связь взаимныхъ обязанностей, общностей идеала, установленныхъ іерархій — ту связь, которая раньше была необходима, чтобы противостоять разбросанности людей въ пространствѣ и разнообразію ихъ образовъ жизни… Современное общество являетъ лнамъ зрѣлище множества существъ, гдѣ всѣ имѣютъ отношеніе другъ къ другу, и всѣ зависятъ другъ отъ друга, но никто ни съ кѣмъ не связанъ разъ навсегда установленными обязанностями». Въ этомъ новомъ обществѣ, гдѣ индивидуальности стираются другъ объ друга отъ безпрестаннаго обмѣна на рынкѣ жизни, какъ камушки въ рѣкѣ, новый человѣкъ вырабатываетъ свои новыя добродѣтели». Новый человѣкъ быстръ въ дѣйствіи и въ рѣшеніи; онъ находчивъ; онъ обладаетъ открытымъ умомъ; онъ высказываетъ холодное мужество, которое было почти невѣдомо въ старину. Онъ кромѣ того — стыдливъ, скрытенъ, сдержанъ въ своихъ вѣрованіяхъ, въ своей внутренней интимной жизни.

Коллективная живнъ становится столь интенсивной, что индивидуальности сталкивались бы между собой, если бы намѣренная сдержанность не предохраняла ихъ отъ конфликта въ чувствительнѣйшихъ для нихъ пунктахъ».

Такимъ рисуется Люсьену Ромье находящаяся въ процессѣ сложенія фигура новаго человѣка. Объясняя ее, французскій авторъ изображаетъ далѣе широкія черты новой эпохи, — перестроеніе экономической географіи, соотвѣтственно надобностямъ нео-капитализма, грядущую борьбу океана и воздуха, могучія матеріальныя солидарности, уменьшающія возможность войны, перевернувшіяся взаимоотношенія Европы и ея «учениковъ», въ первую очередь Европы и Америки. Онъ разсказываетъ о финансовомъ имперіализмѣ Америки и объ ея имперіалистической и даже гегемонической роли въ созданіи коллективизма нравовъ. «Кинематографія является способомъ вліянія и, косвенно, способомъ власти такого размаха, которому никогда не было прецедента. Она вліяетъ, главнымъ образомъ, на нравы, на привычки, вкусы и представленія объ общественныхъ или частныхъ отношеніяхъ. Она создаетъ особую среду и легко усвояемые типы, къ коимъ зритель можетъ приравнивать свое положеніе въ обществѣ, свою манеру дѣйствовать и чувствовать. Она устанавливаетъ свою лѣстницу матеріальныхъ и моральныхъ цѣнностей, классифицируя людей («элегантная женщина», «дѣловой человѣкъ»), классифицируя страны и мѣста («дикая страна», «цивилизованная страна», «нормальный типъ жилища», «жилище, возбуждющее ужасъ или состраданіе»). Все это фатально образуетъ сумму понятій, имѣющихъ своимъ источникомъ традиціи, взгляды и интересы создателей фильма. Создатели фильма, думаютъ ли они о томъ или нѣтъ, все равно, внушаютъ публикѣ свое отношеніе къ жизни. Представьте себѣ дѣвушку изъ нашихъ фобурговъ, [1] которая бываетъ въ кинематографѣ разъ въ недѣлю. Она видитъ два фильма въ каждомъ сеансѣ, т. е. въ годъ около сотни фильмовъ, большей частью американскаго происхожденія. Если она будетъ продѣлывать это въ теченіе двухъ или трехъ лѣтъ, она накопитъ въ сваей головѣ нѣкоторый запасъ видимаго опыта, изъ коего очень легко можетъ сдѣлать практическія заключенія и, выйдя замужъ, передать ихъ своимъ дѣтямъ, уже какъ нѣкія провѣренныя истины. Случаи этой дѣвушки есть въ дѣйствительности случай огромной по числу публики». Французскій авторъ интересно отмѣчаетъ еще одну черту новой эпохи — ея относительное равнодушіе къ политическимъ формамъ. «Наблюдатель современности будетъ пораженъ малымъ значеніемъ для основныхъ тенденцій жизни тѣхъ или иныхъ конституцій или политическихъ режимовъ, если только, разумѣется, политика не сопротивляется этимъ тенденціямъ намѣренно и съ помощью насилія, подъ давленіемъ какой-либо фанатической идеи. Разъ этого нѣтъ, то за исключеніемъ маленькихъ подробностей нравовъ, обстановки, кухни, современный человѣкъ чувствуетъ себя одинаково свободно въ Александріи и въ Капштадтѣ, въ Мадридѣ и въ Прагѣ. Отсюда можно заключить, что если только приняты нѣкоторые основные принципы общежитія, касающіеся полицейскаго распорядка и элементарныхъ юридическихъ нормъ, если только свято соблюдаются договоры объ имуществѣ и трудѣ, развитіе общества можетъ быть въ нѣкоторой степени нарушено, стѣснено или задержано политикой, но на самомъ дѣлѣ подчиняется оно силамъ совсѣмъ иного порядка, и политика лишь регистрируетъ до нѣкоторой степени напоръ этихъ силъ».

Для насъ, русскихъ, въ тѣхъ характеристикахъ, которыя даетъ Люсьенъ Ромье, въ новой эпохѣ, быть можетъ, важнѣе всего характеристики, относящіяся къ современной позиціи труда и капитала. Когда рухнетъ большевизмъ, не осуществившій и въ рамкахъ изолированнаго отъ всего міра государства сколько-нибудь жизненнаго соціалистическаго строя, весьма возможно, что онъ попытается оставить наслѣдство въ видѣ идеи классовой борьбы. Противъ этой идеи, превзойденой и пережитой быстро развивающимися въ новой эпохѣ странами, намъ предстоитъ рѣшительнымъ образомъ бороться и въ будущей Россіи, тѣмъ болѣе, что является она не только основной идеей большевиковъ, но и идеологической базой умѣренныхъ соціалистовъ, и что въ томъ или иномъ видѣ входитъ она въ интеллигентское вообще сознаніе. Нынѣ вопросъ распредѣленія прибылей хотя и даетъ еще много поводовъ для эпизодическихъ конфликтовъ, теряетъ свой исключительный и доктринальный характеръ. Опытъ жизни заставилъ наконецъ, оба враждовавшихъ лагеря понять, что волей-неволей капиталъ и трудъ не могутъ обойтись другъ безъ друга, ихъ судьбы нераздѣлимы въ удачѣ и въ неудачѣ, и что отдѣльный человѣкъ выигрываетъ въ общемъ меньше, если захватываетъ временную и изолированную выгоду, урывая ее отъ себѣ подобныхъ, а не стремится къ солидарному усилію, которое можетъ поднять уровень благосостоянія для всѣхъ. Отказъ отъ идеи узко-индивидуальной выгоды влечетъ за собой отказъ отъ идеи борьбы классовъ. Обогащеніе вообще становится теперь, какъ для отдѣльнаго человѣка, такъ и для коллектива, лишь средствомъ повысить уровень жизни, а отнюдь не средствомъ достигнуть отдыха. Мы удаляемся тѣмъ самымъ отъ такъ называемыхъ буржуазныхъ формъ цивилизаціи, гдѣ культурная утонченность и соціальное значеніе предполагали за собой досугъ правящихъ классовъ. Въ наше время культура пріобрѣтается дѣятельностью и соціальное значеніе добывается непрерывнымъ усиліемъ».

Какъ справедливо замѣчаетъ Люсьенъ Ромье, когда пессимисты упрекаютъ вь матеріализмѣ новаго человѣка, новую эпоху, они забываютъ часто, что динамизмъ современной жизни, выдвигающій на первый планъ иниціативу, приводитъ къ имматеріализаціи самихъ матеріальныхъ благъ. Въ этомъ одномъ есть достаточный поводъ для оптимизма.

[1] Окраинъ (фр.)

П. Муратовъ.
Возрожденіе, № 1365, 26 февраля 1929.

Views: 40