Мнѣ приходилось встрѣчать людей, которые сожалѣли, что не родились на пятьдесятъ лѣтъ раньше. Положа руку на сердце, я не сказалъ бы того же. У нашего времени много недостатковъ и «неудобствъ», наиболѣе явныя изъ нихъ всѣмъ извѣстны. О достоинствахъ, какъ всегда въ такихъ случаяхъ, слѣдуетъ напоминать. Современности присуще острое и повсемѣстное ощущеніе динамизма, которое является, быть можетъ, главнымъ признакомъ начала новой эпохи.

Глядя на міръ, мы не наблюдаемъ болѣе, какъ это дѣлали прежніе болѣе «осѣдлые» люди, постоянный замкнутый горизонтъ одного историческаго дня. Мы похожи скорѣй на путешественниковъ во времени, на экипажъ судна, уносимаго то быстрѣе, то медленнѣе «рѣкою временъ». Съ его палубы гладимъ мы на смѣняющіеся то быстро, то медленно историческіе берега…

Я знаю людей, которымъ прискучило «жить въ исторіи»! Однако таковъ именно смыслъ выпавшей намъ на долю жизни. Напрасно было бы пытаться закрыть на него глаза. Эпоха перестаетъ быть фономъ для не имѣющихъ къ ней отношенія размышленій. Она сама становится ихъ настойчивой, обширной и глубокой темой. Люди моего поколѣнія оказались, естественно, въ положеніи наблюдателей, стоящихъ на рубежѣ двухъ эпохъ. Война застала насъ, когда намъ была тридцать лѣтъ. Мы видѣли прежнюю жизнь взрослыми людьми. Мы не только выросли въ понятіяхъ прежняго міра, но и успѣли начать жить въ этихъ понятіяхъ и срастаться съ ними. На собственномъ существованіи мы видимъ, слѣдовательно, тотъ «разрывъ временъ», о которомъ говоритъ Гамлетъ, выражая, вѣроятно, ощущеніе, испытывавшееся людьми на переходѣ отъ XѴI къ ХѴІІ вѣку, на другомъ крупномъ рубежѣ исторіи.

Въ широкомъ опытѣ, выпавшемъ на нашу участь, мы видѣли, какъ стираются и исчезать понятія, навыки, привычки. Мѣняется общество, лицо народа становится инымъ. Пропадаютъ или вновь нараждаются цѣлыя породы людей. Тамъ, гдѣ жилъ, казалось, довольно счастливо, наклонный къ полнотѣ и лѣни, гостепріимный, скептическій и шутливый итальянецъ, тамъ шагаетъ теперь сухощавый, незнающій улыбки, ревнивый къ чужому, съѣдаемый собственнымъ энтузіазмомъ неугомонный фашистъ. Тамъ, гдѣ прусскій чиновникъ или купецъ являлъ русскому путешественнику, стоявшему съ разинутымъ ртомъ, нѣмецкій образецъ уличной чистоты и домашнихъ, дѣловыхъ или служебныхъ добродѣтелей — тамъ обитатель современнаго нѣмецкаго Вавилона раздирается нынѣ ежедневными противорѣчіями между нищетой и роскошью, честностью и наживой, моралью и распущенностью. Угасла, какъ тѣнь на экранѣ, та преуспѣвающая въ дѣлахъ и политикѣ Англія, которая могла писать о себѣ только необыкновенно скучныя книги, и вотъ, появилась какая-то иная, удивляющая міръ необыкновенной нелѣпостью политической и дѣловой жизни, но и радующая его чрезвычайно талантливой литературой.

Потерялъ свое мѣсто въ жизни русскій интеллигентъ, еще недавно витавшій надъ всей Россіей, а нынѣ напрасно зовущій младшее поколѣніе русской эмиграціи, вырасшее заграницей, принять за жизненную правду тѣ вѣрованія. которыя стали только «музейной цѣнностью». Изъ соціальныхъ джунглей вышли новыя, невѣдомыя дотолѣ и опасныя породы существъ: русскій большевикъ, американскій гангстеръ.

***

Главной и всеобщей чертой современности является свойственный ей соціальный сдвигъ, принимающій въ различныхъ странахъ различныя формы. Вмѣстѣ съ войной былъ рѣшительнымъ образомъ нарушенъ существовавшій въ XIX вѣкѣ и опредѣлительный для него «соціальный балансъ». Въ различныхъ странахъ, въ различныхъ условіяхъ была по-разному гдѣ-то проведена демаркаціонная линія между «высшими» и «низшими» классами общества. Во всѣхъ, однако, странахъ и при всѣхъ условіяхъ война совершила перемѣщеніе въ томъ смыслѣ, что все, находящееся выше этой линіи, пошло внизъ, а все, находящееся ниже — поднялось вверхъ. Это оказалось всеобщимъ закономъ и опредѣлило, если, можетъ быть, и не все содержаніе новой эпохи, то, во всякомъ случаѣ, ея исходное заданіе.

Люсьенъ Ромье считаетъ это явленіе своего рода уплатою за войну. Призванныя цѣликомъ принятъ участіе въ томъ государственномъ дѣлѣ, какимъ была война, всколыхнутыя этимъ событіемъ до послѣдней глубины «народныя массы» инстинктивно отозвались на это требованіемъ или даже захватомъ новыхъ правъ, преимуществъ, новыхъ матеріальныхъ благъ, новыхъ удовольствій, новаго моральнаго сознанія своей позиціи. Не слѣдуетъ называть этотъ феноменъ «демократическимъ завоеваніемъ». Онъ въ большинствѣ случаевъ совершенно не соотвѣтствуетъ тому, что называется демократическимъ режимомъ въ политикѣ. Какъ справедливо отмѣтилъ Люсьенъ Ромье, сущность явленія выражается одинаково и фашистской диктатурой въ Италіи, и новыми демократическими государственными образованіями, возникшими на мѣстѣ Австро-Венгерской имперіи. Русскій большевизмъ и нѣмецкій «націоналъ-соціализмъ», испанская революція и министерство Макдональда въ Англіи выражаютъ по-разному одно и то же въ основѣ своей явленіе. Для правильнаго обозначенія его у насъ нѣтъ даже надлежащаго имени. Лексиконъ XIX вѣка становится тутъ непригоденъ. Слово «демократія», какъ я уже оказалъ, тутъ не подходитъ. Было бы, быть можетъ, правильнѣе, назвать это явленіе «плебеизмомъ», если бы слово «плебей» не носило того презрительнаго оттѣнка, который данъ ему столѣтіями. Въ происхожденія своемъ это слово такого оттѣнка не имѣло, и въ римскомъ мірѣ выражало нѣкоторую сущность, остающуюся въ силѣ и теперь.

Соціальный сдвигъ нашего времени выражается въ томъ, что народный человѣкъ, въ сознаніи своей силы, данномъ ему войной, желаетъ лучшей участи, осуществляя повсюду, различными способами, перераспредѣленіе матеріальныхъ и моральныхъ цѣнностей.

Есть ли это соціальная революція? Это, повидимому, нѣчто большее, чѣмъ соціальная революція. Отрѣшимся отъ интеллигентской идеологической привычки былыхъ временъ видѣть въ соціальной революціи съ замираніемъ сердца (отъ восторга, но и отъ страха) — какую-то конечную цѣль «пути человѣческаго». Соціальная революція совершается и отчасти уже совершена на нашихъ глазахъ въ Россіи. Никто изъ насъ не помышляетъ, однако, видѣть въ этомъ какую-то конечную цѣль! То лишь одинъ изъ эпизодовъ, не менѣе преходящій, чѣмъ и другіе, болѣе общаго и болѣе грандіознаго явленія соціальнаго сдвига.

Оно можетъ быть скорѣе уподоблено эпохѣ «переселенія народовъ», вѣку «нашествія варваровъ», годамъ крушенія римской имперіи. Та эпоха также видѣла въ разныхъ странахъ въ различные періоды и моменты отдѣльные эпизоды соціальныхъ революцій, поглощенные болѣе обширнымъ смысломъ совершавшагося соціальнаго и территоріальнаго сдвига.

***

Аналогія соціальнаго сдвига нашей эпохи эпохѣ нашествія варваровъ, разумѣется, не нова. Она мерещилась Константину Леонтьеву. Новое варварство, родившееся не въ степяхъ Азіи, во въ нѣдрахъ европейской цивилизаціи, угрожаетъ этой цивилизаціи. Если продолжать аналогію, то въ этомъ нѣтъ ничего исключительно печальнаго. «Варвары» создали «на развалинахъ» геко-римскаго міра прекрасную христіанскую средневѣковую Европу. «Развалины» также не слѣдуетъ понимать во всѣхъ случаяхъ буквально. Въ очень многихъ примѣрахъ совершилось вполнѣ мирное постепенное сліяніе и срастаніе варварскихъ пришельцевъ съ римскими аборигенами…

Аналогію продолжатъ, впрочемъ, не слѣдуетъ. Народнаго человѣка современности, добивающагося, такъ же, какъ древній варваръ, лучшей для себя доли и такъ же, какъ древній варваръ сознающаго силу своего «непосредственнаго дѣйствія», было бы нисколько не обидно, конечно, назвать варваромъ въ томъ смыслѣ, въ какомъ варварами для римлянъ являлись германцы или галлы. Къ сожалѣнію, варваромъ въ этомъ смыслѣ онъ не является и не несетъ съ собой тѣхъ безграничныхъ «варварскихъ» душевныхъ богатствъ, той свободы и свѣжести, которую несли исторіи не только новые люди, но и цѣлыя новыя племена.

Новые люди новой эпохи… Не будемъ составлять окончательнаго сужденія о нихъ не только въ пору выказаннаго ими кое-гдѣ «прямого дѣйствія», но и вообще въ тотъ начальный періодъ сдвига, который покамѣстъ доступенъ нашему наблюденію. Въ этотъ періодъ уровень духовной культуры замѣтно понижается. Это естественно: дѣйствующія силы сдвига, воля народнаго человѣка направлены, въ первую очередь, къ матеріальнымъ благамъ, наиболѣе очевидно выражающимъ для него лучшую участь. Но это не безнадежно. Если это первое слово новой эпохи, это, разумѣется, далеко не ея послѣднее слово.

XIX вѣкъ, обращавшійся съ народнымъ человѣкомъ достаточно жестко, въ теоріи возносилъ его необычайно высоко. На Западѣ онъ создалъ принципъ демократическаго суверенитета, въ Россія вызвалъ къ жизни народническое вѣроученіе, поставившее «народъ» носителемъ абсолютной соціальной правды, а иногда и религіозной истины. Это теоретизированіе народа, и въ томъ, и въ другомъ случаѣ, было ложно. Оно выражаетъ условную конценпцію «народа», созданную, по тѣмъ или другимъ причинамъ, людьми высшихъ классовъ. Народный человѣкъ тѣмъ временемъ былъ и остался въ своихъ потребностяхъ «реалистомъ». Онъ стремился не столько къ политическимъ правамъ, сколько къ реально-полноправному участію въ жизни. Что оба эти положенія могли совершенно не совпадать, доказывалъ примѣръ Англіи, гдѣ народный человѣкъ обладалъ всѣми «правами», даруемыми политической демократіей, и въ то же время былъ совершенно исключенъ изъ жизни въ сколько-нибудь стоющихъ ея проявленіяхъ.

О той ошибкѣ, которою было русское народничество, какъ революціоннаго такъ и консервативнаго или толстовскаго толка, говорилось въ послѣднее время неоднократно. Во всѣхъ этихъ трехъ случаяхъ специфически русская «барская» точка зрѣнія была подсказана воспоминаніями о крѣпостномъ правѣ. Русскій царь отпустилъ на волю мужика, надѣливъ его землей, русскій дворянинъ, отпуская его, мечталъ надѣлитъ его высокимъ идеаломъ вѣры и правды. До нашего поколѣнія отголоски этихъ мечтаній дошли лишь въ видѣ «разочарованія» въ народѣ. Справедливость требуетъ сказать, однако, что неповинный въ произвольно приписанной ему мечтѣ народный русскій человѣкъ неповиненъ и въ крушеніи этой мечты.

(Окончаніе слѣдуетъ.)

П. Муратовъ.
Возрожденіе, № 2219, 30 іюня 1931.

Views: 29