Мнѣ помнится разговоръ въ чертежной пятаго курса Института Инженеровъ Путей Сообщенія. Я и мой пріятель К., оба кончающіе студенты, вычерчивали какіе-то послѣдніе проекты. «Какъ хорошо будетъ не слышать никогда больше этихъ глупыхъ словъ — меньшевики, большевики», сказалъ К. Что за бездарная, въ самомъ дѣлѣ, кружковщина создала на одинъ день эти нелѣпыя клички въ сектантсткихъ распряхъ какого-то марксистскаго «съѣзда». Особенно жалкимъ вздоромъ казалось это въ ту весну — въ весну 1904 года, въ дни гибели Макарова и перваго неудачнаго для насъ сухопутнаго боя при Тюренченѣ. И К., и я, мы оба были сначала дѣятельными участниками революціонно-студенческаго «движенія» и оба отошли отъ него. Война съ Японіей отрезвила насъ окончательно. Но какъ жестоко ошиблись мы относительно судьбы этихъ безсмысленныхъ словъ — меньшевикъ, большевикъ*), словъ, которыя стыдно писать и произносить даже самимъ теперешнимъ «меньшевикамъ» и «большевикамъ». Нѣтъ, видно, у словъ есть своя странная и особенная судьба, и она не зависитъ даже отъ того, удачно или неудачно (ужъ чего неудачнѣе) было однажды сказано слово. Да и слово такой фантастической судьбы, какъ слово «большевикъ», перестаетъ быть, въ сущности, человѣческимъ разумнымъ словомъ. Оно становится крикомъ безсмысленнымъ и, однако, очень могушествен нимъ въ силу соединенныхъ съ нимъ разнообразныхъ страстей.
*) Настоящая статья является первой изъ ряда статей, которыя редакція предполагаетъ посвятить вопросамъ россійской національной культуры. Въ ближайшіе дни будутъ напечатаны статьи А. Салтыкова.
Не слѣдуетъ поддаваться, однако, всѣмъ этимъ обманамъ словъ. Интеллигенція русская создала цѣлые списки запретныхъ словъ — запретныхъ, ибо заранѣе и навсегда осужденныхъ. Быть заподозрѣннымъ въ сочувствіи тому, что обозначалось этими словами, считалось тяжкимъ интеллигентскимъ грѣхомъ. Вамъ говорили, напримѣръ, «вы имперіалистъ». Все кончено, попробуйте-ка «оправдаться»! Ваше положеніе было безнадежно, ибо бросившій вамъ это «ужасное обвиненіе» иногда не очень и понималъ, въ чемъ, собственно, оно состоитъ. Слово «имперіалистъ» теряло вѣдь свой словесный смыслъ и становилось тоже крикомъ политической страсти.
Большевики унаслѣдовали отъ русской интеллигенціи эту склонность поражать враговъ проклятыми словами. «Мистика», «буржуазія», «имперіализмъ» — любимѣйшіе выкрики ихъ сектантскаго анаѳематствованія. Но большевики кромѣ того лукавые люди, и они не прочь сыграть еще на нѣкоторыхъ «счастливыхъ» звуковыхъ совпаденіяхъ, неясныхъ для «широкихъ народныхъ» и оттого малограмотныхъ массъ. Полагаю, что и сейчасъ въ совѣтской печати слову «имперіализмъ», напримѣръ, дается умышленно двойной смыслъ: имперіалистъ — это иногда «жадный до угнетенія цвѣтныхъ народовъ капиталистъ» (марксистскій смыслъ), но иногда это и «помѣщикъ», жаждущій возстановленія въ прежнемъ видѣ Россійской Императорской власти (большевицкая отсебятина). И отсебятина умышленная — въ 1917 году, когда русскому мужику и солдату весьма мало было дѣла до «угнетенія цвѣтныхъ народовъ», слово «имперіализмъ» было пущено именно во второмъ смыслѣ и сыграло оно значительную роль.
Но и у многихъ небольшевиковъ слово это весьма не въ почетѣ, и какъ-то ужъ считается, что выражаетъ оно непремѣнно дурныя и корыстныя вожделѣнія. Оттого среди русскихъ скорѣе, пожалуй, встрѣтишь того, кто дѣйствительно мечталъ бы о возстановленіи императорской власти, чѣмъ того, кто могъ бы назвать себя имперіалистомъ въ настоящемъ, не марксистскомъ и не большевицкомъ значеніи слова. И это тѣмъ болѣе странно, что имперіалистическая идея остается жива, пока остается жива идея Россіи. Ибо Россія — это Имперія. Настолько законно и органично для Россіи имперское самоуправленіе, что мы встрѣчаемъ его иногда у самыхъ по политическимъ взглядамъ разныхъ людей — у Милюкова, у евразійцевъ и даже иногда у большевиковъ.
Слово «имперіализмъ» чужое и пришло оно къ намъ со стороны; не судьбами Россійской Имперіи оно создано. Въ газеты и въ жизнь Оно попало въ годы войны Англіи съ бурами. Въ этой войнѣ столкнулись двѣ концепціи британскаго государства — сторонники «малой Англіи» (т. е. Англіи какъ національнаго государства) противились южноафриканской «авантюрѣ» сторонниковъ Британской Имперіи. Въ числѣ первыхъ былъ тогда Ллойдъ Джорджъ, перемѣнившій потомъ свою точку зрѣнія примѣнительно къ Англіи и оставившій ее (въ интересахъ Англіи) для… Россіи. Но въ тѣ годы нашего политическаго младенчества Ллойдъ Джорджъ былъ героемъ русскихъ передовыхъ газетъ, и имя его противниковъ, англійскихъ имперіалистовъ, а съ ними — и всякихъ вообще «презрѣнныхъ имперіалистовъ», попало въ индексъ «запретныхъ словъ».
Наивно это было до крайности для жителей Россійской Имперіи — величайшей и изумительнѣйшей Имперіи изъ всѣхъ, какія зналъ міръ послѣ Имперіи римлянъ.
Россійскую Имперію создалъ россійскій народъ — русскій человѣкъ, неудержимо шедшій на югъ и на востокъ, дойдя, наконецъ, до Арарата, до Индіи, до Аляски. Иванъ Грозный, Алексѣй Михайловичъ, Петръ, Екатерина, Александръ I раздвинули съ небывалой послѣ Рима послѣдовательностью черты Россійскихъ государственныхъ границъ. Великолѣпная, но эфемерная Имперія Наполеона пала, столкнувшись съ этими фантастическими по размѣрамъ государственно организованными пространствами. На протяженіи XIX вѣка возникла Британская Имперія, а къ началу XX обрисовалось чисто Имперское могущество Соединенныхъ Штатовъ Америки.
Россійская Имперія рухнула въ міровой войнѣ. Вмѣстѣ съ ней рухнула Австро-Венгрія, не имѣвшая ни силъ, ни возможностей перестроить въ настоящій имперскій организмъ свои сцѣпленныя на феодальной основѣ территоріи.
Германію же постигла трагедія: и пятидесяти лѣтъ не прошло, какъ она стала національнымъ государствомъ. Она поставила себѣ задачу сдѣлаться Имперіей сразу, въ результатѣ одной войны. Но ни одна имперія не создавалась чисто военнымъ путемъ, да еще въ результатѣ одной лишь войны (не удержалась
даже Имперія, имѣвшая во главѣ Наполеона). На нашихъ глазахъ медленно и какъ бы незамѣтно для самой Францій слагается французская колоніальная Имперія. Идея «хозяйственной Имперіи» прочнѣе, нежели идея военной Имперіи* Мы видимъ теперь чисто имперскіе хозяйственные примѣры маленькой Бельгіи, маленькой Голландіи. Изъ войны Германія вышла «неудавшейся Имперіей» и въ утѣшеніе себѣ оставила все еще слово Reich.
Послѣ войны въ мірѣ осталась формально лишь одна сложившаяся Имперія — Британская Имперія, но незамѣтно рядомъ съ ней встала другая — Соединенные Штаты Америки. Версальскій договоръ создалъ рядъ національныхъ государствъ — увы, не слишкомъ ли поздно явившихся къ жизни. Идея національно-этническаго государства вѣдь не кажется идеей нашего времени. Главныя государства Европы или безсильно (пока) грезятъ Имперіей (Германія, Италія), или становятся ею (Франція). И чтобы тамъ ни говорилось о «самоопредѣленіи народовъ», быть можетъ, ужъ не такъ много дано Европѣ времени тѣшиться сладкимъ прозябаніемъ маленькихъ узко-національныхъ государствъ.
Что же касается насъ, русскихъ, то для насъ ясно одно — къ Руси, къ Московіи мы никогда не вернемся, мы или погибнемъ окончательно, или вернемся къ Россіи. Вѣдь даже подъ большевиками наша страна по общей структурѣ осталась ближе къ имперской Россіи, нежели къ какому угодно національному государству. Иной разъ большевикамъ ставятъ въ заслугу ихъ «собираніе», какъ-никакъ, россійскаго государства. Я думаю, что у большевиковъ это вышло естественно, ибо если они и не русскіе люди (отъ этого они отказались), то все же люди россійскіе, просто не умѣющіе иначе мѣрить, какъ только мѣрой россійскихъ пространствъ, богатствъ, возможностей и многочисленностей. И оттого самый ихъ «опытъ» сталъ сразу не какимъ-нибудь мѣстнымъ, маленькимъ, провинціальнымъ, но «имперскимъ» зломъ и поистинѣ міровымъ кошмаромъ.
Большевиковъ подчинила себѣ хозяйственная правда Имперской Россіи. Важнѣйшій для нихъ источникъ технической (а, слѣдовательно, и денежной, и даже военной) мощи оказался въ Баку. Безъ этого и другихъ даровъ Россійской Имперіи большевизмъ былъ бы не россійскимъ, а только русскимъ, и тогда ужъ ни на какія міровыя «выступленія» не могъ бы разсчитывать. И оттого «гражданскія» войны, которыя онъ велъ, были, въ сущности, «имперіалистскими» войнами, въ уродливомъ сокращеніи историческаго момента повторившими исконную «экспансію» сѣверо-русской власти на Востокѣ и на Югѣ въ поискахъ Россіи. Большевики утверждаютъ, что за нихъ было населеніе. Это отчасти вѣрно и отчасти невѣрно. Но вотъ что окончательно вѣрно: за нихъ была сама территорія —Россійская имперская территорія, знающая только одну логику прироста — съ сѣвера на югъ и съ запада на востокъ, а не наоборотъ. И это понятно: энергія прироста дѣйствуетъ отъ активности (Западъ) къ пассивности (Востокъ) и отъ бѣдности (Сѣверъ) къ богатству (Югъ), а не наоборотъ.
Но захвативъ пространства Россійской Имперіи, большевики не могутъ ихъ удержать въ силу одной очень простой вещи. Они не знаютъ, что не о хлѣбѣ единомъ живъ будетъ человѣкъ — не знаютъ, ибо слова эти сказаны въ одной Книгѣ, которую они не любятъ читать. Сила обстоятельствъ заставила ихъ понять хозяйственную правду Россійской идеи, но они не поняли и не поймутъ, что Россія держалась не только имуществомъ своимъ, но и духомъ.
Россійскія богатства это не только пшеница, лѣсъ, уголь и нефть, но это и россійская культура, одухотворившая матеріальное тѣло великой разноплеменной Имперіи и заставившая «россіянина» — еврея, украинца, армянина, грузина, татарина, финна — считать себя русскимъ. Это наша мысль, наше слово и наше умѣніе, жизнь нашихъ городовъ и нашихъ рѣкъ — наша книга, наша картина и наша пѣсня — наша исторія, наша судьба и наша любовь. Большевики пожелали «заотрицать» все это — ихъ воля, конечно! Пустого мѣста тамъ, гдѣ была русская культура, они все же не пожелали оставить и рѣшили замѣнить сцѣпляющую силу ея сцѣпляющей силой «пролетарской», интернаціоналистской культуры. Вотъ здѣсь-то и заключалась трагедія. Никакой «пролетарской» культуры, конечно, не было и нѣтъ. То, что большевики попробовали «срочно» изобрѣсти въ этомъ смыслѣ, оказалось ничтожнымъ, маленькимъ, неумнымъ, недаровитымъ и глубоко провинціальнымъ, годнымъ развѣ лишь для сектантской кружковщины, но абсолютно негодныхъ для сцѣпленія огромныхъ и безконечно разнообразныхъ жизненныхъ силъ Имперіи. Захвативъ ея хозяйственное наслѣдство, большевики сдѣлались сразу міровой величиной, но отвергнувъ ея спиритуальное наслѣдство, они выказали себя жалкими провинціалами.
Если россійская идея какъ-то живетъ въ предѣлахъ совѣтскаго государства, то происходитъ это отъ того, что очень живуче оказалось имперское самоощущеніе, питаемое духомъ еще не истребленной русской культуры. Большевики, такимъ образомъ, и въ этомъ смыслѣ показали себя большими мастерами жить на чужой счетъ. Но въ слѣпомъ и грубомъ своемъ матеріализмѣ, въ недомысленномъ убѣжденіи, что все дѣло въ хозяйствѣ, а остальное лишь «надстройка», они, уничтожая центростремительную силу русской культуры и замѣняя ее сплошнымъ вздоромъ «пролетарскаго» быта, легко допустили нарастаніе центробѣжныхъ силъ, губительныхъ и для нихъ самихъ и для россійской идеи. Въ своемъ презрѣніи къ духу они охотно поощряли и даже форсировали духовное «самоопредѣленіе» различныхъ народностей (весьма ревниво, однако, надзирая за ихъ «самоопредѣленіемъ» хозяйственнымъ). Большевикамъ казалась безобидной и безопасной эта «игра» въ національныя государства, входящія въ совѣтскій союзъ. Считая серьезной сущностью лишь хозяйственное единство, они охотно допускали національную культурную *видимость* Украины, Татаріи, Азербайджана и пр. Однако то, что имъ казалось «видимостью», очень быстро стало далеко не только видимостью. Большевикамъ мы обязаны нарожденіемъ серьезнаго національнаго движенія на Украинѣ и явно турецкой «оріентаціей» кавказскихъ тюрковъ. И печальнѣе всего то, что намъ не въ чемъ упрекать эти «народы Россіи». И національно-этническая украинская идея, и даже турецкія «симпатіи» — все это, въ соотвѣтствующей средѣ, законнѣе и жизненнѣе, чѣмъ глупѣйшая выдумка универсальной «пролетарской культуры».
Вотъ почему вопросъ объ освобожденіи Россіи отъ большевиковъ, о возстановленіи Россіи, имѣетъ, выражаясь «учено», нѣкоторую конечность во времени. Вѣря, что это непремѣнно будетъ «однажды», нельзя утверждать, что это «когда-нибудь» да будетъ. Такой оптимизмъ былъ бы ложнымъ. Мы не можемъ стать на англійскую точку зрѣнія — wait and see. Мы не должны спокойно полагаться на одну неизбѣжность хозяйственной «эволюціи». Хозяйственная эволюція идетъ противъ большевиковъ — вѣрно. Она не идетъ противъ хозяйственнаго россійскаго имперскаго единства — тоже вѣрно. Но не будучи ни большевиками, ни марксистами, ни матеріалистами вообще, можемъ ли мы считать движущей силой исторіи только одни хозяйственные процессы? Можемъ ли мы закрывать глаза на другіе «процессы» — на страшное ослабленіе подъ большевицкимъ владычествомъ русской культуры, являвшейся великой сцѣпляющей силой Россійскаго государства? Можемъ ли мы закрывать глаза на тѣ центробѣжныя силы, которыя развиваютъ въ націоналистскихъ культурахъ отдѣльныхъ частей Имперіи, возникшихъ какъ законнѣйшій протестъ противъ нелѣпостей навязываемой большевиками «пролетарской культуры»? Экономисты утверждаютъ, что коммунистическій опытъ приведетъ къ нарожденію въ Россіи настоящей крѣпкой буржуазіи, и противъ этого, съ точки зрѣнія Россійской идеи, ничего нельзя возразить. Но не приведетъ ли ихъ интернаціоналистскій экспериментъ и къ нарожденію многихъ націонализмовъ — русскаго, украинскаго, тюркскаго и т. д. — всѣхъ одинаково губительныхъ для идеи Имперской Россіи?
Часто говорятъ, что «время работаетъ» противъ большевиковъ. Допустимъ, но сознаемся, что пока существуетъ ихъ власть, время работаетъ и противъ Россіи. Для возстановленія Россіи существуетъ какой-то срокъ, это тотъ срокъ, по прошествіи котораго русская имперская культура станетъ лишь блѣднымъ воспоминаніемъ, рядомъ съ живой реальностью отдѣльныхъ національныхъ культуръ, укрѣпляемыхъ и большевицкими поощреніями, и большевицкими гоненіями. Можетъ быть, русскимъ будетъ предложено тогда утѣшиться русской національной культурой, идеологію которой мы видимъ уже теперь въ евразійскомъ провинціализмѣ — да, увы, именно провинціализмѣ, несмотря на всѣ «интерконтинентальныя» разсужденія.
Тѣ, кто считаютъ себя защитниками Россійской Идеи, тѣ, кто готовы открыто признать и назвать себя имперіалистами, то есть сторонниками имперской (а не специфически императорской) власти — тѣ не утѣшатся подобной перспективой. Ибо смѣна совѣтскаго государства рядомъ національно-этническихъ государствъ (включающихъ и русское государство) означала бы окончательную гибель Россіи — означала бы гибель того, что было всего дороже въ Россіи — ея имперской культуры, ея мірового духа.
П. Муратовъ
Возрожденіе, №838, 18 сентября 1927
Views: 62