Всѣ мы читали въ дѣтствѣ подъ этимъ заглавіемъ романъ Жюля Верна изъ временъ войны за нераздѣльность американскаго союза. Долженъ сознаться, что тогда я, вопреки явной тенденціи автора, вопреки тому, какъ было вообще принято «сочувствовать», — сочувствовалъ не сѣверянамъ, а южанамъ. За сѣверянъ, правда, говорило ихъ желаніе освободить негровъ, и все же эти жители промышленныхъ штатовъ, сильные деньгами и техникой, эти взявшіеся за оружіе заводскіе и городскіе люди, эти создатели будущей Америки (т. е. той Америки, которую мы теперь знаемъ) не были милѣе моему дѣтскому сердцу, чѣмъ охотники Арканзаса, плантаторы Георгіи и Каролины, выступившіе въ войскѣ «конфедератовъ» на защиту Америки старой, героической и романтической.
Южане, какъ извѣстно, защищались упорно и искусно. Ихъ генералъ Ли оказался талантливѣйшимъ полководцемъ. Американская война была, вообще, весьма интересной съ военной точки зрѣнія войной и, въ сущности, первой современной войной, гдѣ была не только впервые показана новая военная техника (сила орудійнаго огня, значеніе желѣзныхъ дорогъ, неизбѣжность окапыванія, впервые, кстати сказать, усиленнаго колючей проволокой), но и была сознана въ первый разъ важность удара по жизненно-хозяйственнымъ центрамъ сопротивленія. Исходъ войны вѣдь былъ рѣшенъ маршемъ-маневромъ Шермана въ глубину южныхъ штатовъ, отрѣзавшимъ арміи генерала Ли отъ ихъ экономической базы…
Я не собираюсь, однако, напоминать здѣсь богатыя и очень поучительныя перипетіи американской войны. Въ тѣ годы, когда мы читали романъ Жюля Верна, наши старшіе были далеки отъ мысли, что «Сѣверъ противъ Юга» можетъ стать когда-нибудь и русской темой. И вотъ, тѣмъ не менѣе, это случилось. Тема эта покамѣстъ вполнѣ «мирная». Но мы не должны закрывать глазъ на то, что можетъ наступить день, когда она окажется даже и военной темой…
Въ сознаніе многихъ русскихъ, находящихся заграницей, все болѣе и болѣе проникаетъ мысль, что такъ называемый «украинскій вопросъ» грозитъ сдѣлаться слѣдующимъ очереднымъ послѣ большевизма для Россіи великимъ испытаніемъ. Надо полагать, что чувствуется это съ не меньшей силой и въ самой нынѣшней Россіи. Страннаго тутъ ничего нѣтъ; не надо было обладать особой проницательностью, чтобы еще и до войны предугадывать возможность конфликта между сѣверомъ и югомъ Россіи при первомъ же серьезномъ кризисѣ Имперіи.
Интеллигенція русская, поглощенная политической борьбой съ самодержавнымъ правительствомъ, упорно отрицала тогда наличіе серьезныхъ «сепаратизмовъ»: украинскаго, грузинскаго, даже финляндскаго, объясняя различныя національныя движенія со своей излюбленной точки зрѣнія, съ точки зрѣнія борьбы противъ политическаго режима. Предполагалось, что какъ только этотъ режимъ падетъ, такъ исчезнетъ и основаніе для какихъ бы то ни было «сепаратизмовъ».
Нельзя сказать, чтобы эта точка зрѣнія отличалась особой дальновидностью. Представители русской интеллигенціи, вошедшіе въ составъ Временнаго Правительства, немедленно послѣ крушенія самодержавія столкнулись съ такими крайними и рѣзкими проявленіями «сепаратизма», о которыхъ не подозрѣвала, пожалуй, даже и «націоналистская» печать.
Урока этого, кажется, не слѣдовало бы забывать. Однако и теперь въ кругахъ русской интеллигенціи и заграницей, склонныхъ разсматривать все не столько съ точки зрѣнія интересовъ Россіи, сколько съ точки зрѣнія «соотвѣтствія демократическимъ принципамъ», можно встрѣтиться со все той же опасной иллюзіей. Какъ утверждалось нѣкогда, что «сепаратизмы» исчезнутъ, лишь только исчезнетъ ихъ причина, то есть «старый режимъ», такъ утверждается теперь, что «сепаратизмы», поддерживаемые лишь кучкой «безотвѣтственныхъ авантюристовъ», немедленно потеряютъ всякую силу, едва лишь «неизбѣжная эволюція» произведетъ страшное большевицкое государство къ благодушной и неудержимо для всѣхъ привлекательной демократической республикѣ.
На самомъ дѣлѣ, для подобнаго оптимизма, въ частности, для оптимистическаго взгляда на будущія взаимоотношенія Сѣвера и Юга Россіи, у насъ нѣтъ рѣшительно никакихъ основаній, разъ только принципамъ демократическаго государства мы будемъ придавать (даже при сочувствіи имъ) все же лишь относительную и практическую, а не абсолютную (и чуть ли не «религіозную») цѣнность. Ибо вѣрить, что «демократія» воспрепятствуетъ распаденію Россіи, конечно, можно, — и это можетъ быть вѣрой очень почтенныхъ людей, — но доказать это, увы, нельзя.
Для пессимизма же въ этомъ вопросѣ есть очень серьезныя причины и главныя изъ нихъ — это современное международное положеніе идеи возобновленія Россіи. Не будемъ бояться высказывать истины, даже когда онѣ непріятны для насъ: признаемся, что если у совѣтской Россіи немного сейчасъ друзей въ Европѣ, то не очень мно го ихъ и у мыслимой нами, возстановленной въ своемъ имперскомъ значеніи, Россіи. И не надо утѣшать себя тѣмъ, что Европа была бы «успокоена» гарантіями демократическаго и республиканскаго режима. Нынѣ европейскіе «демократы» знаютъ отлично лишь относительную цѣнность всякаго политическаго строя въ международнымъ вопросахъ и понимаютъ, что даже и въ формѣ республики и въ распорядкѣ самомъ демократическомъ, возстановленная Россія оказалась бы все-таки Имперіей по своему существу и пріобрѣла бы огромный вѣсъ въ ослабленной войной Европѣ.
Этотъ вѣсъ многимъ европейцамъ представляется весьма опаснымъ нарушеніемъ европейскаго равновѣсія. Послѣдствія войны отторгли отъ Россіи рядъ западныхъ областей, въ результатѣ войны образовалась Польша, а Финляндія стала сувереннымъ государствомъ. Но съ другой стороны въ средней Европѣ возникли сильныя славянскія государства: Югославія, Чехословакія, и въ международныя отношенія, какова бы ни была возможность политической «оріентаціи» этихъ славянскихъ государствъ на будущую Россію, она вошла бы какъ крайнее усиленіе будущей русской въ Европѣ позиціи. Если бы русское вліяніе стало чувствоваться въ этихъ новыхъ славянскихъ государствахъ (что, конечно, вполнѣ возможно), то Европѣ XX вѣка пришлось бы увидѣть совершенно новое соотношеніе силъ, невѣдомое для XIX вѣка, когда Россія казалась съ запада прочно обрамленной стѣной двухъ нѣмецкихъ имперій. Неопредѣленность такого положенія вещей, при которомъ Россія оказалась бы «присутствующей» на Адріатикѣ и у границъ Баваріи, вызываетъ въ Европѣ тревогу и подсказываетъ «третье рѣшеніе» русскаго вопроса, — не большевизмъ и не возстановленіе, — расчлененіе Россіи.
Идея расчлененія Россіи съ 1914 г. и по сей день является одной изъ скрытыхъ мыслей европейской политики. Несомнѣнно, что Германія готовила намъ эту участь въ случаѣ побѣдоноснаго для нея исхода войны. Мысль объ украинскомъ государствѣ именно въ нѣмецкихъ кругахъ эпохи войны нашла наиболѣе серьезную разработку и, можетъ быть, съ тѣхъ поръ именно и перестала она относиться къ разряду «безсмысленныхъ мечтаній». Извѣстно далѣе, какъ идея расчлененія Россіи нашла сторонниковъ въ Англіи. При нелюбви англичанъ къ «брутальнымъ» рѣшеніямъ и при склонности ихъ все предоставлять «органическимъ процессамъ», былъ естественный соблазнъ усмотрѣть органическій процессъ и въ постепенномъ отпаденіи отъ Россіи Финляндіи, частей Польши, Литвы, Латвіи, Эстоніи, Грузіи. Отдѣленіе Украины могло казаться только лишь слѣдующимъ очереднымъ этапомъ этого процесса.
Есть ли у насъ какія-нибудь даннЫ предполагать, что точка зрѣнія англичанъ въ этомъ вопросѣ измѣнилась? Пусть на этотъ вопросъ отвѣтятъ профессіональные политики. Мы же замѣтимъ пока, что даже отсутствіе серьезной помощи со стороны англичанъ «украинскому движенію» все еще не свидѣтельствовало бы объ ихъ отрицательномъ къ этому движенію отношенію. Англичане въ этомъ случаѣ предпочитаютъ wait and see, убѣжденные въ томъ, что всякій органическій процессъ имѣетъ свою неудержимую логику, если только этотъ процессъ дѣйствительно органическій.
Было бы, пожалуй, наивно убѣждать европейцевъ, что образованіе украинскаго государства не желательно, потому что это шло бы противъ подлинныхъ интересовъ украинскаго народа, лучше извѣстныхъ «русской демократіи», чѣмъ говорящимъ отъ его лица заграницей «безотвѣтственнымъ политиканамъ». До интересовъ украинскаго народа Европѣ не такъ ужъ много дѣла, но въ рѣшеніи «русскаго вопроса» она заинтересована, и съ этой точки зрѣнія, она можетъ склониться къ поддержкѣ даже и завѣдомо искусственныхъ «сепаратизмовъ».
И если слѣдовало бы кого-нибудь вь Европѣ убѣждать въ опасности расчлененія Россіи, то это можно было бы сдѣлать и съ точки зрѣнія интересовъ мира и порядка самой Европы. Въ самомъ дѣлѣ, такъ ли ужъ желательна съ этой точки зрѣнія «балканизація» европейскаго Востока? Не ясно ли само собой, что возстановленное въ своей соціально-политической структурѣ, но оставшееся въ нынѣшнихъ границахъ Россійское государство было бы очень мало склонно къ какому-либо «активизму» въ вопросахъ собственно европейской международной политики? Не очевидно ли, что занятое прежде всего и больше всего своимъ экономическимъ и культурнымъ развитіемъ и укрѣпленіемъ ослабѣвшей экономической и культурной связи своихъ частей, оно на долгій срокъ воздержалось бы отъ какой-либо «экспансіи» своего вліянія
на Западъ? Не предначертано ли самой природой, что будущее Россійскаго государства не на Западѣ, а на Востокѣ, и не въ какихъ-либо странахъ, которыя надо еще добывать, а въ тѣхъ, которыя давно уже добыты, давно уже составляютъ драгоцѣнныя наши колоніи и давно уже ждутъ своеобразнаго и мирнаго труда?
Если можно такъ выразиться: «средняя линія дѣйствія» Россійскаго государства проходитъ по восточной окраинѣ Европы, гдѣ-то вблизи меридіана Волги отъ Урала. Въ интересахъ ли Европы создавать новыя «центротяжести» славянскаго міра и переносить его «линіи дѣйствія» къ Западу? — что несомнѣнно имѣло бы мѣсто въ случаѣ созданія независимаго Украинскаго государства. Независимая Украина, отдѣлившись отъ Россіи, безспорно была бы вовлечена въ «политическую игру» какъ разъ наименѣе урегулированныхъ и потому наиболѣе опасныхъ съ точки зрѣнія мира и порядка частей Европы. Ей пришлось бы «опредѣлиться» въ сложной и безпокойной группировкѣ между Германіей, Польшей, Чехословакіей, Венгріей и Румыніей. И думается, съ тонки зрѣнія мира и порядка всей Европы было бы одинаково тревожно, если бы украинское государство оказалось въ орбитѣ германскаго вліянія (прямая линія Берлинъ-Багдадъ проходить скорѣе черезъ Кіевъ, чѣмъ черезъ Вѣну), или если бы, напротивъ, оно вошло въ славянскій союзъ Польши, Чехословакіи и Югославіи. Такой союзъ, очевидно, гораздо болѣе реально нарушилъ бы «европейское равновѣсіе», чѣмъ возстановленное Россійское государство, которое кое-кто изъ европейскихъ политиковъ не прочь расчленить именно ради этого равновѣсія!
Соображенія такого рода, навѣрное, все же приходятъ въ голову безпристрастнымъ по отношенію къ Россіи европейцамъ. Для русскаго они понятны, но можетъ быть, они не такъ ужъ непонятны и для украинца. Что выиграетъ Украина отъ своей «суверенности», если она эту суверенность должна будетъ пріобрѣсти цѣной смѣны оріентаціи На Востокъ оріентаціей на Западъ? Политическая ея независимость не будетъ ли связана съ экономической зависимостью отъ ея западныхъ сосѣдей? Достаточно густо населенная страна (съ плотностью населенія равной Франціи и быстро возрастающей съ каждымъ годомъ), не столкнется ли она въ недалекіе годы съ «проблемой» переселенія? Не пожалѣетъ ли она тогда о своей отрывѣ отъ безграничныхъ хозяйственныхъ рессурсовъ Россійской Имперіи, не почувствуетъ ли утрату колоній, на которыя, оставаясь въ составѣ Имперіи, она сохранила бы равныя права?
Все это вопросы изъ области дѣловой, изъ сферы «реальной политики» и оттого какъ разъ, быть можетъ подлежащіе болѣе спокойному обсужденію, нежели споры о «несправедливостяхъ» царя Алексѣя Михайловича или «предательствѣ» Мазепы. Историческія обиды представляютъ весьма сомнительный матеріалъ для государственныхъ построеній, и если украинскіе политики мечтаютъ построить свою государственность только лишь на отталкиваніи, только лишь на враждѣ къ Россіи или Польшѣ, или и къ Россіи, и къ Польшѣ, то съ этой находкой нельзя ихъ поздравить.
Съ другой стороны мы вовсе не требуемъ, чтобы насъ любили: для насъ будетъ достаточно, если съ нами будутъ здраво и разумно считаться. Въ украинскомъ націонализмѣ есть много крайнихъ преувеличеній, какъ во всякомъ воинствующемъ націонализмѣ, но не будемъ впадать въ противоположную ошибку, не будемъ увѣрять, что украинское движеніе все сплошь искусственное и выдуманное. Это было бы невѣрно.
Оставимъ въ сторонѣ исторію и естественную исторію юга Россіи. Ограничимся человѣкомъ, его складомъ мысли и его способностью чувствовать, его, что называется, «психологическимъ типомъ». И врядъ ли мы можемъ отрицать, если только отбросимъ наивное и поверхностное опредѣленіе о всенивеллирующей «интеллигентности», что mentalité человѣка сѣверорусскаго и южнорусскаго глубоко различны.
И это будетъ очень существеннымъ признаніемъ, ибо всякое національное движеніе съ большимъ трудомъ форм[ул]ирует свое, нежели ощущаетъ чужое. Украинцы, можетъ быть, еще неясно знаютъ, «кто они сами», но въ насъ безъ особыхъ усилій чувствуютъ они «чужихъ». Можно ли и должно ли на этой психологической отчужденности основывать государственный «сепаратизмъ» — вопросъ совершенно иной. Отчужденность психологическая не меньшая существуетъ между сициліанцемъ и жителемъ Піемонта, и это не мѣшаетъ Италіи быть единымъ государствомъ и даже государствомъ національнаго типа. Этническое и психологическое многообразіе умѣстно и законно. Но не достигнутъ ли вообще въ годы Версальскаго мира послѣдній предѣлъ дробленія Европы по признаку «самоопредѣленія народностей» и не окажется ли въ недалекомъ будущемъ эта идея XIX вѣка изжитой идеей и какъ бы нѣсколько архаической? Не увидимъ ли мы, напротивъ, неудержимое стремленіе къ имперскимъ группировкамъ нэ Востокѣ Европы въ то время, какъ изолированные украинскіе политики будутъ все еще мечтать о запоздалой и иллюзорной «самостійности»?
П. Муратовъ
Возрожденіе, №890, 9 ноября 1927
Views: 87