Радищевымъ интересовался, въ его писательское лицо вглядывался, его человѣческую личность разсматривалъ не кто иной, какъ Пушкинъ. Пушкинъ цѣнилъ и поэтическій талантъ и свободолюбіе Радищева. Недаромъ въ одномъ варіантѣ своего «Памятника» онъ предвидитъ: «и долго буду тѣмъ любезенъ я народу, что вслѣдъ Радищеву возславилъ я свободу».

Правду, однако, сказать, — Пушкинъ совсѣмъ по-иному любилъ свободу, чѣмъ Радищевъ, и вообще въ исторіи русской культуры, быть можетъ, не было людей, болѣе различныхъ по всей ихъ природѣ, чѣмъ Радищевъ и Пушкинъ.

Радищевъ чувствителенъ, слезливъ, слабонервенъ, психопатиченъ. Перечитавъ не такъ давно «Путешествіе изъ Петербурга въ Москву», я получитъ неотразимое впечатлѣніе, что, какъ авторъ этого произведенія, Радищевъ уже стоялъ на границѣ душевной болѣзни, въ припадкѣ которой онъ наложилъ на себя руки. Я не только склоненъ думать, но прямо увѣренъ, что разсказанный въ «Путешествіи» эпизодъ съ отцомъ, который хоронитъ сына, павшаго жертвой наслѣдственной передачи ужаснаго недуга, постигшаго нѣкогда безутѣшнаго отца, что этотъ эпизодъ въ его основѣ не подсмотрѣнъ и не выдуманъ Радищевымъ, а пережить имъ и имѣетъ подлинное автобіографическое значеніе.

Наоборотъ, Пушкинъ, будучи подобно Гете, воспріимчивымъ ко всѣмъ впечатлѣніямъ бытія, былъ, какъ и Гете, не только физически и душевно здоровъ, но и исключительно крѣпокъ.

Радищевъ, какъ неврастеникъ, не только впадалъ въ преувеличенія, а самъ есть какое-то сплошное преувеличеніе. Пушкинъ же — воплощенная мѣра и мѣрность. Пользуясь тѣмъ различеніемъ, которое такъ мѣтко обозначилъ самъ же Пушкинъ, отличая «восторгъ» отъ «вдохновенія», можно сказать, что Радищевъ былъ человѣкомъ восторженнымъ, а Пушкинъ — вдохновеннымъ.

Радищевъ — отецъ русской интеллигенціи и интеллигентщины. Пушкинъ, рядомъ съ Петромъ Великимъ, самый сильный, душевно и духовно здоровый, выразитель свободнаго отъ путъ ученій и лжеученій, творчески мощнаго русскаго національнаго духа.

Когда Пушкинъ писалъ о Радищевѣ свои необычайно умныя замѣтки, не пропущенныя цензурой, — великій русскій поэтъ былъ уже тѣмъ крѣпкимъ, свободолюбивымъ, чуткимъ къ дѣйствительности консерваторомъ, въ котораго его превратили и личный жизненный опытъ, и историческія судьбы міра въ эпоху великаго перелома послѣ французской революціи. Въ сужденіяхъ Пушкина о Радищевѣ чувствуется непрерывный протестъ здороваго уравновѣшеннаго человѣка противъ преувеличеній развинченно-чувствительнаго психопата.

Зло крѣпостного права въ Россіи было такъ велико, что его злую и принципіальную зловредную суть нельзя было вообще преувеличить. Русское крѣпостное право, какъ рабство внутри одного и того же народа, принципіально было абсолютной моральной неправдой и въ то же время — великой психологической несообразностью. Но было бы величайшей ошибкой видѣть въ Радищевѣ вѣрнаго и точнаго изобразителя реальностей русскаго крѣпостного строя и быта.

Въ «Путешествіи изъ Петербурга въ Москву» гораздо больше декламацій, чѣмъ изображенія. У Радищева вообще не было ни чувства дѣйствительности, ни исторической интуиціи. Любопытно и неслучайно, что онъ не смогъ достодолжнымъ образомъ оцѣнить огромной исторической фигуры Ломоносова, значеніе и мощь котораго такъ изумительно уловилъ и охарактеризовалъ Пушкинъ. Сейчасъ, когда мы знаемъ, что Ломоносовъ былъ физико-химикомъ, геніально предвосхитившимъ и идеи Лавуазье и кинетическую теорію газовъ, странно читать пренебрежительно-высокомѣрную оцѣнку Радищевымъ Ломоносова, какъ ученаго.

П. Струве
Россія, 1 октября 1927, №6

Views: 55