Давно это было, но все-таки помню. Моей кузинѣ Олѣ исполнилось шестнадцать лѣтъ.
Собственно говоря, въ тѣ времена, подростокъ офиціально превращался во взрослую барышню въ семнадцать лѣтъ. Но родители Оли были люди свободомыслящіе, шестидесятники; дядя отличался недюжиннымъ вольнодумствомъ, мечталъ о конституціи, о мелкой земской единицѣ. Тетя любила говорить объ эмансипаціи, о курсахъ, о томъ, что такое прогрессъ съ точки зрѣнія Н. К. Михайловскаго.
Continue readingViews: 34
Отъ редактора. Каменскаго не читалъ. Но тыняновскія, если не ошибаюсь, измышленія на тѣ же темы помню: какъ выскакиваетъ изъ Лицея на перемѣнкѣ чернявый Пушкинъ и кричитъ радостно: «Ну когда же мы царя будемъ рѣзать?!»
Какъ показываетъ опытъ, эти измышленія — самое живучее, самое памятное, образующее доступный массамъ образъ прошлаго…
Императоръ Александръ Второй посадилъ поэта Александра Пушкина въ тюрьму за революціонные стихи. Пушкинъ бѣжалъ изъ тюрьмы и скрывался въ цыганскомъ таборѣ, кочующемъ но Кавказу. Тамъ полюбилъ онъ Митидинку, дочь Гирея, начальника табора. Однако нѣкій ревнивый цыганъ, соперникъ Пушкина, выдалъ его царскимъ гусарамъ. Митидинка послѣ этого бѣжала изъ табора и поступила прислугой въ домъ г-жи Гончаровой, въ Петербургѣ. До своего тюремнаго заключенія Пушкинъ былъ обрученъ съ Наталіей, старшей дочерью г-жи Гончаровой. За время его отсутствія она полюбила барона Дантеса. Марія, сестра Наталіи, думаетъ, что баронъ любитъ ее. Пушкинъ возвращается, прощенный царемъ, и женится на Наталіи, а баронъ на Маріи. Митидинка, рыдая, признается въ любви къ Пушкину. Жизнъ съ экстравагантной супругой Пушкину въ тягость. Онъ теряетъ свой революціонный пылъ и становится литературнымъ поденщикомъ. Друзья отъ него отворачиваются, враги ликуютъ. Тяжесть его положенія усугубляется тѣмъ, что онъ знаетъ объ интригѣ своей супруги съ барономъ Дантесомъ. Царь жалуетъ раскаявшемуся Пушкину дворянство и дѣлаетъ его поэтомъ-лауреатомъ своей имперіи. Озлобленный утратой славы своей, какъ пѣвца свободы, почти обезумѣвшій отъ поведенія супруги и отъ присутствія Митидинки, Пушкинъ въ присутствіи жены и бофрера читаетъ стихи, въ которыхъ почти неприкрыто разсказывается о томъ, какъ оиъ обманутъ. Баронъ вызываетъ его
нa дуэль и убиваетъ.
Весь этотъ бредъ — не что иное, какъ пересказъ пьесы итальянскаго драматурга Валентино Каррера. Въ переводѣ съ итальянскаго на разговорно-еврейскій она была поставлена нью-іоркскимъ еврейскимъ театромъ и прошла съ заслуженнымъ ѵспѣхомъ, какъ о томъ свидѣтельствуетъ «Нью-Іоркъ Таймсъ» (28 января 1928г.). Рецензентъ, у котораго мы заимствуемъ пересказъ пьесы, съ удовольствіемъ отмѣчаетъ особыя достоинства послѣдняго акта, почти цѣликомъ «музыкальнаго»», происходящаго вновь въ цыганскомъ таборѣ, съ Пушкинымъ въ роли запѣвалы.
Continue readingViews: 38
Мнѣ давно хотѣлось посмотрѣть, какъ живутъ русскіе эмигранты во французской провинціи.
Какъ они живутъ въ Парижѣ — мы, болѣе или менѣе, знаемъ. Но какъ живутъ, работаютъ, учатся и бѣдствуютъ въ глухихъ мѣстахъ — это, въ сущности, извѣстно одному Богу.
Однако чтобы правильно судить, надо видѣть. Свой глазокъ — смотрокъ. И я предпринялъ маленькую поѣздку, которая дала мнѣ много новаго, много неожиданнаго и интереснаго.
Continue readingViews: 44
Отъ редактора. Все вѣрно, все современно, ничто не въ прошломъ. Темнословіе и ненужная иностранщина остаются чертой «ученой» (а по существу: полуобразованной) русской рѣчи.
Нерѣдко высказывались опасенія за судьбы русскаго языка въ совѣтской Россіи, но и нерѣдко приходилось опасавшимся выслушивать если не утѣшенія (утѣшать было бы не такъ легко), то упреки или насмѣшки насчетъ того, что они вообще вздумали чего-то опасаться. Говорили: не мѣшайте естественному развитію, не насилуйте живого организма, не препятствуйте обогащенію нашего языка, — тѣмъ болѣе, что остановить неизбѣжный ходъ вещей вы все равно не въ силахъ. Такъ говорили не только въ Петербургѣ и въ Москвѣ (напомню недавнее выступленіе академика Ольденбурга), такъ говорили и въ эмиграціи. Для объясненія такого рода взглядовъ не всегда есть надобность прибѣгать къ предположеніямъ политическаго характера. Ихъ достаточно объясняетъ отчасти грубое незнаніе того, что такое языкъ и какъ протекаетъ его исторія, отчасти же распространенный вульгарнымъ историзмомъ предразсудокъ, въ силу котораго все существующее принимаютъ за живое и всякое развитіе считаютъ органическимъ.
Нерѣдко высказывались опасенія за судьбы русскаго языка въ совѣтской Россіи, но и нерѣдко приходилось опасавшимся выслушивать если не утѣшенія (утѣшать было бы не такъ легко), то упреки или насмѣшки насчетъ того, что они вообще вздумали чего-то опасаться. Говорили: не мѣшайте естественному развитію, не насилуйте живого организма, не препятствуйте обогащенію нашего языка, — тѣмъ болѣе, что остановить неизбѣжный ходъ вещей вы все равно не въ силахъ. Такъ говорили не только въ Петербургѣ и въ Москвѣ (напомню недавнее выступленіе академика Ольденбурга), такъ говорили и въ эмиграціи. Для объясненія такого рода взглядовъ не всегда есть надобность прибѣгать къ предположеніямъ политическаго характера. Ихъ достаточно объясняетъ отчасти грубое незнаніе того, что такое языкъ и какъ протекаетъ его исторія, отчасти же распространенный вульгарнымъ историзмомъ предразсудокъ, въ силу котораго все существующее принимаютъ за живое и всякое развитіе считаютъ органическимъ.
Continue readingViews: 54
Отъ редактора. Творенія Шмита, какъ и прочихъ совѣтскихъ, канули въ Лету. А вотъ притязательная темнота «Эстетическихъ фрагментовъ» и посегодня считается образцомъ учености. Чѣмъ мутнѣе — тѣмъ глубже. Ясность въ послѣсовѣтской Россіи не въ цѣнѣ.
Искусствовѣдѣніе въ совѣтской Россіи — наука допускаемая, даже поощряемая иногда, даже, пожалуй, наука модная. Наблюдаютъ за ней менѣе усердно, чѣмъ за большинствомъ другихъ «гуманитарныхъ» наукъ (не потому ли, что съ большей легкостью надѣются изъ нея вывѣтрить ея гуманитарность?) Средствъ отпускаютъ на нее хотя и мало, но больше, чѣмъ на многія другія науки (не потому ли, что извлекать рекламу изъ нея удобнѣе, чѣмъ изъ другихъ?) Какъ бы то ни было, такого гоненія на нее нѣтъ, какъ на исторію Россіи, на исторію церкви, на исторію вообще, какъ на науки юридическія или философскія. Тѣмъ интереснѣе ознакомиться съ ея судьбою и присмотрѣться къ перемѣнамъ, происшедшимъ въ ней.
Continue readingViews: 41
Съ нашимъ пѣвцомъ Борисомъ Поповымъ произошелъ недавно любопытный случай.
Артистъ далъ въ Лондонѣ концертъ, на которомъ съ большимъ успѣхомъ исполнилъ нѣсколько номеровъ изъ «Евгенія Онѣгина» и «Князя Игоря».
И вотъ, владѣлецъ лондонской придворной фотографіи Лоренсъ Гаррисъ, желая почтить русскій талантъ своимъ вниманіемъ, вручилъ устроителю концерта три безплатныхъ пригласительныхъ билета слѣдующаго содержанія.
Первая карточка:
«То messrs. Claude Harris…
Please give
Complimentary sittings
to
M. Boris Popoff and Friend».
Вторая карточка:
«…Please give
Complimentary sittings
to
M. Eugene Oneguine and Friend».
Третья карточка:
«…Please give
Complimentary sittings
to
Prince Igor and Friend».
Если бы мнѣ разсказали про этотъ случай со стороны, я ни за что не повѣрилъ бы, несмотря на весь опытъ ознакомленія съ клюквой. Но карточки сейчасъ находятся у меня лично. На нихъ ясно отпечатано все: адресъ ателье, пригласительный текстъ. И четко проставлены фамиліи:
Boris Popoff.
Eugene Oneguine.
Prince Igor.
Жутко, но увы, сомнѣній нѣтъ. Правда! Князь Игорь съ Евгеніемъ Онѣгинымъ и друзьями приглашены Гаррисомъ безплатно сняться въ фотографіи на Regent Street, № 122.
Continue readingViews: 36
Пушкиниста И. Е. Щеголева я знавалъ еще въ Петербургѣ.
Огромный, толстый, десятипудовый человѣкъ.
Очень похожъ на дѣдушку Крылова, но еще больше на артельную кухарку съ извозчичьяго двора… Надѣньте на него сарафанъ, повяжите жирную голову платкомъ — и передъ вами, какъ живая, встанетъ утробистая «скопская» Матренушка, сводящая съ ума ломовыхъ извозчиковъ сказочными боками.
Но среди этой груды жира, на заплывшемъ лицѣ поблескиваютъ умные, наблюдательные глазки и сквозь лѣнь гиппопотама все-таки чувствуется талантливый человѣкъ.
Continue readingViews: 33
Джильбертъ Кейтъ Честертонъ — самый выдающійся изъ современныхъ англійскихъ эссеистовъ. Онъ родился въ Лондонѣ въ 1874 году, литературную карьеру началъ со стиховъ, но уже съ 1900 года всецѣло отдался газетной работѣ.
Изъ газетныхъ статей составилось большинство его книгъ, и какъ разъ самыя совершенныя: «Heretics», «Orthodoxy», «What’s wrong with the World», «All things considered». Его романы, какъ «Человѣкъ, который былъ четвергомъ», «Наполеонъ изъ Ноттингъ-Хилла», «Летучая гостиница», «Возвращеніе Донъ Кихота», сборники разсказовъ «Мудрость Отца Брауна» — блестящіе образны той же въ сущности публицистической прозы. Тотъ же характеръ присущъ его литературной критикѣ, что не мѣшаетъ книгамъ о Диккенсѣ, Стивенсонѣ, Браунингѣ и Шоу быть прекрасными и проницательными книгами. Даже стихи Честертона, часто — такіе замѣчательные, не похожи ни на какіе другіе стихи и очень похожи на его «фельетоны». Послѣ всего зтого читатель удивится, можетъ быть, услыхавъ, что эти фельетоны (какъ и эти стихи) не будутъ забыты въ исторіи ни англійской литературы, ни поэзіи.
Причины нашего удивленія понятны. Англійскій essay — разновидность художественной прозы, которая намъ, русскимъ, быть можетъ, наиболѣе чужда. Сочетаніе журнализма съ поэзіей кажется намъ насиліемъ, почти кощунствомъ. Мы относимся съ подозрѣніемъ къ претензіямъ газетной статьи на художественную цѣлостность, на законченность, которую привыкли приписывать только стихотворенію или обладающему фабулой разсказу. Но какъ разъ англійская литература свидѣтельствуетъ, до какой степени мы здѣсь неправы.
Continue readingViews: 33
Очевидно, это общій психологическій законъ: съ умиленіемъ вспоминать свое прошлое. Каково бы оно ни было.
Вотъ сейчасъ нельзя сказать, чтобы жизнь насъ особенно радовала. Для нѣкоторыхъ — горькое прозябаніе, для нѣкоторыхъ — безрадостный суровый трудъ, для многихъ — просто многолѣтняя невыносимая каторга.
А между тѣмъ, пройдутъ года, вернемся, Богъ дастъ, въ Россію… Каждый займется тѣмъ дѣломъ, какое ему по душѣ…
И какія пойдутъ воспоминанія! Какъ нескончаемы будутъ темы для трогательныхъ бесѣдъ о минувшемъ.
Я ясно представляю… Иванъ Михайловичъ — съ завода Рено. Петръ Алексѣевичъ — изъ подваловъ Потэна. Вѣра Павловна — ливрёзъ [1] изъ мэзонъ де кутюръ… [2]
Сидятъ они въ Петербургѣ въ гостяхъ у бывшаго плонжёра, [3] нынѣ командира корпуса генерала Синицына. Горитъ въ гостиной каминъ. Электрическій свѣтъ мягко тонетъ въ коврахъ. За окномъ обезсиленный дождь плачетъ въ стеклянный жилетъ раздвоенныхъ занавѣсей.
А они тихо бесѣдуютъ. Озарены лица любовью. Заворожены глаза ушедшими образами.
Continue readingViews: 35