Курсъ N.N.O. У компаса такое же положеніе стрѣлки, какъ на часахъ въ пять минутъ перваго. Если держать курсъ, то идя изъ Терріокъ къ русскому берегу, встрѣтишь Толбухинъ маякъ. Предполагается, что команда не смѣнилась, осталась прежняя, которая работала зимой съ контрабандистами. Если же перемѣнилась, тогда плохо. Смерть, по всей вѣроятности… Послѣ борьбы…

Отличная вещь, маленькая рыбачья посудинка, «финка». Мачта близко къ носу, дно полукруглое, выдвижной киль. Очень хороша на поворотахъ, держитъ волну.

Садятся въ нее два рыбака, Тьопененъ, лѣтъ сорока пятя, и Ноккененъ, лѣтъ подъ сорокъ… «Вѣтеръ дулъ, лайба плулъ и я очень рада булъ»… — Крѣпкія руки, острое зрѣніе. Хорошій, молчаливый, злой и упорный народъ.

Садится съ ними еще русскій морякъ, Келлеръ, которому нужно идти на русскую сторону черезъ заливъ.

Провалится дѣло — будь, что будетъ!

Майскій вечеръ, тепло, но вода еще очень холодна. Недавно лишь прошелъ второй ледъ, Ладожскій. Довольно свѣтло еще, несмотря на десять вечера. Предметы различимы, но очертанія ихъ туманны. Длинная, пушистая борода Тьопенена кажется сидящему на рулѣ Келлеру большимъ мягкимъ шарфомъ. Другой, Ноккененъ, свѣтло-свѣтлый блондинъ, и его волосы сливаются въ полумракѣ съ лицомъ, отчего оно кажется странно удлиненной формы.

Подхватываетъ на ходу легкій порывъ бриза. Парусъ трогается и натягиваетъ шкотъ. Съ громкимъ стукомъ перелетаетъ блокъ. Финны не спѣша снимаютъ съ уключинъ весла. Съ каждой секундой крѣпнетъ вѣтеръ, и скоро съ шумомъ разсыпается «бѣлякъ». «Финка» шлепаетъ по гребню первой волны и рвется впередъ. Замѣтно темнѣетъ. Молчатъ финны, сумрачный народъ. Гдѣ-то впереди, въ сгущающейся мглѣ, долженъ встрѣтиться высокій каменный столбъ съ полукруглой, сдвинутой на бекрень шапкой-крышей: Толбухинъ, таинственный маякъ.

Финны увѣряютъ, что нужно поговорить съ командой, узнать про патрули на станціи «Спасательная». Можно, конечно, и безъ этого плыть на «Спасательную», но если финны хотятъ — пусть. Въ большомъ кругѣ жертвенности, начертанномъ судьбой, есть и этотъ пунктъ: Толбухинъ маякъ. Надо претерпѣть и его.

Келлеръ подвинулся на кормовой банкѣ и съ удовольствіемъ почувствовалъ въ заднемъ карманѣ дружественную тяжесть Маузера… Семь въ обоймѣ, восьмая въ дулѣ. На светящемся циферблатѣ часовъ — двѣнадцать… Пора было бы открыть маякъ. Неужели пропустили? Въ такую темь!

Бризъ свѣжѣетъ. Маленькое суденышко съ увлеченіемъ взбѣгаетъ на волну и чуть задерживается, сбѣгая съ нея. Крѣпче руля.

Конечно, прошли мимо! Жди теперь разсвѣта. А пока занесъ чортъ-те знаетъ куда.

Уже начинаютъ меркнуть слабыя сѣверныя звѣзды.

Право же, совсѣмъ не къ чему искать этотъ маякъ. Взять къ западу и сразу итти на «Спасательную». Выйти до свѣта на берегъ и итти къ этому кузнецу, дядѣ тьопененскому…

Что-же гонитъ на рожонъ? Любопытство? Не только. Тянетъ въ клѣтку звѣря. Ну, а финновъ — коммерція.

Глазъ усталъ искать. На востокѣ начинаетъ сѣрѣть. Нерадостный свѣтъ брызжетъ оттуда. Невидимый механикъ неустанно мѣняетъ декораціи, и скоро блѣдный свѣтъ заливаетъ небо. Видны острыя и короткія волны, мутныя, съ каймой изъ «бѣляковъ». Рѣзкій вѣтеръ жжетъ и сушитъ губы. Впереди — глубоко выдвинутый въ море фортъ. Келлеръ знаетъ его, — «Сѣрая Лошадь». — Вотъ куда занесло! Позади, далеко къ сѣверу, миляхъ въ пяти, туманная колонка. Пятнышко.

«Лайба», хрипло говоритъ Тьопененъ. «Лайба», повторяетъ Некконенъ и сбиваетъ на затылокъ картузъ со сломаннымъ кожанымъ козырькомъ. «Маякъ», говоритъ Келлеръ и приказываетъ сбить парусъ и повернуть обратно. Теперь — на весела, грести къ «нему». Потому что это навѣрно «онъ», Толбухинъ. И «онъ» ихъ ждетъ. Не минуешь…

Гребутъ на три пары веселъ. Волны отбрасываютъ назадъ и приходится давать всю силу, чтобы продвинуться впередъ. Часъ проходитъ. Теперь уже ясно видно, что сѣрое пятно — маякъ. Видна и его сдвинутая на сторону шапка. Еще часъ проходитъ и еще. Маякъ какъ будто не приближается, лишь яснѣе видно его и спускается онъ будто съ горизонта. Налились и лопнули пузыри на ладоняхъ Келлера, клейкая матерія пачкаетъ рукоятки веселъ. Въ горлѣ пересохло, вѣки рѣжетъ послѣ безсонной ночи.

Солнце прокалываетъ тучи и ласкаетъ теплымъ лучомъ. Вѣтеръ спадаетъ понемногу, волны сглаживаются. Маякъ сразу становится близкимъ. Уже видно, что стоитъ онъ на довольно большомъ скалистомъ островѣ. Рядомъ съ нимъ — двухэтажное строеніе. Въ немъ «они».

Совсѣмъ близко отъ лодки выныриваетъ глянцевитая темно-сѣрая, круглая голова тюленя. Усы и глаза, какъ у кошки. Принесло, должно быть, съ ладожскимъ льдомъ. Порой онъ скрывается, затѣмъ показываетъ снова свою кошачью морду.

Келлеръ одѣтъ рыбакомъ. На немъ вязаная синяя рубашка, высокіе сапоги, картузъ. Онъ не брился двѣ нѣдѣли, и на его щекахъ густая щетина. — Финнъ. «Вѣтеръ дулъ, лайба плулъ, и я очень рада булъ». «Рада», но не совсѣмъ.

Келлеръ переходитъ къ рулю. На островкѣ не видно никого. Спокойно и домовито глядитъ маякъ… Прижалось къ нему нѣсколько построекъ. Выстроенъ онъ давно, и много десятковъ лѣтъ свѣтилъ онъ проходящимъ судамъ своимъ яркимъ желтымъ глазомъ. Теперь онъ не свѣтитъ пока. Нельзя — революція, и маякъ принимаетъ въ ней участие.

На скалѣ показывается крохотная фигурка. Ребенокъ лѣтъ пяти. Фигурка смотритъ изъ-подъ ладони, потомъ поворачивается и лѣниво уходитъ вглубь.

Келлеръ огибаетъ маякъ къ сѣверу, и «финка» входитъ въ маленькій заливъ.

Тишина. Солнце начинаетъ припекать. По-прежнему никого не видно.

«Я пойду перодъ» — говоритъ равнодушный Тьопененъ, — смотрѣть команда». Онъ вылѣзаетъ изъ лодки, расправляетъ затекшія ноги и медленно подымается къ безмолвно поджидающему строенію. Келлеръ вытягивается на кормѣ, подложивъ подъ голову руки. Нa тихой водѣ бухточки подпрыгиваютъ сверкающіе огненные мячики. Чайки мяукаютъ, какъ голодныя кошки.

— Маякъ, — сльшитъ онъ возвратившегося Тьопенена, — надо итти, со равно уже наютъ. Когда росютъ, то такой, надо отвѣтить: ворникъ, работникъ съ моей ферма. Команда ругой уже. Новая.

Идутъ по крѣпкой скалистой дорожкѣ. Келлеръ оглядывается. Полный штиль. Застывшую гладь буравитъ черная точка, оставляющая за собой струю. Тотъ-же тюлень.

Въ большой комнатѣ, куда привелъ Тьопененъ, съ закоптѣлыми стропилами, за большимъ непокрытымъ столомъ сидятъ «они». Посреди — боцманъ. Средняго роста, очень плотный. Еще четыре матроса. Три — обыкновенные, четвертый… У сыщиковъ прежняго времени, у агентовъ intelligence такіе глаза, у старыхъ, опытныхъ работниковъ сыска. Онъ молодъ, высокъ и строенъ, этотъ «четвертый», но онъ не настоящій морякъ. У него узкія плечи и слабая шея, не привыкъ къ матросской работѣ.

Онъ смотритъ пристально, не отрываясь, на Келлера, на его руки. На финновъ не смотритъ, лишь на него одного. Безъ промаха.

Боцманъ, благодушно икнувъ, предлагаетъ дорогимъ гостямъ чай въ огромныхъ жестяныхъ кружкахъ. Повидимому заинтересованъ коммерческой стороной дѣла, но его стѣсняетъ матросъ съ глазами сыщика.

— Такъ вы, значитъ, изъ Терріоковъ будете, — говоритъ онъ. — А этотъ молодой человѣкъ съ вами?

— Мой ворникъ, этто мой ворникъ, — вѣжливо и поспѣшно вступается Тьопенен, длиннобородый гребецъ. — Работникъ на ферма. Ребетъ хорошо лодкѣ. Роцентъ будетъ вамъ на ратномъ пути, когда ратно идемъ.

— Процентъ, это конечно, я понимаю, но въ Кронштадтѣ, какъ узнаютъ, можетъ непріятность выйти. Теперь времена.

Надъ его головой на стѣнѣ виситъ винтовка. Заговоритъ ли она сегодня? Противная улыбка кривитъ губы молодого матроса. Ноздри раздуваются. Что-жъ боцманъ тянетъ!

Но боцманъ все не начинаетъ. Онъ дѣловито бесѣдуетъ съ Тьопененомъ на финскомъ языкѣ. Значитъ онъ карелъ.

Пыльныя стекла никогда не открывающихся оконъ не выпускаютъ на свободу жирныхъ, черныхъ перезимовавшихъ мухъ. Онѣ жужжатъ, ползаютъ по столу у лужицъ пролитаго чая. Сахара ищутъ? Сахара нѣтъ. Безъ сахара чай. Такъ же вотъ торопливо и дѣловито будутъ онѣ подбѣгать на тонкихъ черныхъ ножкахъ къ лужицѣ крови.

Команда перемѣнилась. Влипли!

Молодой смотритъ, не отрываясь, въ глаза Келлеру. Келлеръ — ему. Кто сдастся первый. У Келлера — свѣтло-сѣрые, у того — голубые. Ни одинъ не опускаетъ глазъ. Неожиданно матросъ говоритъ, четко раздѣляя слова:

— У его высокоблагородія ладошки-то пообтерлись съ непривычки.

— Пообтерлись, — кротко соглашается Келлеръ.

Сказалъ и посмотрѣлъ на боцмана.

Но боцманъ въ этотъ моментъ, хитро прищурившись, смотритъ на Тьопенена, приводящаго ему какіе-то аргументы на своемъ пѣвучемъ языкѣ. Слышно лишь со стороны, какъ плавно журчитъ сбегающая по теченію рѣчи гласная «а», безконечно повторяющаяся. Тьопененъ откидывается на спинку стула и опять подается къ боцману. Наконецъ чешетъ чубъ и сдвигаетъ унылымъ жестомъ картузъ.

Идетъ торгъ за жизнь…

Келлеръ беретъ огромную кружку съ чаемъ и лѣниво отхлебываетъ невкусный солоноватый напитокъ.

Тогда высокій матросъ рѣзко подымается и идетъ къ двери. Здѣсь онъ останавливается и смотритъ черезъ плечо на Келлера «сатанинскимъ» взглядомъ. Что онъ, статистомъ былъ въ театрѣ, что-ли? Пойти за нимъ? Тамъ, за дверью рѣшить вопросъ, одинъ на одинъ… Главное безъ шума!

Жарко. Какъ большое, положенное горизонтально зеркало, горитъ море. Никого на скалѣ. Скрылся куда-то.

Застыла у пристани шлюпка съ поднятымъ парусомъ. Пара веселъ лежитъ на берегу. Собирается итти подъ парусомъ въ Кронштадтъ доносить. Не вѣритъ боцману.

Когда-же были принесены весла? Только-что принесли или лежали раньше?..

Бесшумно перебирая загорѣлыми лапками, опять появляется на сцену пятилѣтнее существо.

— Мальчикъ, знаешь, когда эти весла принесли, недавно?

— Недано, — отвѣчаетъ онъ и проводитъ грязнымъ пальцемъ по щекѣ.

— Сегодня?

— Вцела.

Показывается Тьопененъ. Онъ идетъ широко шагая, и полы его пиджака развѣваются по вѣтру. Лицо обиженное. Будто надули его или обокрали.

— Ѣдемъ коро—коро. Нѣтъ ремени. Корѣй — лодка!

— Корѣй, — неторопливо добавляетъ Ноккененъ.

Ну, что-жъ, придется Тьопенену подождать выводить крышу на своей новой дачѣ. Ничего, потомъ достроить! Скажи спасибо, что цѣлъ.

— Нехорошій человѣкъ, — говоритъ финнъ, сильно занося весло и со злостью вонзая его въ лакированную поверхность уснувшей воды. — Пошелъ вонить телефонъ Ронштадтъ. Порчено, не могъ вонить, а то бы лохо было.

Келлеръ растягивается на кормѣ, надвинувъ на глаза картузъ отъ солнца.

Направо, широкой песчаной полосой, открывается русскій берегъ. Видны вытащенныя лодки съ уложенными на нихъ веслами. Будто усталыя черныя птицы со сложенными крыльями. Длиннымъ угломъ разбѣгаются двѣ серебряныхъ струи. Опять этотъ тюлень!

Что-же дальше? Про патрули не узнали. Къ чему? Дядя Тьопенена, кузнецъ-карелъ. Восемьдесятъ лѣтъ…

«Со равно», какъ сказалъ бы вѣрный гребецъ.

Побѣдный, непреоборимый сонъ сковываетъ тѣло Келлера.

Александръ Гефтеръ
Возрожденіе, №1917, 1 сентября 1930.

Views: 31

День Новаго Года въ представленіи нашемъ не «каждый день». Къ этому дню привыкли мы пріурочивать наши желанія и надежды. Вѣрнѣе говоря въ этотъ день, или наканунѣ его, мы не стѣсняемся выражать ихъ открыто, потому что въ болѣе или менѣе скрытомъ видѣ мы только и живемъ нашими пожеланіями и надеждами остальные триста шестьдесятъ четыре дня.

---

Люди устроены такъ, что за очень немногими случаями ждутъ всегда перемѣны. Движеніе времени въ новогоднихъ представленіяхъ почти каждаго человека кажется, въ общемъ, благомъ, несмотря на опытъ многихъ предшествовавшихъ лѣтъ, говорящій зачастую противоположное. Очень немногимъ изъ насъ хотѣлось бы сказать: стой, время, остановись. Нѣтъ, время идетъ, и слава Богу, что оно идетъ…

---

Кажется съ некоторыхъ менѣе относительныхъ точекъ зрѣнія «бѣгъ времени» — это только иллюзія. Кажется время — это только четвертое измѣреніе нѣкоего міра, въ которомъ все такъ же, конечно, въ смыслѣ прошлаго и будущаго, какъ и въ смыслѣ «вверхъ и внизъ», «впередъ и назадъ». По счастью этотъ міръ раскрывается намъ именно во времени, и, хотя на какой то «плоскости» можно развернуть рядомъ все настоящее, прошлое и будущее, по счастью, на эту «плоскость» намъ стать не дано.

---

Время есть исчисленіе жизни, но жизнь есть тайна міра, его божественное начало. Человѣчество знало и знаетъ еще (у первобытныхъ народовъ) «пространственныя» религіи, т. е. религіи, обожествлявшія вещь. Эти первобытныя религіи уступили мѣсто другимъ, обожествлявшимъ начало жизни, начало роста и перемѣны. Болѣе высокія формы духовной жизни связаны съ болѣе отчетливымъ сознаніемъ святости протекающихъ во времени процессовъ бытія.

---

Античный міръ представлялъ себѣ процессъ бытія слагающимся по фигурѣ круга, подчиняющимся идеѣ вѣчнаго возвращенія. Античный міръ въ этой замкнутости своей, въ этомъ своемъ пессимизмѣ не устоялъ передъ болѣе человѣчной, болѣе благодѣтельной концепціей христіанства, смѣнившей движеніе по кругу движеніемъ впередъ и мысль о «коловращеніи вещей» мыслью о восхожденіи человѣка.

Идея «прогресса» есть въ основѣ своей христіанская идея. Христіанство живетъ и мыслитъ историческими категоріями, и христіанская философія — это всегда въ нѣкоторой степени исторіософія. Можетъ быть съ теоретической точки зрѣнія кто-нибудь усмотритъ здѣсь ошибку, но нѣтъ ничего болѣе вѣрнаго съ точки зрѣнія пониманія человѣка.

---

Родившіеся и выросшіе на почвѣ многостолѣтней христіанской культуры, мы рождаемся и выростаемъ «существами историческими». Мы съ такой легкостью воспринимаемъ идеи всякаго прогресса — научнаго, соціальнаго, моральнаго — потому, что въ основѣ своей происхожденіе идеи прогресса — христіанское. Ходъ времени поэтому для насъ представляется всегда участіемъ нѣкоего высшаго начала въ нашей жизни. Что бы ни говорилъ нашъ личный опытъ, мы не можемъ разстаться съ ощущеніемъ нѣкоей святости всякаго «завтра».

---

Это ощущеніе особенно сильно для того «завтра», которымъ является наканунѣ Нового Года его первый день. Къ этому особенному «завтра» скопляются всѣ неосуществившіяся надежды и пожеланія всѣхъ другихъ безчисленныхъ «завтра». Они разумѣется такъ же разнообразны въ обстановкѣ нормальной жизни, какъ разнообразенъ самъ человѣкъ.

Но вотъ мы, русскіе, оказавшіеся 1 января 1930 года заграницей, въ обстоятельствахъ жизни «не вовсе нормальныхъ», объединены общими пожеланіями и общими надеждами на порогѣ этого «завтра». Мнѣ нѣтъ нужды называть ихъ здѣсь словами… Мы живемъ среди людей, живущихъ нормальной жизнью, которые могутъ показаться намъ болѣе счастливыми въ ихъ «сегодня». Но, гадая о завтрашнемъ днѣ, о Новомъ Годѣ, о будущемъ — развѣ не можемъ мы, думая о Россіи, сказать то, чего быть можетъ не въ состояніи сказать иной, болѣе насъ счастливый въ своемъ «сегодня» иностранецъ: «хуже не будетъ».

П<авелъ> М<уратовъ>.
Возрожденіе, №1674, 1 января 1930.

Views: 29

У меня есть пріятель, который думаетъ, что Россія и русская исторія сдѣлались объектомъ систематической злостной клеветы, пропагандируемой съ помощыо фильма. Что касается меня, то я этому не вѣрю, хотя всякій разъ «спѣшу далѣe», какъ только увижу кинематографическую рекламу съ русскими именами или русскими мундирами, увѣренный, что возвѣщаетъ онъ какую-нибудь новую мерзкую выдумку. Нѣтъ, я не думаю, чтобы кто-то занимался этимъ систематически. Дѣло объясняется проще. На Россію сейчасъ можно валить все, какъ на мертвого, и этимъ пользуется тотъ международный сбродъ, который ворочаетъ сейчасъ «міровой кинематографіей».

Міровая кинематографія — это коммерція и даже темная коммерція, находящаяся въ не слишкомъ чистыхъ рукахъ. Ради новой «сенсаціи» она не пожалеѣтъ и отца родного, разъ это ей сойдетъ безнаказанно. Но она, конечно, не смѣетъ «интерпретировать» такъ эпоху четырехъ Георговъ въ Англіи, какъ дѣлаетъ она это съ эпохой Екатерины, Павла и Александра въ Россіи. Попробовала бы она только! Здѣсь кинематографистамъ приходится «поджать хвостъ», и вотъ даже исторія Эммы Гамильтонъ становится въ фильмѣ какимъ-то житіемъ великой патріотки, прямо чуть ли не Жанны д-Аркъ…

Что же намъ все-таки дѣлать? «Дубьемъ» мы этихъ господъ сейчасъ достать не можемъ, но уже и сейчасъ можемъ пригрозить имъ «рублемъ». Пусть сообразятъ господа кино-предприниматели, что послѣ паденія большевиковъ Россія явится своего рода Эльдорадо для ихъ промысла. И вотъ когда они устремятся къ намъ со своей «продукціей», мы вспомнимъ клеветническіе труды господъ Любичей и имъ подобныхъ. Мы запомнимъ ихъ, пусть они будутъ покойны. Мы не намѣрены забывать.

П<авелъ> М<уратовъ>.
Возрожденіе, №1622, 10 ноября 1929.

Views: 28

Можно было бы написать цѣлый этюдъ о своего рода вліяніи Луи Наполеона на русскую литературу. Вторая Имперія могла поддерживать свое существованіе лишь при помощи непрерывныхъ воспоминаний о первой Имперіи. По каждому удобному и неудобному поводу, Наполеонъ ІІІ долженъ былъ вспоминать заслуги Наполеона І. Языкъ Второй Имперіи сдѣлался невыносимо напыщеннымъ, ходульнымъ, фальшивымъ. Офиціальная Франція 50-60 годовъ шага не могла ступить, не сославшись на славу, на орловъ, на пирамиды, на Аустерлицъ и т. д. Это необыкновенно раздражало Тютчева, Толстого, Достоевскаго, Герцена, Тургенева. Это заслоняло отъ нихъ подлинное лицо Франціи и по противоположности внушало имъ не всегда справедливыя мысли о русской простотѣ и русской праведности.

П<авелъ> М<уратовъ>.
Возрожденіе, №1619, 7 ноября 1929.

Views: 51

В. А. Маклаковъ въ послѣдней книжкѣ «Современныхъ Записокъ» печатаетъ свои размшленія о недавнемъ прошломъ Россіи. Редакція считаетъ нужнымъ указать, что не раздѣляетъ его взглядовъ и что на эту же тему дастъ вскорѣ случай высказаться П. Н. Милюкову, Немножко похоже на маленькаго мальчика, который, смѣшавъ вдругъ фигуры на шахматной доскѣ, заявляетъ: «А вотъ мой старшій братъ тотъ такъ играетъ въ шахматы, что его никто не можетъ обыграть»…

А вмѣсѣ съ тѣмъ, что собственно можно тутъ не раздѣлять и оспаривать во взглядахъ В. А. Маклакова? Они такъ натуральны, такъ полны здраваго смысла, такъ неопровержимо просты. Сущность ихъ сводится къ тому, что въ 1859 году Россія вступила на путь реформъ, которыя, если бы шли планомѣрно, последовательно, твердо и уверенно, одна за другой, то въ 50 лѣтъ могли бы превратить Россію въ европейскую страну, и тѣмъ самымъ спасти ее отъ революціи. Этого не случилось, по винѣ власти и по винѣ общества, вѣрнѣе, той части его, которая избрала для себя наименованіе «Русская общественность». Для этой «общественности» реформы были нежелательны, именно потому, что онѣ предотвращали революцію. Революція же сдѣлалась для русской общественности цѣлью. Для чего она ей была нужна, — трудно сказать. Вѣроятно, то былъ своего рода моральный идеалъ, нѣкая варіація абсолютной идеи «рая на землѣ». За эту варіацію теперь, послѣ большевиковъ, никто не дастъ и ломанаго гроша, но былыя поколѣнія русской интеллігенціи въ нее крѣпко и свято вѣрили. Революція, повторяю, была для нихъ не средствомъ, какъ была она въ Европѣ, но конечной цѣлью. При этихъ условіяхъ для государственной власти не было, разумѣется, никакой возможности найти общій языкъ съ «общественниками». Постепенно и на представителей власти стала оказывать вліяніе эта привычка ея противниковъ разсматривать все съ точки зрѣнія революціи. Ея реформаторский починъ пріобрѣлъ иной смыслъ: вмѣсто органическаго государственнаго дѣла, онъ сталъ лишь тактическимъ пріемомъ предотвращенія революціи. Но если это былъ только тактический пріемъ, то наряду съ нимъ могли существовать и другіе пріемы. Александръ ІІ-ой предупреждалъ революцію путемъ реформъ. Александръ ІІІ-ій предпочелъ пресѣкать ее путемъ мѣропріятій, противорѣчившихъ реформамъ предшествующаго царствованія. Николай ІІ-ой слѣдовалъ сначала примѣру отца, но опасенія револіоціи вынудили его вступить на путь крупныхъ реформъ. При такихъ условіяхъ, эти реформы не могли быть искренними и слѣдовательно не могли удовлетворить никого. Такимъ образомъ, обѣ стороны, и правительство, и общественность, оріентировались въ своихъ дѣйствіяхъ на одну и ту же точку. Революція сыграла въ Россіи роль магнита, которымъ были заряжены всѣ активныя частицы русской жизни, однѣ отрицательно, другія положительно. Общественники и представители власти одинаково предвидѣли революцію и можетъ быть ихъ слишкомъ настойчиво обращенная къ революціи мысль больше всего и помогла ей разразиться. Можно пожалѣть, что въ Россіи не нашлось ни государственнаго, ни общественнаго дѣятеля, который былъ бы искренно убѣжденъ, что революція не суждена Россіи.

П<авелъ> М<уратовъ>
Возрожденіе, №1603, 22 октября 1929.

Views: 37

Наша русская колонія не на шутку взволнована пророчествомъ пастора Іоганна Шикэ.

Какъ извѣстно, Шикэ предсказалъ на 14 сентября небывалую катастрофу для всего человѣчества. Ужаснымъ циклономъ будетъ уничтоженъ рядъ городовъ, сотни тысячи людей станутъ жертвами стихійныхъ бѣдствій.

А тутъ еще, въ подтвержденіе пророчества, газеты сообщаютъ, что на-дняхъ нѣмецкіе ученые Брашъ и Ланге приступаютъ въ Италіи на горѣ Монте-Дженерозо къ опытамъ по разложенію атома. Лабораторія для уловленія молніи уже закончена оборудованіемъ, всѣ аппараты готовы, ученые ждутъ первой хорошей грозы, чтобы продѣлать надъ атомомъ свой экспериментъ.

Куда, въ какую семью ни заглянешь, вездѣ только и разговоровъ, что объ атомахъ, циклонахъ и о совпаденіи предсказанія Шикэ съ опытами Браша и Ланге.

— Читали? Сотни тысячъ людей могутъ погибнуть!

— И какъ это Лига Націй разрѣшаетъ ученымъ разлагать атомъ?

— Неужели Муссолини и здѣсь расчитываетъ обойтись безъ общественной благотворительности ?

Въ послѣдніе дни усиленно начали навѣдываться ко мнѣ знакомые, чтобы узнать, нѣтъ ли какихъ-нибудь новыхъ подтвержденій о приближающейся катастрофѣ. Придетъ, напримѣръ, Марія Андреевна днемъ, когда я работаю, сядетъ возлѣ стола и начинаетъ допытываться:

— Ну что слышно объ атомѣ?

— Марья Андреевна, — сдерживая раздраженіе, говорю я, — честное слово, нехорошо такъ поддаваться паникѣ. Женщина вы взрослая, мать семейства, одинъ сынъ башо держалъ, другой въ Сербіи инженеромъ… А посмотрите, между тѣмъ, на себя: на что вы стали похожи?

— Голубчикъ мой, вотъ это то и волнуетъ меня, что дѣти не со мной, — неожиданно иачинаетъ всхлипывать Марья Андреевна. — Четырнадцатое сентября на носу, атомное разложеніе вотъ-вотъ произойдетъ не сегодня-завтра, а Коля со скаутами въ лагерѣ, Сережа въ Македоніи на шоссейныхъ работахъ. Ну скажите честно и откровенно: для чего ученымъ понадобилось разлагать атомъ?

— Какъ для чего? Во-первыхъ, теоретическій интересъ. Во-вторыхъ, разложеніе можетъ дать въ руки человѣчеству новый видъ энергіи. Вы видите, напримѣръ, эти десять сантимовъ? Такъ вотъ, если разложить ихъ, то можно полученной энергіей питать въ теченіе года всѣ фабрики міра.

— Десять сантимовъ? — переспрашиваетъ Марья Андреевна со страхомъ беря въ руки монетку и разглядывая ее съ обѣихъ сторонъ. — На эти деньги питать всѣ фабрики? Странно. Ну, а сколько здѣсь атомовъ, по-вашему?

— Сколько? Ясно — сколько. Четыреста двадцать трилліоновъ.

— А дырочку не считаете?

— Нѣтъ, дырочку не считаю.

Уходитъ Марья Андреевна, остаюсь я одинъ, продолжаю работать, а на душѣ уже спокойствія нѣтъ. Хотя, конечно, все это вздоръ, чепуха, однако, чѣмъ чортъ не шутитъ? Предсказанія пастора Шике не разъ сбывались. Относительно атома тоже ничего определеннаго сказать нельзя… А тутъ, какъ на зло, одинъ изъ знакомыхъ увѣряетъ, будто земной шаръ гдѣ-то далъ трещину, грозящую расколоть планету пополамъ. Свѣдѣніе не какое-нибудь вздорное: было напечатано чернымъ по бѣлому въ солидной газетѣ…

И вотъ, сидишь, нервничаешь подъ вліяніемъ всѣхъ этихъ свѣдѣній и думаешь: что же человѣчеству дѣлать?

Италія еще не спустила на воду весь комплектъ крейсеровъ. Бріановскіе штаты не образовались. Нѣмцы не закончили оборудованія всѣхъ заводовъ СССР для войны съ Франціей. Тревиранусъ не сказалъ последней рѣчи. Макдональдъ не окончилъ переговоровъ съ Ганди…

И на такомъ интересномъ моментѣ вдругъ срывъ всего!

А главное, жаль нашихъ бѣженскихъ начинаній.

Бурцевъ организуетъ Антигепеу. Церетели заказываетъ новыя декораціи къ операмъ. Драматическіе театры расширяютъ помѣщенія. Младороссы намѣчаютъ рядъ докладовъ. Инвалиды приступаютъ къ печатанію отрывного календаря на 1931 годъ. Барышни запасаются новыми туфлями къ благотворительнымъ вечерамъ. Пѣвцы набираются металла къ предстоящему сезону. Объединеніе эмиграціи на дѣловой почвѣ по методу Коренчевскаго еще не закончено…

И вотъ, все на смарку. Все погибло. Изъ-за какого ничтожнаго итальянскаго атома, попавшаго въ преступныя нѣмецкія руки.

Обидно!

А. Ренниковъ
Возрожденіе, №1924, 8 сентября 1930.

Views: 26

Елена Извольская написала очень хорошую біографію Бакунина. [*] Въ серіи издательства Галлимара это одно изъ лучшихъ жизнеописаний. Трудно приблизить фигуру вышедшаго изъ аллей Прямухинскаго сада противника Карла Маркса, оспаривающаго у него лавры революціи, — пониманію французскаго читателя, имѣющаго свои привычки. Г-жа Извольская сдѣлала именно это: она «приблизила» Бакунина, намъ самимъ мало понятнаго и кажущагося психологическимъ чудищемъ, поставила его во всѣ прожитыя имъ «эпохи» и эскизно очертила соприкасавшихся съ нимъ современниковъ, большихъ и малыхъ. «Прожитого» Бакунинымъ хватило бы на десять существований…

Не правда ли странно: апостолы анархизма вышли изъ русской дворянской усадьбы?.. Русскія родовитыя семьи дали Бакунина, Толстого и Крапоткина. Но это тема особая…

Русскому читателю первая половина жизни Бакунина болѣе знакома, чѣмъ вторая — заграничная, революціонная. Бакунинъ извѣстенъ, какъ человѣкъ «40-хъ годовъ», какъ другъ Герцена, Огарева, Бѣлинскаго, Станкевича. Тургенева, какъ говорунъ, спорщикъ, романтикъ, гегельянецъ, блудный сынъ Прямухина, вмѣшавшійся въ семейную жизнь своей сестры Вареньки. Борьба «за Вареньку» цѣлая (трагикомическая) полоса бакунинской семьи… Бакунинъ вдругъ рѣшилъ, что супруги Дьяковы другъ къ другу не подходятъ и добился разрыва между ними. Влюбился въ собственную сестру Таню. Можно думать, что это какой-то извращенный Казанова. Нѣтъ, многое указываетъ, что въ извѣстной области онъ болѣе, чѣмъ чисть: онъ былъ пораженъ немощью. Дѣти, оставшіяся послѣ него — отъ другого отца — итальянскаго революціонера Гамбуцци.

Извѣстное столкнопеніе между Катковымъ и Бакунинымъ въ Петербургѣ на квартирѣ Бѣлинскаго приняло совсѣмъ безобразный характеръ потому, что Катковъ оскорбилъ Бакунина, назвазъ его словомъ, эту немощь выражающимъ. Бакунинъ бросился на Каткова съ палкой, но Катковъ надавалъ Бакунину пощечинъ, послѣ чего присутствующіе растащили крупнѣйшаго представителя будущей реакціи и крупнѣйшаго проповѣдника будущей революціи…

Всѣ учитывали бурный темпераментъ Бакунина, ожидали жестокой мести, предполагалась дуэль, но Бакунинъ подъ какимъ-то предлогомъ отъ поединка уклонился.

Общія черты жизни Бакунина извѣстны. Отъѣздъ его заграницу. Берлинъ, гегельянство, участіе въ саксонской революціи, взятіе въ плѣнъ, передача австрійцамъ; выдача послѣдними Россіи, заключеніе въ крепости; «Исповѣдь», написанная Бакунинымъ для императора Николая Павловича; ссылка въ Восточную Сибирь, женитьба; бѣгство черезъ Японію и Америку въ Европу, гдѣ въ Лондонѣ онъ упалъ въ объятія Герцену со словами:

— Есть ли у васъ устрицы?..

Затѣмъ заграничная революціонная дѣятельность, организація во время польскаго повстанія экспедиціи къ побережыо Балтики на пароходѣ «Вордъ Джэксонъ», комическій провалъ предпріятія, съ такимъ юморомъ описаннаго Герценомъ; скитанія по Европѣ, борьба съ Марксомъ и основаннымъ имъ «Интернаціоналомъ» первой формаціи; учрежденіе въ противовѣсъ ему «Альянса», встрѣча и «работа» съ Нечаевымъ, разрывъ съ нимъ, — смерть въ Бернѣ…

---

Бакунинъ, если хотите, для насъ злободневенъ. Онъ въ самой гущѣ реторты, гдѣ варилось движеніе, просочившееся въ Россію и отравившее ее до теперешняго паралича, когда она оказалась безпризорной въ государственномъ отношеніи. Онъ былъ врагомъ Маркса. Марксъ ославилъ его на весь міръ, какъ платнаго агента политической полиціи. Бакунинъ же какъ ни какъ добился того, что марксовскій интернаціоналъ «перваго призыва» приказалъ долго жить. Е. Извольская не рѣшается утверждать, что это было всецѣло дѣломъ рукъ Бакунина, но она сравнивает пропаганду Бакунина противъ Маркса съ прививкой противъ марксистской горячки. Отъ Бакунина шли невидимые флюиды…

Онъ былъ разрушитель и разлагатель по инстинкту. Конечная цѣль для него — фантасмагорія анархическаго состоянія человѣчества. Можно впрочемъ думать, что такое «конечное состояніе» его въ сущности мало интересовало. Если бы ему пришлось жить въ этомъ «состояніи», то онъ, вѣроятно прежде всего принялся бы за его разрушеніе. Бакунинъ ничего не создавалъ и не открывалъ. «Альянсъ» былъ созданъ на погибель Марксова «Интернаціонала». Конспиративная работа давала Бакунину родъ поэзіи, онъ имѣлъ пристрастіе къ шифрамъ, условнымъ кличкамъ, мнимымъ тайнымъ обществамъ, псевдонимамъ. Въ послѣдній разъ, пріѣхавъ по «заговорщической» надобности въ Италію, онъ выдалъ себя за «глухонѣмого рантье Тамбурини». Люди, знавшіе Бакунина, считали его честнѣйшимъ и безкорыстнѣйшимъ человѣкомъ, а между тѣмъ въ его программу входило будить дурные инстинкты у людей ради революціонныхъ цѣлей. Въ его политическому представленіи пролетаріатъ занималъ такое же мѣсто, какъ въ представленіи Маркса, но только Бакунину пролетаріатъ казался не классомъ, а «массами». По мысли Бакунина «кипѣніе» массъ выражало идею человѣчества. Государство по Бакунину отрицаніе человѣчества, — что за извилинами бакунинской діалектики каждому здоровому человеку должно было представляться просто глупостью и могло быть утверждаемо съ такимъ же правомъ, какъ положеніе, что ложка отрицаніе супа…

И тутъ же рядомъ у Бакунина догматы марксизма: религія — опіумъ народа и прочее. Бакунинъ считаетъ однако, что декретами и преслѣдованіями нельзя изгнать религіи, напротивъ благодаря имъ религіозное чувство повышается. Бакунинъ ненавидитъ и церковь, и государство. Но въ «акціи» государства противъ церкви онъ совершенно послѣдовательно не становился на сторону государства. Очевидном, въ современномъ русскомъ «государствѣ» онъ чувствовалъ бы себя хуже, чѣмъ въ Россіи императора Николая Павловича.

Исторія по мнѣнію Бакунина управляется тремя силами: животной природой человѣка, мыслью и духомъ возстанія. Бакунинъ отрицаетъ историческій матеріализмъ. Диктатуру одного класса, какъ ее понимаетъ Марксъ, онъ не только отвергалъ, а просто ненавидѣлъ. Не признавалъ за «рабочимъ» свойствъ хорошаго проводника революціи. Предсказывалъ «обуржуаженіе» рабочаго, какъ неизбѣжное слідствіе торжества пролеаріата. Рабочій это начинающій, еще неоперившійся буржуа.

Бакунинъ видѣлъ революціонную армію въ подонкахъ, въ черни — въ «лумпенпролетаріатѣ», носителѣ быстровоспламеняющихся дурныхъ страстей. Революціонная армія рисовалась ему разнузданной преступной стихіей на незримомъ поводу у ловкихъ революціонеровъ-интеллигентовъ, направляющихъ ее куда имъ нужно. Составленный имъ самолично «Катехизисъ революціонера» развиваетъ это начало. Въ свое время онъ вызвалъ ужасъ и негодованіе, но нельзя отнять у этого «наказа» свирѣпой энергіи, страстнаго напряженія и цѣлесоотвѣтственности…

Борясь съ Марксомъ, онъ въ тоже время переводилъ «Капиталъ» Маркса. Былъ интернаціоналистомъ и въ тоже время довольно «націоналистически» возмущался разгромомъ Франціи, сделавшись послѣ 1870 года «германофобомъ», вопреки берлинскому университету, гегелевской философіи и ряду отношеній съ нѣмцами, вопреки участію когда-то въ борьбѣ за «саксонскую» свободу.

Ему удались два различнаго значенія политическія пророчества. Онъ предсказалъ большевицкую революцію и политическую карьеру «молчаливаго» серба Пашича, съ которымъ встрѣтился въ студенческихъ кружкахъ Цюриха.

Я думаю — онъ не отшатнулся бы и отъ нашей большевицкой революціи, а пріялъ бы ее какъ этапъ собственной, какъ дрожжи общаго разрушенія и разложенія государственнаго тѣла, «резиденціи» государственнаго порядка. Потомъ, конечно, возсталъ бы противъ совѣтскихъ клещей.

Онъ индивидуалистъ, а потому, невзирая на свое сумасбродство, ближе къ намъ, чѣмъ Маірксъ. Онъ идеалистъ и въ корнѣ, какъ уже говорилось, враждебенъ историческому матеріализму Маркса. Но многообразія идей въ писаніяхъ и вообще въ обиходѣ Бакунина не видно: все пригибаетъ къ землѣ единая навязчивая идея соціальнаго взрыва и разрушенія, объемлющая бакунинское творчество. Она облечена въ безпорядочныя демагогическія формы изложенія. Сочиненія, выпущенныя послѣ смерти, составляютъ 12 томовъ. Онѣ нечитаемы. Онъ садился писать письмо, письмо превращалось въ брошюру, брошюра — въ книгу. Книгу друзья тащили въ типографію, печатаніе пріостанавливалось наполовину за отсутствіемъ денегъ и т. д.

Какъ демагогъ, ученикъ Прудона, Бакунинъ повторяетъ. Онъ вколачиваетъ одно и тоже въ голову. Это молотокъ діалектики, подобно Ленину. Въ качествѣ гегельянца онъ любитъ широкія построенія, но въ качествѣ Бакунина сумбуренъ и безпорядоченъ.

---

Г-жѣ Извольской не пришлось бы о немъ писать, если бы въ активѣ Бакунина числилось только то, что дано имъ, какъ политикомъ и демагогомъ. Несмотря на роль, сыгранную въ исторіи революціонныхъ теченій XIX вѣка, о Бакунинѣ навѣрное совсѣмъ бы, забыли не будь его колоритной, яркой личности, запечатлѣвшейся въ памяти современниковъ. Онъ заставилъ себя запомнить. Во всѣхъ разсказахъ мы видимъ его передъ собой живымъ. Живой, поразительный, почти чудовищный — онъ выступаетъ и въ мазкахъ, разсыпанныхъ въ книжкѣ г-жи Извольской.

Громадный, на него ничего нельзя было въ лавкахъ найти «готоваго», ни обуви, ни платья, все приходилось дѣлать по спеціальному заказу. Ѣлъ какъ сказочный великанъ. Былъ одѣтъ неряшливо. Бѣлье сомнительной бѣлизны. Спалъ одѣтый, въ сапогахъ, прикрывшись накидкой. Вѣчно безъ денегъ, вѣчно въ долгу, стипендіантъ друзей, человѣкъ, пренебрегавшей для себя лично матеріальнымъ благополучіемъ и обладавшій чутьемъ распознавать «очередного» давальца денегъ. Всегда въ состояніи бурленія, выковыванія конспиративнаго дѣла, готовый ночи напролетъ обильнымъ потокомъ слоаъ «убѣждать» незнакомыхъ и совершенно неинтересныхъ людей, готовый броситься очертя голову въ любую революціонную авантюру, во имя чего бы она ни творилась, въ Саксоніи, Италіи, Ліонѣ, гдѣ угодно… Крестьяне гдѣ-то на перепутьи ведутъ осаду помѣщичьяго дома… Бакунинъ вылѣзаетъ изъ коляски и, — вѣроятно, забывъ, что въ такомъ же помѣщичьемъ домѣ, въ Новогородскомъ уѣздѣ, доживаютъ жизнь его близкіе, — помогаетъ нѣмецкимъ разбойникамъ сжечь усадьбу. Онъ безсребренникъ, но деньги на революцію, вѣрнѣе на кормежку питающихся отъ нея искателей приключеній, Бакунинъ готовъ брать отовсюду, даже отъ македонскихъ бандитовъ.

Черты все же неистребимаго барства, породы. Онъ внушителенъ, передъ нимъ какъ-то разступаются. Онъ «кто-то». У него не вытравлено революціей чутье прекраснаго. Экстазъ отъ девятой симфоніи Бетховена: въ общемъ истребленіи «порядка» она — такъ восклицаетъ онъ въ объятіяхъ Вагнера, — она долж уцѣлѣть отъ всеобщаго крушенія!

У него жесты барскаго «свысока». Вотъ одииъ случай: во время борьбы съ Марксомъ на базельскомъ съѣздѣ Либкнехтъ повторилъ во всеуслышаніе старое обвиненіе Бакунина въ томъ, что онъ состоитъ на жалованіи полиціи. Бакунинъ вызвалъ Либкнехта на судъ чести и потребовалъ, чтобы тотъ взялъ слова обратно. Третейскіе судьи вынесен Либкнехту порицаніе и поставили на виъ легкомысліе. Выдали потерпѣвшему это постановленіе. Бакунинъ пожалъ руку своему клеветнику и документомъ тутъ же закурилъ сигару.

………………………

Книга Е. Извольской насыщена содержаніемъ и не укладывается въ газетный
фельетонъ. Промелькнувшая фигура императора Николая Павловича (въ эпизодѣ «Исповѣди») представляется читателю крупной и необыкновенно значительной. Внимательно читая «признанія» Бакунина, удѣляя для этого, казалось бы, очень частнаго, очень личнаго документа дорогіе часы государственнаго управленія, императоръ Николай Павловичъ обнаружилъ свойства великаго прозорливца. Въ эти минуты внутренними очами видѣлъ будущее… Такія бумаги обыкновенно гуляютъ по министерскимъ канцеляріямъ.

Г-жа Извольская не пренебрегла характерными, бытовыми подробностями. Чего стоитъ, напримѣръ, жизнь въ Исхіи и «радикальная» княгиня Зоя Оболенская, супруга московского губернатора, входившая членомъ-учредителемъ въ составъ группы бакунинскаго анархического «Альянса», путешествовавшая вслѣдъ за Бакунинымъ съ чадами и домочадцами, и даже съ собственнымъ врачемъ!… Вспышки благосостоянія Бакунина, сейчасъ же потухшія, изгнаніе его изъ предоставленной ему партійнымъ другомъ виллы, иллюминованной Бакунинымъ какъ разъ по случаю пріѣзда жены Антонины съ дѣтьми, изъ коихъ одного ребенка, кстати сказать, звали «Бомбой»…

И конецъ 1 іюля 1876 года на рукахъ у Фохта. «Большой» приведшій могильщиковъ въ недоумѣніе гробъ: имъ пришлось рыть «громадную» могилу. И полицейскій составлявшій протоколъ о смерти и отмѣтившій его — такова иронія судьбы — «капиталистомъ».

«Горящій кустъ безъ откровеній», — пишетъ г-жа Извольская. «Ненужный Прометей… Христофоръ Колумбъ безъ Америки, направляющій паруса къ берегамъ проклятой страны…»

Книжка Е. Извольской могла бы послужить образцомъ для подобныхъ біографій.

Н. Чебышевъ.
Возрожденіе, №1901, 16 августа 1930.

[*] Hélène Iswolsky. La vie de Bakounine. Librairie Gallimard. Paris, 1930.

Views: 31

Вернусь къ полученному мною изъ Лондона письму, о которомъ писалъ намедни. Я указалъ, что отмѣченныя моимъ корресподентомъ жалобы евреевъ, поляковъ и финляндцевъ на «великорусскій московскій націонализмъ», глубоко несправедливыя въ отношеніи имперской Россіи XѴIII и первой половины XІX вѣка, являлись въ значительной мѣрѣ оправданными — въ отношеніи Россіи послѣднихъ десятилѣтій, т. е. того періода, когда она, въ сущности, сама отказалась отъ Имперіи и, утвердивъ приматъ этнической «русскости», стала постепенно превращаться въ псевдо-Имперію и даже контръ-Имперію. Это превращеніе сказалось рѣзче всего въ отношеніи къ евреямъ, что и объясняетъ подчеркиваемую моимъ корреспондентомъ роль ихъ въ распространеніи въ мірѣ антипатіи къ Россіи.

---

Конфликтъ еврейства съ псевдо-Имперіей, еврейства, понимаемаго, разумѣется, не въ смыслѣ «широкихъ массъ» его (эти массы, въ сущности, не принимали въ немъ почти никакого участія), но въ смыслѣ лишь отдѣльныхъ его тенденцій — этотъ конфликтъ и послужилъ однимъ изъ существенныхъ ферментовъ ея разложенія. Но слѣдуетъ особо подчеркнуть, что этотъ конфликтъ былъ конфликтомъ именно съ псевдо-Имперіей, а отнюдь не съ исторической ея идеей, вполнѣ совпадавшею съ историческими же уклонами русскаго еврейства.

---

Въ этомъ контекстѣ напрашивается вопросъ о роли еврейства въ русской революціи, или, точнѣе, въ революціонномъ движеніи. Надо имѣть совершенно короткую память, чтобы утверждать, какъ это дѣлаютъ многіе, что революцію у насъ «сдѣлали евреи». Евреи примкнули къ революціонному движенію очень поздно. Лишь къ концу семидесятыхъ годовъ начинаютъ въ немъ принимать участіе — отдѣльные, весьма немногочисленные, евреи. Болѣе дѣятельное участіе ихъ проявляется лишь со времени основанія Бунда. Между тѣмъ революціонныя идеи вполнѣ созрѣли въ русской интеллигенціи уже въ концѣ сороковыхъ годовъ (1847 годъ — дата извѣстнаго письма Бѣлинскаго къ Гоголю). Еврейская интеллигенція революціонировалась — лишь по мѣрѣ сліянія ея съ интеллигенціей русской. И исключительно въ тѣхъ своихъ частяхъ, которыя находились въ тѣсномъ контактѣ съ рускимъ движеніемъ. Оно шло не отъ евреевъ къ русскимъ, но наоборотъ. Впрочемъ, вообще можно сказать, что еврейскую интеллигенцію объинтеллигентила — интеллигенція русская.

---

Но правда и въ томъ, что, разъ заразившись революціоннымъ ядомъ, еврейство испытало на себѣ, можетъ быть, наиболѣе бурное его дѣйствіе. Многое содѣйствовало этому, — въ частности, и то, что само еврейство переживало, какъ разъ въ тѣ самыя революціонныя десятилѣтія, свою внутреннюю революцію: возстаніе дѣтей противъ отцовъ. И поэтому, поскольку справедливо, что интеллигенція является «безпочвенною», особенно безпочвенною оказалась въ Россіи — интеллигенція еврейская… Но все это не должно насъ отклонять отъ наиболѣе дѣйственнаго центра всего вопроса. Онъ заключается, на мой взглядъ, въ томъ, что все наше революціонное движеніе — а, значитъ, и революціонизмъ еврейства — были не столько причиною, сколько послѣдствіемъ имперскаго разложенія. Они болѣе всего питались именно тѣми перерожденіемъ и потускнѣніемъ имперской идеи, о которыхъ я говорилъ выше и которыя проявились въ цѣломъ рядѣ весьма дѣйственныхъ измѣненій самой живой практики имперской власти, переживавшихся особенно болѣзненно именно евреями.

---

Что касается нашей исторической имперской идеи, то она ни въ чемъ не противорѣчила ни интересамъ, ни чаяніямъ русскаго еврейства. Наоборотъ, она шла навстрѣчу, широко ихъ осуществляла и таила въ себѣ всѣ возможности еще болѣе полнаго ихъ осуществленія. И съ другой стороны: еще въ 1863 году, въ годину польскаго возстанія, евреи, т. е. именно еврейскія массы, чрезвычайно ярко проявляли свое имперское чувство… Но для меня несомнѣнно, что и въ будущемъ евреи окажутся крупнымъ факторомъ имперскаго единенія, имперскаго возсозданія Россіи. Болѣе умные евреи всегда понимали необходимость для нихъ Имперіи и свою тѣсную связь съ ней. Болѣе того: если пристально вглядѣться въ русское еврейство, какъ оно сложилось исторически въ теченіе двухъ вѣковъ Имперіи, то обнаружится, что и само оно было, въ весьма большой степени, — продуктомъ и функціей Имперіи. Глубокая мудрость заключена въ шутливыхъ словахъ на дняхъ напечатанной главы повѣсти Тэффи: «не въ томъ дѣло, что еврей, а въ томъ, какой еврей; если польскій, — одно, если американскій, — другое»… Въ томъ-то и дѣло, что русскіе евреи суть именно русскіе, а не какіе-либо иные…

А. С.
Возрожденіе, №1933, 17 сентября 1930.

Views: 34

Мнѣ сообщаютъ, что затронутый мною вопросъ о существѣ имперской націи, въ той его постановкѣ, которая была намѣчена въ моихъ замѣткахъ, вызвали нѣкоторый интересъ въ англійскихъ кругахъ. При этомъ неизвѣстный мнѣ корреспондентъ коснулся множества живыхъ и значительныхъ проблемъ. Настолько значительных и сложныхъ, что я не смогу отвѣтить ему сколько-нибудь обстоятельно въ этихъ краткихъ замѣткахъ. Коснусь вскользь лишь двухъ-трехъ пунктовъ…

---

Корреспондентъ мой справедливо указываетъ на нѣкоторыя аналогіи между имперской Англіей (Британіей) и имперской Россіей. Однако эти аналогіи можно принять лишь съ одной существенной оговоркой. Имперская мысль, пробудившаяся въ Англіи едва-ли не только наканунѣ войны, мысль, въ сущности, и сейчасъ въ ней не особенно ясная и идущая въ разрѣзъ съ цѣлымъ рядомъ наиболѣе для нея характерныхъ традицій, — эта мысль достигла въ Россіи полной кристаллизаціи. Болѣе того: она была въ ней — уже двѣсти лѣтъ назад — осуществлена. Но Россія была въ этомъ отношении въ сущности, на много вѣковъ впереди Англіи. Тотъ имперскій психологическій сдвигъ, который она нынѣ переживаетъ, подготовлялся у насъ — уже въ Москвѣ. Но онъ былъ тамъ осиленъ противоположными этническими теченіями, въ которыхъ Москва въ концѣ концовъ и погибла. Но при Дмитріи Донскомъ она была еще Имперіей: въ ней жила еще кіевская имперская традиція. Ибо и древняя Кіевская Русь была Имперіей, т. е. надъ-племеннымъ соединствомъ… Наша имперская традиція восходитъ къ самому началу Руси — къ нему-то и вернулся ушедшій изъ Москвы Петръ… Между тѣмъ въ Англіи такой традиціи, строго говоря, — нѣтъ.

---

Что касается существа имперско-національныхъ идей и чувствъ, то я не могу согласиться съ моимъ корреспондентомъ, что они у насъ «не были направлены противъ племенного великорусскаго націонализма центральной Россіи, а развивались параллельно съ нимъ». Нѣтъ, психологія имперскаго чувства была иная. Она именно было направлено противъ великорусскаго этнизма. И въ этомъ была большая внутренняя логика. Все «природно-русское» было, въ имперской Россіи, взято, въ извѣстномъ смыслѣ, подъ подозрѣніе. Ибо дѣйствительно въ немъ и заключалась — это и подтвердилось впослѣдствіи — главнѣйшая для Имперіи опасность. Центръ притяженія національнаго чувства былъ рѣзко оторванъ оть великорусскаго племенного чувства. Онъ былъ перенесенъ на имперскую націю.

---

«Въ рядовомъ англичанинѣ, — пишетъ далѣе мой корреспондентъ, — твердо укоренилась мысль, что русскіе всегда были поборниками «московскаго великорусскаго націонализма», понимаемаго въ узкихъ племенныхъ рамкахъ, и что поэтому они всегда являлись угнетателями всякихъ національныхъ, конфессіональныхъ и даже просто бытовыхъ разновидностей, входившихъ въ составъ Имперіи». Но я на дняхъ еще показалъ — въ отношеніи Имперіи къ Малороссіи — что это было не такъ. Изъ только что сказаннаго видно, что было какъ разъ наоборотъ: всѣ элементы Имперіи имѣли въ ней, въ извѣстномъ смыслѣ, преимущественное предъ элементомъ великорусскимъ положеніе. Но этотъ традиціонный порядокъ вещей сталъ измѣняться — начиная съ сороковыхъ годовъ XIX столѣтія. Началось съ либеральнаго, по существу — «демократическаго» (хотя и формально монархическаго), движенія славянофиловъ. А съ шестидесятыхъ годовъ отходъ отъ Имперіи сталъ постепенно обозначаться уже въ правительственной линіи: Имперія постепенно превратилась въ псевдо-Имперію и даже въ контръ-Имперію.

Такимъ образомъ вышеуказанное англійское представленіе о Россіи, распространенное, по словамъ моего корреспондента, «евреями, поляками и финляндцами», опиралось, въ извѣстной степени, со сдѣланной мною хронологической поправкой, на реальную почву. Что касается «евреевъ, поляковъ и финляндцевъ», то къ сложному вопросу объ ихъ роли въ процессѣ имперскаго разложенія я еще вернусь.

А. С.
Возрожденіе, №1929, 13 сентября 1930

Views: 31

Помню, въ прошломъ году получилъ я отъ одного незнакомаго бѣженца, живущаго въ Черногоріи, слѣдуюшее письмо:

«Милостивый Государь,

Посовѣтуйте, ради Бога, что мнѣ дѣлать. Служу я здѣсь въ глухомъ черногорскомъ городкѣ, въ качествѣ преподавателя гимназіи уже около восьми лѣтъ, всѣми силами стараюсь выбраться отсюда въ Америку и ничего не могу добиться. Въ С. Штатахъ у меня живутъ очень состоятельные друзья, которые обѣщаютъ мнѣ отличный заработокъ въ своемъ предпріятіи, если только я переѣду въ Америку. Однако въ отвѣтъ на запросъ, отправленный въ бѣлградское американское консульство, мнѣ сообщили, что русская квота заполнена на много лѣтъ впередъ и раньше истеченія этого срока о переѣздѣ мечтать невозможно. Не помогла и приложенная къ прошенію блестящая рекомендація моего начальства, въ которой говорится, что человѣкъ я трудолюбивый, честный, лояльный, скромный. Консульство отвѣтило, что въ преподавателяхъ Америка не нуждается, и потому я подлежу квотѣ въ обычномъ порядкѣ».

Такъ писалъ неизвѣстный мнѣ черногорскій бѣженецъ. И, помню, я сейчасъ же отвѣтилъ ему:

«Милостивый Государь,

Какъ ни жаль, но дѣлу вашему ничѣмъ помочь не смогу. Слышалъ я, что внѣ квоты американцы пускаютъ агрономовъ. Однако не знаю, можете ли вы быстро изучить это дѣло. Во всякомъ случаѣ, попробуйте, авось, къ счастью, выйдетъ».

Черезъ мѣсяцъ, приблизительно, получилъ я грустную открытку:

«Милостивый Государь,

Пробовалъ агронома, однако ничего не добился. Предыдущія рекомендаціи испортили дѣло. Ради Бога, посовѣтуйте еще какую-нибудь льготную спеціальность. Наведите какъ можно скорѣе справки и телеграфируйте. Расходы по телеграммамъ обязательно оплачу».

И вотъ, начали мы обмѣниваться телеграммами:

Я:

«Въ такомъ случаѣ, попробуйте сделаться кинематографической звѣздой. Говорятъ, звѣздъ пропускают»».

Онъ:

«Не могу. Что еще?»

Я:

«Черногорскую королеву красоты изобразите».

Онъ:

«Не выйдетъ. Дальше!»

Я:

«Простую кормилицу, въ такомъ случаѣ. Можете?»

Онъ:

«Нѣтъ».

И съ тѣхъ поръ мы оба смолкли. Корреспондентъ мой какъ будто примирился съ участью. Я постепенно сталъ забывать объ его существовании. И вотъ, вдругъ, недѣлю назадъ отъ него письмо. Но уже бодрое, радостное, полное всякихъ надеждъ.

«Милостивый Государь, — пишетъ онъ. — Прочелъ на-дняхъ въ газетахъ о путешествіи американского короля бандитовъ Джека Даймонда и воспрянулъ духомъ. Я сдѣлаюсь бандитомъ. Честное слово! Тотъ восторженный пріемъ. который оказали пассажиры парохода «Бельгенланда» этому американскому разбойнику и та удивительная легкость, съ которой этотъ полноправный гражданинъ путешествуетъ по странамъ Новаго и Стараго Свѣта, ясно показываютъ, что до сихъ поръ я стоялъ на совершенно ложномъ пути, идіотски добросовѣстно исполняя роль скромнаго преподавателя латинскаго языка. Конечно, вся моя прежняя жизнь идетъ въ разрывъ съ той профессіей, которую я теперь избираю, чтобы получить вѣсъ въ глазахъ американскихъ и европейскихъ властей. Однако бандитомъ мнѣ сдѣлаться все-таки гораздо легче, нежели королевой красоты, а тѣмъ болѣе кормилицей. Изъ газетъ, между прочимъ, узналъ, что въ Брюсселѣ Джекъ Даямондъ на глазахъ полиціи имѣлъ совѣщаніе со своей шайкой относительно плана дѣйствій въ Америкѣ на предстоящій зимній сезонъ. Слѣдовательно, чтобы меня сейчасъ свободно пропустили въ Бельгію, для посадки на пароходъ, придется списаться кое съ кѣмъ изъ пріятелей въ Брюссель, не захотятъ ли они образовать со мной бандитную шайку. А пока буду списываться, приступлю къ изученио американскихъ методовъ шантажа и убійствъ. Комплектъ старыхъ газетъ, получаемыхъ въ гимназіи, досталъ, аккуратно дѣлаю выписки о похожденіяхъ чикагскихъ грабителей.

Кромѣ того, свелъ тайное знакомство съ нѣкоторыми черногорскими разбойниками, чтобы пріобрѣсти отъ нихъ первыя элементарныя свѣдѣнія. Ну, а затѣмъ поѣду въ Бѣлградъ и отправлюсь прямо въ американское консульство.

По всему вижу, что американцы чрезвычайно суровы къ честнымъ русскимъ преподавателямъ, но зато крайне благосклонны къ международнымъ бандитамъ.

Теперь, навѣрно, пропустятъ».

А. Ренниковъ.
Возрожденіе, №1933, 17 сентября 1930.

Views: 24