III

Я сказалъ прошлый разъ, что Врангель является центральной фигурой тѣхъ событій, которыя названы именемъ Бѣлаго двнженія. Меня могутъ понять невѣрно. Я не хотѣлъ сказать, что роль Врангеля въ этихъ событіяхъ, взятыхъ въ ихъ цѣломъ, была главной, рѣшительно преобладающей ролью. Къ сожалѣнію, этого не случилось, и, какъ постараюсь показать далѣе, и не могло случиться. Главной фигурой въ этомъ смыслѣ Врангель оказался лишь тогда, когда Бѣлое движеніе переживало послѣдній свой эпизодъ…

И все же въ этихъ «Вандейскихъ Мысляхъ», въ этомъ ретроспективномъ и отдаленномъ видѣніи недавней русской исторической драмы, Врангель представляется мнѣ центральной ея фигурой. Говоря о томъ, что Бѣлое движеніе было исторической драмой, я объясняю тѣмъ самымъ мою мысль. Драматическій интересъ этихъ событій сосредотачивается на фигурѣ Врангеля. Драматическая коллизія здѣсь «завязана» вокругъ этой фигуры, ставка въ исторической игрѣ рѣшалась ею. Врангель былъ единственнымъ шансомъ удачи Бѣлаго движенія. Драматизмъ положенія состоитъ въ томъ, что вѣроятность этого шанса была почти вѣроятностью чуда, ибо фигура Врангеля была явленіемъ совершенно исключительнымъ въ русскихъ условіяхъ послѣдняго времени, а въ условіяхъ 1917 — 1919 года фигурой, какъ это ни грустно сказать, несвоевременной.

Въ запискахъ Врангеля есть много горячихъ страницъ, посвященныхъ его разногласіямъ и расхожденіямъ съ ген. Деникинымъ, принявшихъ въ концѣ концовъ, какъ это всѣмъ извѣстно, форму достаточно остраго конфликта. Страницы эти произвели тяжелое впечатлѣніе въ русской средѣ, напомнивъ о томъ рѣзкомъ столкновеніи двухъ уважаемыхъ дѣятелей Бѣлаго движенія, двухъ безупречныхъ патріотовъ, которое было несомнѣнно крайне вредно для общаго ихъ дѣла. Мнѣ кажется, однако, что объ этомъ столкновеніи можно говорить, отказавшись отъ тяжелаго чувства. Объ этомъ эпизодѣ можно спокойно думать и спокойно судить, потому что ни у его участниковъ, ни у его свидѣтелей, ни у его современниковъ нѣтъ никакихъ причинъ его стыдиться. За нимъ не скрываются какія-либо личныя причины, а если значительную роль сыграли въ немъ нѣкоторыя личныя свойства, то и самыя эти личныя свойства имѣли болѣе широкое, болѣе общее, можно сказать историческое значеніе. Если даже допустить, что здѣсь столкнулись два характера, то и тогда надо сказать, что различія этихъ характеровъ воплощали и представительствовали два разныхъ подхода къ дѣлу, двѣ разныхъ общественныхъ позиціи, два разныхъ пониманія, два разныхъ умонастроенія.

Расхожденіе Врангеля съ ген. Деникинымъ не только на мой взглядъ объяснимо. Мнѣ кажется, что оно было въ свое время неизбѣжно. Я назвалъ Врангеля фигурой, въ русскихъ условіяхъ послѣдняго времени исключительной. Чтобы найти соотвѣтствія этой фигурѣ, мы должны были бы обратиться къ инымъ эпохамъ россійской имперской службы. Люди этого склада, соединявшіе природныя военныя дарованія съ врожденнымъ административнымъ талантомъ, люди, обладавшіе волей, характеромъ, удачей, люди, не только несшіе, но и творившіе службу Россіи, завоевали когда-то Амурскій край, Туркестанъ… Эти люди, дѣлавшіе общее русское дѣло, вѣрили, однако, въ себя, хорошо знали свою звѣзду. Ихъ вызвала къ жизни, ихъ призвала на службу Россійская Имперія. Одно время казалось, что на закатѣ имперіи послѣдней яркой звѣздой въ ихъ созвѣздіи блеснулъ Скобелевъ. Но вотъ мы, современники Врангеля, знаемъ, что скобелевская традиція еше однажды воскресла такъ неожиданно среди развалинъ Россіи, и что на самомъ мрачномъ русскомъ небосклонѣ вспыхнулъ еще одинъ блестящій метеоръ.

Явленіе это, какъ показали обстоятельства, было «несвоевременно»… Врангель выражалъ собою ту простоту и отчетливость цѣли, которая одна могла привести къ торжеству Бѣлаго движенія. Этой цѣлью была военная побѣда, отвоеваніе Россіи. Я здѣсь умышленно пишу отвоеваніе, а не завоеваніе: я не хочу, чтобы меня здѣсь умышленно невѣрно поняли! Отвоеваніе Россіи не представлялось, конечно, Врангелю насильственнымъ покореніемъ Бѣлому движенію враждебнаго этому движенію населенія. Я увѣренъ, что если бы Врангель такъ думалъ, онъ не принялъ бы участія въ Бѣлой борьбѣ. Но онъ одинъ изъ немногихъ не впадалъ и въ противоположную ошибку: онъ не считалъ населеніе Россіи дѣятельнымъ союзникомъ бѣлыхъ войскъ, нетерпѣливо ожидающимъ ихъ появленія, чтобы поголовно выступить на ихъ сторонѣ. Онъ представлялъ себѣ Россію 1919 года именно тѣмъ, чѣмъ она и была — территоріей, захваченной вражеской большевицкой вооруженной силой и населенной въ огромномъ, въ подавляющемъ большинствѣ, нейтральными людьми, не отдающими себѣ никакого отчета въ размѣрахъ, цѣляхъ и шансахъ гражданской войны.

Эта концепція Бѣлой борьбы была жизненно правильной, и она подсказывала Врангелю болѣе правильное сужденіе о веденіи военныхъ операцій и о необходимомъ урегулированіи тыла мѣрами твердаго, строгаго, послѣдовательнаго и разумного администрированія. Исходя изъ этой концепціи, Врангель, умѣвшій быть стремительнымъ кавалерійскимъ военачальникомъ, Врангель, вѣрившій въ порывъ и самъ умѣвшій создавать порывъ, явился въ моментъ наибольшихъ своихъ успѣховъ, на другой день послѣ занятія Царицына, сторонникомъ дѣйствій осторожныхъ и систематическихъ. Онъ возражалъ противъ директивы всеобщаго немедленнаго похода на Москву, онъ возражалъ и противъ движенія на правый берегъ Днѣпра, настаивая на дѣйствіяхъ вдоль Волги, направленныхъ къ содѣйствію войскамъ Колчака. Онъ настаивалъ и на созданіи укрѣпленнаго фронта въ очень удачно намеченномъ имъ кратчайшемъ промежуткѣ между Днѣпромъ и Волгой, между изгибомъ Днѣпра къ востоку и изгибомъ Волги къ западу — между Царицыномъ и Екатеринославомъ. Эта мѣра подсказывалась убѣжденіемъ Врангеля въ серьезности, трудности и длительности той войны, которая должна была увѣнчаться лишь можетъ быть только черезъ два или три года отвоеваніемъ Россіи. Но здѣсь простая и ясная, военная и административная идея Врангеля столкнулась съ гораздо болѣе сложной и гораздо менѣе ясной политической идеей. Концепція «отвоеванія Россіи» столкнулась съ концепціей «самоосвобожденія Россіи».

IV

Ошибочность военнаго плана, принятаго ген. Деникинымъ въ концѣ мая 1919 года, не была военной ошибкой, какъ это казалось Врангелю, если судить по его мемуарамъ. То была ошибка иного порядка, предопредѣленная лежащей въ ея основѣ иной концепціей Бѣлой борьбы. Ни за эту ошибку, ни за эту концепцію не несъ отвѣтственности ген. Деникинъ въ качествѣ главнокомандующаго вооруженными силами юга Россіи. Концепція Бѣлаго движенія, какъ «освобожденія Россіи», не имъ была создана. Она сложилась отчасти въ результатѣ давней традіціи русскаго образованнаго общества, отчасти въ результатѣ тѣхъ навыковъ, которые это общество пріобрѣло въ событіяхъ 1917 года. Эти традиціи и эти навыки нисколько не связывали Врангеля, тогда какъ ген. Деникинъ былъ въ извѣстной степени къ нимъ прикрѣпленъ.

Врангель явился на фронтъ внутренней войны почти непосредственно съ фронта войны внѣшней. Онъ никогда не былъ до той поры дѣятелемъ общественнымъ и политическимъ. Ген. Деникинъ, напротивъ, не только руководилъ фронтомъ гражданской войны, но и участвовалъ въ труднѣйшемъ общественно-политическомъ дѣлѣ его первоначальнаго построенія въ 1917 г., вовлекъ низы и верхи арміи въ политику. Въ политической и общественной роли ген. Деникину пришлось выступить еще тогда, когда лежали на немъ огромныя заботы о веденіи внѣшней войны. Въ этой роли ген. Деникинъ невольно оказался сотрудникомъ Временнаго Правительства по тѣмъ линіямъ, которыя были указаны лучшими моментами въ исторіи этой власти. Унаслѣдовавъ отъ Временнаго Правительства главную его обязанность и главную его задачу — борьбы съ большевизмомъ — ген. Деникинъ не могъ не унаслѣдовать и характернаго стремления временной власти найти нѣкоторую равнодействующую разнообразнымъ вѣрованіямъ, надеждамъ, симпатіямъ, которыя такъ сложно и противорѣчиво переплелись въ русскомъ образованномъ обшествѣ…

Этой равнодѣйствующей и въ 1919 году, какъ въ 1917-мъ при ген. Деникинѣ, такъ же, какъ при Временномъ Правительствѣ, оставалась воспитанная долгими предшествующими годами народнической тенденціи вѣра въ самовозгораніе народа отъ пламени приносимой ему правды и свободы. И Временное Правительство боролось съ большевиками! Оно избѣгало бороться съ ними силой оружія, но оно старалось дѣйствовать силой убѣжденія, изобличеніемъ «большевицкаго обмана». Октябрьскій опытъ показалъ слабость такого рода борьбы. Немедленно послѣ него выяснилась необходимость борьбы вооруженной. Но эта вооруженная борьба, по мысли многихъ шедшихъ на нее военныхъ и невоенныхъ людей, оставалась все же лишь средствомъ, хотя и болѣе могущественнымъ, нежели словесныя убѣжденія — средствомъ поднять народъ къ возстанію. Такимъ образомъ сложилась концепція гражданской войны, какъ слѣдующаго быстрыми шагами освобожденія или въ сущности даже самоосвобожденія Россіи. При этой концепціи, Бѣлая побѣда должна была быть только толчкомъ къ возстанію народа противъ его угнетателей-большевиковъ. Бѣлыя войска несли съ собой населенію идеи правды, порядка, свободы. Въ атмосферѣ этихъ идей отъ него ожидалось «самовозгораніе».

Подобная концепція гражданской войны могла не отразиться на планѣ ея веденія. Успѣхи весны 1919 года съ точки зрѣнія такого подхода къ дѣлу обозначали не то, что значили они въ узко-военномъ смыслѣ. Существенно важнымъ представлялось идти впередъ и наносить противнику удары. Значеніе этихъ ударовъ казалось подобнымъ широко разбѣгающимся кругамъ, которые образуетъ камень, брошенный въ воду. Организація захватываемой или вѣрнѣе проходимой мимо территоpiи, ея администрированіе ставились на второй планъ. Все это «какъ-то» должно было устроиться само собой, «потомъ», изъ государственнаго центра. Непрерывное стремленіе къ этому центру оставалось единственной неотложной задачей, заслонявшей всѣ остальныя. Прорывъ впередъ, рейдъ въ тылъ непріятеля, партизанская иниціатива оцѣнивались, какъ наиболѣе рекомендуемые способы борьбы. Бѣлый отрядъ, проникавшій на красную территорію, предполагался, какъ бы автоматически, вызывающимъ на ней къ дѣйстиію враждебныя большевикамъ силы. Обширнѣйшія пространства были «заняты» широко разбросанными горсточками самоотверженныхъ людей. Онѣ считались освобожденными отъ большевиковъ. На самомъ дѣлѣ, онѣ, конечно, такъ и продолжали пребывать нейтральными. Большевицкія притѣсненія смѣнялись административнымъ хаосомъ, иногда просто полнымъ «административнымъ отсутствіемъ». Политическая линія, державшаяся въ столицѣ южнаго командованія въ добромъ согласіи съ традиціей русской общественности, на периферіи давала такіе неожиданные результаты, которые оправдывали худшія предсказанія большевиковъ, увѣрявшихъ горожанъ и крестьянъ, что на смѣну совѣтамъ придутъ, вслѣдъ за бѣлыми, злѣйшія крайности «стараго режима». Справедливость требуетъ отмѣтить, что административная дѣятельность ген. Врангеля вовсе не въ силу ея близости къ «традиціямъ русской общественности», но просто въ силу ея твердости и разумности, не допускала подобныхъ печальныхъ примѣровъ.

Теперь, по прошествіи многихъ лѣтъ, намъ всѣмъ ясно, что концепція гражданской войны, основанная на представленіи о самовозгораніи населенія при соприкосновеніи его съ успѣхами Бѣлыхъ армій, была ошибкой. Еще разъ повторяю: то была не ошибка ген. Деникина, но ошибка многихъ и многихъ русскихъ военныхъ, политическихъ и общественныхъ дѣятелей. То была ошибка нѣсколькихъ поколѣній, цѣлой эпохи. Теоретическія предпосылки такого рода войны оказались неприложимы на практикѣ. Гражданская война на практикѣ требовала гораздо больше военныхъ усилій и гораздо меньше надеждъ на возстаніе, чѣмъ это предполагалось. Врангель видѣлъ вещи болѣе просто и болѣе жизненно. Его практическое пониманіе веденія гражданской войны было ближе къ дѣйствительности. Къ сожалѣнію, эта практика въ условіяхъ 1919 года была лишь малодоступной теоріей. Отвоеваніе Россіи, т. е. уничтоженіе большевицкихъ армій и постепенное приведеніе въ порядокъ осторожно и прочно занимаемой нейтральной территоріи, требовало очень значительныхъ и стройно организованныхъ національныхъ силъ. Этихъ силъ въ наличности не было. Кавказская армія Врангеля состояла въ большой степени изъ казачьихъ полковъ. Эти полки становились лишь «союзной», лишь вспомогательной силой при выводѣ ихъ за предѣлы казачьей территории. Указанное обстоятельство было ясно Врангелю. И онъ учитывалъ его реальность менѣе нервно и болѣе въ согласіи съ очевидностью, нежели то дѣлалось въ верховномъ командованіи 1919 года.

Врангель вообще менѣе опасался различныхъ военныхъ союзниковъ и былъ готовъ ихъ искать тамъ, гдѣ ихъ можно было найти ради успѣха военной борьбы съ большевизмомъ. Въ концѣ 1919 года, когда уже выяснилась катастрофа, онъ высказывалъ мысль о рѣшительной перемѣнѣ плацдарма и базы борьбы при условіи совмѣстныхъ дѣйствій съ Польшей. Но мы знаемъ, какъ концепція бѣлой борьбы 1919 года, построенная на увѣренности въ неизбѣжномъ самовозгораніи большевицкаго тыла, первенствовала надъ заданіями строго военнаго порядка, какъ тѣмъ самымъ она затрудняла или вовсе исключала военное сотрудничество Польши, Финляндіи, Грузіи и т. д.

Въ пониманіи Врангеля мысль о военномъ союзѣ была естественна и логична. Она способствовала тому, къ чему Врангель единственно могъ и умѣлъ стремиться — военной побѣдѣ, достигнутой чисто военными средствами. Вполнѣ здраво относясь къ возможнымъ союзникамъ, Врангель былъ, разумѣется, прежде всего, озабоченъ созданіемъ орудія побѣды, основного военнаго ядра. Въ условіяхъ борьбы, въ понятіяхъ борьоы 1919 года, онъ не могъ создать его. Но слѣдующій годъ показалъ его замѣчательныя способности вдохновителя, организатора и руководителя военной силы. Оставшись на маломъ клочкѣ русской земли безъ всякихъ союзниковъ, онъ тѣмъ не менѣe продолжалъ вооруженную борьбу до самаго послѣдняго дня. Тѣмъ самымъ онъ сохранилъ живушую и по сей день ея идею.

П. Муратовъ.
Возрожденіе, №1956, 10 октября 1930.

Views: 28

Революціонеры, доктринеры и реалисты. — Взрывъ нетерпѣнія и разумное начало. — Символъ германской государственности. — Гинденбургъ и дѣвочка съ цвѣтами. — «Кельна дымныя громады». — О рейхсверѣ.

Депутатовъ нынѣшняго рейхстага [1] можно раздѣлить на три, приблизительно равныя по численности, категоріи. Революціонеры (хитлеровцы и коммунисты), доктринеры (націоналисты Гугенберга и соціалъ-демократы) и реалисты (буржуазный блокъ, отъ отколовшихся консерваторовъ до прежнихъ демократовъ — включительно).

Власть въ рукахъ реалистовъ. Всѣ ихъ усилія сейчасъ направлены къ тому, чтобы заручиться поддержкой лѣвыхъ доктринеровъ, соціалистовъ, болѣе гибкихъ и парламентски болѣе приспособленныхъ, чѣмъ правые, — и это несмотря на всѣ, передъ выборами казавшіяся непримиримыми, разногласія, которыя лежатъ между буржуазнымъ блокомъ и германской соціалъ-демократіей. Не удайся эта комбинація, реалисты — во всякомъ случаѣ, правое ихъ крыло — войдутъ въ блокъ съ Гугенбергомъ и Хитлеромъ, справедливо надѣясь прибрать къ рукамъ революціонеровъ.

— И въ томъ и въ другомъ случаѣ, — говорилъ мнѣ депутатъ, членъ католическаго центра, — само положеніе приведетъ къ логическому выводу. Успѣхъ хитлеровскаго движенія — лишь взрывъ нетерпѣнія, жажда того, чтобы скорѣе сбылись всѣ наши чаянія. Мы же, представители тѣхъ, которые твердо знаютъ, что сбудутся они, но знаютъ также, что лучшій залогъ нашего успѣха — слѣдовать политикѣ, которая подсказывается самимъ ходомъ вещей. Постепенно, мало по малу мы получимъ все. И при этомъ такъ, что даже наши внѣшніе враги этого не замѣтятъ: все произойдетъ естественно, само собой. И повѣрьте, всякій политикъ, ответственный за судьбы страны, будетъ съ нами заодно, даже если онъ хитлеровецъ.

Неожиданно мой собесѣдникъ добавилъ:

— Сейчасъ, напримѣръ, вопросъ о «коридорѣ» можно считать фактически разрѣшеннымъ, — только не надо объ этомъ кричать. Почему бы намъ не оставить прусскихъ земель еще нѣсколько мѣсяцевъ или даже годовъ подъ властью поляковъ — разъ и на небесахъ и на землѣ рѣшено, что онѣ вновь будутъ нашими? Зачѣмъ зря озлоблять враговъ, — мы слишкомъ великая нація, чтобы заниматься такими пустяками!

А на соціалистическомъ митингѣ я слышалъ растрепанную докторшу, въ пенснэ, кричащую прикованной къ ея словамъ аудиторіи:

— Будемъ спокойны, будемъ выдержаны, будемъ молчаливы, и мы получимъ все, вы понимаете, — все, что Тревиранусъ имѣетъ неосторожность требовать вслухъ.

***

Въ Германіи есть одинъ человѣкъ, который символизируетъ политику реалистовъ; онъ проникнутъ ею, несмотря на то, что все его прошлое и, очевидно, и личныя симпатіи, казалось бы, включаютъ его въ лагерь правыхъ доктринеровъ, націоналистовъ, консерваторовъ. Этотъ человѣкъ — президентъ германской республики, фельдмаршалъ фонъ Гинденбургъ-Бенкендорфъ.

Выбранъ онъ быль противъ лѣваго кандидата, противъ политики, получившей названіе «локарнской». Но уже тогда ощущалось, что выбранъ онъ былъ, въ первую очередь, какъ подлинный выразитель всей Германіи.

Берлинскій кабатчикъ, активный соціалистъ, разсказывалъ мнѣ:

— Вы знаете, передъ выборами президента, — я испыталъ одно изъ самыхъ болѣзненныхъ душевныхъ переживаній въ моей жизни. Мой долгъ былъ голосовать за Маркса. Но всю войну я провелъ на фронтѣ. Не могъ же я подать свой голосъ противъ того, кто велъ Германію къ побѣдѣ. Вѣдь какъ никакъ, а на Гинденбурга мы всѣ молились въ тѣ годы. Такъ вотъ, весь вечеръ передъ выборами я просидѣлъ здѣсь за этимъ прилавкомъ, — думалъ. А на утро не пошелъ вовсе голосовать. Это было сильнѣе моего разума.

И многіе поступили такъ же какъ я. А менѣе сознательные соціалисты, тѣ прямо голосовали за Гинденбурга…

И вотъ что еще примѣчательно. Гинденбургъ, которого къ концу войны всѣ уже считали чисто декоративной фигурой, успѣхи же приписывались Людендорфу, — оказался, на посту президента республики, дѣятельнымъ, вліятельнымъ, желѣзной воли политикомъ. А всего лишь какъ чисто декоративною фигуру его возвели на зтотъ постъ. Людендорфъ же за эти годы растратилъ въ суетныхъ рѣчахъ, въ суетныхъ дѣяніяхъ большую долю своей популярности.

Гинденбургъ показалъ себя истинно надпартійнымъ человѣкомъ. Онъ, фельдмаршалъ императорской арміи, оставилъ при себѣ начальника канцеляріи своего предшественника — соціалиста, — статсъ-секретаря Мейснера, онъ сумѣлъ стать непререкаемымъ авторитетомъ для германской соціалъ-демократіи, въ нужную минуту онъ не колеблясь клалъ на вѣсы свою волю и сумѣлъ стать оплотомъ здоровой германской государственности. Онъ разсудилъ, что ни внѣшнее, ни внутреннее положеніе страны, — какъ бы ни волновались несерьезные люди, не требуютъ экстраординарныхъ мѣръ, ни формальной диктатуры, что какъ бы то ни было, а Германія все растетъ, крѣпнетъ и достигаетъ всего, что требуетъ германскій народъ.

Такъ, кажется, и вижу его теперь — какимъ представился мнѣ онъ разъ на экранѣ, въ одной изъ безчисленныхъ кинематографическихъ лентъ, показывающихъ его поѣздки, парады и пріемы въ президентскомъ дворцѣ.

Какой-то нѣмецкій городъ. Холодно должно быть и вѣтеръ. Поднятъ воротникъ фельдмаршала. Стоить онъ, руки въ карманахъ, опустивъ глаза въ одну точку.

Маленькая дѣвочка передъ нимъ, говоритъ комплиментъ, робко протягиваетъ цвѣты — видно чуть не плачет отъ волненія. Фельдмаршалъ даже не улыбнулся — какъ усталъ отъ жизни этотъ человѣкъ! Взялъ букетъ, передалъ, вѣрнѣе, сунулъ въ руку адъютанту и пошелъ дальше, все глядя внизъ. А кругомъ восторженно кричали, махали платками.

Ни радости, ни славы не нужно уже ему. Онъ тоже боролся, тоже страдалъ, но теперь онъ обрѣлъ поистинѣ олимпійское спокойствіе, — не смутятъ его ни страсти, ни сомнѣнія. Лишь бы все было такимъ же какъ онъ — могучимъ и незыблемымъ.

И показалось, — онъ, это преодоленный германскій хаосъ.

Не характерны ли развѣ эти слова, произнесенныя будто бы въ его окруженіи:

«Въ хитлеровскомъ движеніи хорошая сторона. Оно обновитъ, омолодитъ политическія партіи, германскій государственный строй, приспособитъ его къ новымъ вѣяніямъ. Но это и все. Отъ хитлеровской истерики ничего не останется».

***

Германія все еще въ хаосѣ. Не нашли себя, не оформили, не кристаллизовались въ ней еще ни юныя ея надежды, ни мощь, ни разумное начало, ни гнѣвъ — одно смѣняетъ другое. Страну наибольшаго какъ будто порядка не выразить никакой схемой, — такъ все въ ней зыбко, перемѣнчиво, такъ бурлитъ она въ глубинахъ. И такъ-же какъ до войны вырисовываются въ ней — то ликъ Вертера, то — знакъ силы — пробуждающій ужасъ и восторгъ образъ желѣзнаго канцлера, то мудрость, то дѣтская наивность, то экстазъ, то мелкій неуклюжій расчетъ, — и главное — ничто въ отдѣльности не установилось ни въ какомъ отношеніи къ другому. Вѣчно сумрачный германскій геній. Возносятся къ небесамъ, на самомъ порогѣ имперіи — «Кельна дымныя громады»…

Но во всемъ, что клокочетъ, мечется и горитъ въ современной Германіи, выступаетъ одно — мощь.

+++

— Въ Германіи, — говоритъ мнѣ одинъ изъ крупнѣйшихъ нѣмецкихъ промышленниковъ, Арнольдъ Рехбергъ (о немъ еще рѣчь впереди), злѣйшій противникъ большевиковъ и пропагандистъ сближенія съ Франціей), — нѣтъ правительства, а есть рейхсверъ.

Въ этихъ словахъ несомнѣнно доля преувеличенія, но есть и доля правды. Рейхсверъ дѣйствительно обладаетъ исключительной, въ себѣ самомъ заключающейся силой. Этой силой двигали и вправо и влѣво.

Прежде рейхсверомъ правилъ самолично генералъ фонъ Зектъ. Теперь онъ сошелъ со сцены, пересталъ уже быть кандидатомъ въ диктаторы, — съ тѣхъ поръ, какъ сыгралъ на проигранную карту — пройдя въ рейхстагъ по списку народной партіи — пересталъ быть великимъ молчальникомъ, сфинксомъ, который, казалось многимъ, долженъ стать подлиннымъ вождемъ германскаго народа.

Рейхсверъ сейчасъ какъ будто совсѣмъ автономенъ. Но обращаясь къ нему, мы подходимъ вплотную къ самой сущности наиболѣе волнующаго насъ вопроса въ германской политикѣ — германо-совѣтскимъ отношеніямъ.

Л. Любимовъ.
Возрожденіе, №1955, 9 октября 1930.

(Продолженіе слѣдуетъ.)

[1] Напечатано: «рейхсвера».

Views: 23

I

«Мосье де Шарретъ»… Я слышалъ старую пѣсенку, гдѣ упоминалось имя Вандейскаго вождя въ нынѣшнемъ, трижды республиканскомъ, трижды демократическомъ и все же столь миломъ сердцу столь многихъ «русскихъ вандейцевъ» Парижѣ. Мнѣ не приходилось видѣть раньше его изображеній. И вотъ съ какимъ-то особеннымъ интересомъ вглядывался я въ рисунокъ сохранившійся въ музеѣ стараго Нанта: бѣдный Шарретъ, какимъ за нѣсколько дней до его казни водили его по улицамъ Нанта, въ своеобразномъ почетѣ, республиканскіе побѣдители — бѣдный Шарретъ, ибо лишенный на этотъ разъ плюмажей и шитыхъ мундировъ, которые онъ такъ любилъ — простоволосый, большеголовый, затянутый въ узенькую въ плечахъ, будто не по росту курточку, съ рукою на перевязкѣ, израненный въ послѣднемъ, но не безславномъ бою.

Лицо Шаррета, болѣе вѣроятно сходственное съ правдой въ другихъ портретахъ, не говоритъ очень многаго. Да, это былъ навѣрно очень рѣшительный, очень быстрый, неутомимый человѣкъ, холодноватый и одинокій въ своей основѣ, человѣкъ со страстями, конечно, но умѣвшій повелѣвать ими не хуже того, чѣмъ онъ умѣлъ повелѣвать своими людьми. Вотъ то, что говоритъ его судьба и жизнь во многомъ совсѣмъ необыкновенная, почти сказочная. Наполеонъ въ годы послѣдняго и печальнаго своего досуга былъ заинтересованъ «ретроспективно» перипетіями этой странной борьбы, необъяснимостью того шанса, который неизмѣнно позволялъ въ теченіе ряда лѣтъ Вандейскому партизану ускользать отъ самыхъ неистовыхъ республиканскихъ облавъ, таинственнымъ образомъ, на маленькомъ пространствѣ одного или двухъ Вандейскихъ уѣздовъ то вдругъ проваливаться сквозь землю на глазахъ «инфернальной» карательной колонны,то вдругъ громить отнюдь не безпечнаго, но бдительнаго и ожесточеннаго врага.

Наполеона интересовала военная часть дѣла. Однако успѣхъ Шаррета — не военный успѣхъ и талантъ его — не военный талантъ. Съ этой точки зрѣнія дѣйствія его часто бывали безсмысленны: въ нихъ не было никакой строго военной логики. Въ нихъ было все же гораздо больше логики политической, нежели военной. Но больше всего въ нихъ было удачи охотника, геніальнаго, дѣйствительно, лѣсного человѣка, вольнаго стрѣлка, трапера, слѣдопыта. Борьба Шаррета была болѣе всего похожа на ту борьбу, которую вели въ то же самое время индѣйцы и бѣлые въ чащахъ Америки. Для этой борьбы нуженъ особый талантъ, котораго не было у другихъ Вандейскихъ вождей. Вотъ почему мосье де Шарретъ никакъ не могъ съ ними соединиться, не желая пожертвовать своимъ изумительнымъ охотничьимъ навыкомъ, даже ради общей и серьезной военной цѣли. Другіе партизаны были французскими военными людьми, Шарретъ былъ характеромъ иного рода, явившимъ въ обстановкѣ Вандейской крестьянской войны англійскія черты — упрямство, изолированность и преобладающее надъ всѣмъ чувство спорта.

Быть можетъ французская революція не вспоминается ни въ одномъ изъ французскихъ городовъ такъ настойчиво, какъ въ Нантѣ. Обильны здѣсь барскіе дома той грозной эпохи, которая видимо обрушилась на этотъ городъ какъ разъ въ пору, когда поднялся онъ къ значительному благополучію. И вотъ революція не вовсе стерла съ лица земли старинный дворянскій Нантъ, который она такъ яростно возненавидѣла, и вотъ хотя и опустошила и ограбила она, но не опрокинула, не сломила многочисленныя церкви. Ревность католическая до сихъ поръ велика въ Нантѣ оставаясь тамъ живымъ нынѣ свидѣтелемъ былого исповѣдническаго упорства, былой исповѣднической пламенности. Здѣсь столкновеніе «бѣлыхъ» и «синихъ» не могло не быть особо ожесточеннымъ и безпощадшымъ. Нантскіе республиканцы топили людей въ протокахъ рѣки тысячами, сжигали Вандейскія дереви сотнями, предавая смерти крестьянъ отъ мала до велика, въ то время, какъ отъ пепелища къ пепелищу, болотными и лѣсными тропами бродилъ, ловя случай возмездія, осторожный, зоркій и стремительный Шарретъ.

Вандейская война была войною крестьянъ. Вандейская деревня стала за вѣру и за короля. Вѣра ея была задѣта преслѣдованіями священниковъ, королевскія чувства пробудились въ ней тоже по причинѣ весьма житейской и ощутительной — по случаю рекрутскаго набора въ армію для защиты какого-то сомнительнаго для Вандейскаго жителя «республиканскаго отечества» отъ внѣшняго врага на восточныхъ границахъ государства, столь далекихъ, особенно тогда, отъ устья Луары. Поднявшіеся крестьяне пошли по усадьбамъ дворянъ не находившихся въ эмиграціи, требуя отъ нихъ руководства, командованія. Я думаю, что многіе изъ этихъ дворянъ сразу поняли, что отнынѣ имъ не сдобровать, и что не спасетъ ихъ отъ республиканской расправы никакое «лойяльное» воздержаніе. Насталъ часъ, когда имъ надо было либо бѣжать изъ Вандеи, либо браться за оружіе, либо все равно пропадать сидя дома. Шарретъ нѣкоторое время колебался между бѣгствомъ и борьбой. Охотничій, спортивный инстинктъ увлекъ его въ возстаніе.

Но если Шарретъ колебался въ своемъ рѣшеніи, заранѣе сомнѣваясь быть можетъ въ успѣхѣ, то онъ разумѣется нисколько не колебался въ своихъ мотивахъ и вствахъ. Дворяне водившіе крестьянскія ополченія смѣнили крестьянскую «идеологическую туманность», поднявшую Вандейцевъ противъ республики, совершенно яснымъ и отчетливымъ девизомъ — за короля. Не за идею короля, даже не за королевскую власть, но живого существующаго законнаго короля, Людовика ХVІІ, короля-ребенка, короля-узника. Въ этомъ живомъ источникѣ была всеобщая ясность, всеочевидная простота Вандейскаго движенія. Въ этомъ заключалась его сила. Республиканцы обоготворившіе идею, опьяненные фразой, захлебнувшіеся въ словахъ, не слишкомъ хорошо попали значеніе факта. Но историческій урокъ Вандейскаго девиза былъ страшнымъ образомъ принятъ въ расчетъ большевиками, замыслившими и осуществившими екатеринбургское злодѣяніе.

II

Я читалъ о Шарретѣ въ тѣхъ самыхъ мѣстахъ, гдѣ вѣтеръ съ океана звенѣлъ въ соснахъ, быть можетъ видѣвшихъ его плюмажъ и шитое золотомъ на его мундирѣ Святое Сердце, и его странный эскортъ <военныхъ?> амазонокъ, и все его оборванное крестьянское охотницкое, «бандитское», какъ это казалось республиканцамъ, войско. Мѣста Вандеи давно успокоены. Ле Нотръ писавшій объ эпизодѣ Шаррета высказываетъ удивленіе, какъ окончательно исчезла память въ нынѣшней Вандейской деревнѣ о подвигахъ, о звѣрствахъ, о бѣдствіяхъ междоусобной войны. Вотъ глядя на эти желтые автобусы, навезшіе на скрытый нашъ островъ досадныхъ экскурсантовъ черезъ обнаженный отливомъ проходъ по мелкому дну, развѣ не можемъ и мы позабыть, какъ забываютъ коренные островитяне, что этимъ проходомъ прове свои отряды Шарретъ, когда шелъ здѣсь къ одной изъ своихъ эфемерныхъ побѣдъ? Развѣ не можемъ и мы не думать на площади нашей бѣднѣйшей и тишайшей островной столицы, насчитывающей едва ли двѣ тысячи жителей, о той сценѣ, которая разыгралась здѣсь — объ арестѣ и разстрѣлѣ «бѣлыхъ», ушедшихъ сюда вслѣдъ за Шарретомъ, о смерти доблестнаго д-Эльбе, поднятаго съ одра болѣзни и вынесеннаго на креслѣ на мѣсто казни, чтобы прокричатъ въ лицо убійцамъ: «Да здравствуетъ король Людовикъ Семнадцатый»…

Не думать объ этомъ намъ, русскимъ, не пришло время. Среди французовъ, глядящихъ на эпизоды Вандеи сквозь книгу исторіи, бродимъ мы, узнающіе въ сходственномъ кровавомъ и героическомъ случаѣ нашъ вчерашній, сегодняшній, быть можетъ завтрашній день. Укрывшіеся здѣсь въ эмиграціи, мы кажемся иногда французамъ ожившей тѣнью ихъ собственнаго прошлаго. Тѣхъ изъ насъ, кто пришли въ Европу, уцѣлѣвъ послѣ бѣлой борьбы, здѣсь встрѣчала не разъ недоброжелательная кличка «русскихъ Вандейцевъ». Что же! Отнесемся къ ней снисходительно. Русскихъ Вандейцевъ, русской Вандеи не было. Но не обидно быть, хотя бы даже и напрасно, названнымъ именемъ тѣхъ, кто записалъ въ исторію вотъ этого острова, вотъ этихъ лежащихъ напротивъ него береговъ страницу рыцарскаго и христіанскаго самопожертвованія.

Русской Вандеи не было или почти не было. Мы скажемъ окончательно, не было ли ея и въ зачаткѣ, когда лучше будемъ знать Тамбовскій эпизодъ. Я самъ, впрочемъ, однажды говорилъ съ крестьянами, желавшими подняться и звавшими меня идти съ ними. То было осенью 1918 года въ Калужской губерніи. Ожидались на утро отряды, посланные для реквизиціи въ деревню и для ареста моего пріятеля, помѣщика, у котораго въ имѣніи я жилъ нѣкоторое время, воздержавшись отъ явки на регистрацію офицеровъ въ московскихъ Красныхъ Казармахъ. Пріятель мой бѣжалъ на югъ; я былъ случайнымъ и чужимъ человѣкомъ для этихъ калужскихъ крестьянъ. У меня было совсѣмъ немного данныхъ, чтобы сдѣлаться русскимъ Шарретомъ, и я не вѣрилъ кромѣ того въ единодушіе моихъ калужскихъ Вандейцевъ. Кое у кого, правда, сохранилось оружіе: въ тревожную ночь, когда никто въ деревнѣ не спалъ, было слышно, какъ глухо щелкали, очевидно, для подбодренія стрѣлковъ, унесенныя съ фронта винтовки. Мнѣ удалось выбраться изъ усадьбы и изъ уѣзда раннимъ утромъ, и много спустя я узналъ, что порывъ калужанъ быстро улегся, что подчинились они реквизиціи безъ всякаго сопротивленія и сдали оружіе въ доказательство того, что будто бы не поддались на призывы ихъ помѣщика къ возстанію.

Я прнвелъ здѣсь это воспоминаніе, какъ одно изъ безчисленныхъ воспоминаній такого рода, которыя могли бы привести люди, оказавшіеся въ русской деревнѣ въ тотъ моментъ, когда деревня эта столкнулась впервые съ большевицкимъ нажимомъ. Деревня была задѣта осенью 1918 года и потомъ въ 1919 году не менѣе чувствительнымъ и непосредственнымъ образомъ, чѣмъ деревни Вандеи… О вѣрѣ, правда, не шло тогда рѣчи, но отъ русскаго мужика отнимали хлѣбъ и его гнали въ солдаты. Дѣлая это, большевики были готовы къ Вандеѣ: это входило въ часть ихъ книжно-брошюрочнаго воспитанія. Газеты ихъ заранѣе называли «Вандейцемъ» всякаго помѣщика, оставшагося въ деревнѣ, боясь вліянія его даже въ тѣхъ случаяхъ, когда сидѣлъ онъ обобранный и разоренный среди только что обобравшихъ и разорившихъ его крестьянъ. Когда на югѣ вспыхнуло бѣлое движеніе, большевики вообразили его началомъ «русской Вандеи».

Но какъ я уже сказалъ, русской Вандеи не было и не могло быть. Я не пишу здѣсь исторію. Пусть мнѣ позволено будетъ поэтому вернуться къ маленькому и личному примѣру моего воспоминанія. Пріятель мой, владѣлецъ имѣнія, бѣжавшій на югъ, — чѣмъ могъ бы онъ смѣнить элементарныя и смутныя крестьянскія недовольства, если бы захотѣлъ сдѣлаться русскимъ Шарретомъ? Быть можетъ не тѣмъ, чѣмъ сдѣлалъ бы это любой его сосѣдъ, не тѣмъ, чѣмъ сдѣлалъ это я, бывшій его гостемъ… Иллюзія единства въ русскомъ крестьянствѣ еще существовала въ 1918 году даже у большевиковъ. Иллюзія дворянства перестала существовать для насъ самихъ. Дворянства въ сущности не было: оно слилось съ разнообразнѣйшимъ въ чувствахъ, интересахъ, желаніяхъ, симпатіяхъ и возможностяхъ своихъ образованнымъ классомъ. Этотъ образованный классъ не хотѣлъ и не могъ, разумѣется, создать Вандеи, онъ создалъ нѣчто совершенно иное, то Бѣлое движеніе, которое заимствовало отъ Вандеи лишь свой бѣлый цвѣтъ…

Силой Вандейской борьбы была крайняя простота и сосредоточенность ея цѣли. Слабостью Бѣлаго движенія была его крайняя сложность. Оно не было охватимо никакимъ однимъ словомъ, не было подчинено никакому опредѣленному образу обозначающему точный фактъ. Бѣлая борьба велась за отечество, за Россію. Но вотъ такъ ужъ печально устроенъ человѣкъ, что отечество перестаетъ для него быть идеей и становится живой дѣйствительностью только тогда, когда онъ теряетъ его, и родину любитъ какъ живое существо только изгнанникъ…

Будущій историкъ не разъ задумается надъ сложностью русскаго бѣлаго движенія. Благодаря этой сложности размѣры его огромны. Какимъ маленькимъ эпизодомъ кажется рядомъ съ нимъ Вандея! Я помню, какими дѣтскими и наивными казались мнѣ въ Нантскомъ музеѣ кремневые пистолеты и плохія сабельки, служившіе вооруженіемъ войскъ Шаррета и его республикамскихъ противниковъ. Быть можетъ глядя на этотъ скудный «реквизитъ» историческаго дѣйства, мы отдаемъ себѣ лучше отчетъ въ тѣхъ грандіозныхъ событіяхъ, коихъ мы были участниками, свидѣтелями и жертвами.

Случайность заставила меня въ той же обстановкѣ, въ которой я читалъ о Шарретѣ, слушая звонъ того же океанскаго вѣтра въ тѣхъ же тонкихъ и высокихъ соснахъ, прочесть записки генерала барона Врангеля. Эта случайность мнѣ помогла какъ-то особенно ясно понять масштабъ русскихъ дѣяній. Центральная фигура нашей недавней были выросла необыкновенно, заслоняя собой мнившуюся мнѣ до тѣхъ поръ маленькую историческую тѣнь. Я еще продолжалъ жить у береговъ Вандеи, но мои «Вандейскія мысли» были обращены теперь къ другимъ берегамъ.

П. Муратовъ.
Возрожденіе, №1947, 1 октября 1930.

Views: 29

Трагично ли положеніе? — У берлинскихъ хитлеровцевъ. — Главный редакторъ «Форвертса». — Хитлеровцы боятся власти. — Германскіе соціалисты. — Традиція и сила. — Голоса лѣвыхъ. — «Не сдѣлаете намъ уступокъ, — будетъ міровой пожаръ». — Стараются извлечь выгоду изъ своего пораженія.

Трагично ли положенie? Но тутъ же встаетъ другой вопросъ — присущи ли германскіе «буря и натискъ» и германскому революціонному движению? — Болѣе того, — мыслима ли вообще въ нынѣшней Германіи революція нашего масштаба?

Германскіе выборы произвели во всемъ мірѣ именно впечатлѣніе разорвавшейся бомбы. Зловѣщіе слухи поползли по столицамъ Европы, и до сихъ поръ многіе испуганно повторяютъ:

— Будетъ скоро война, — и увѣряютъ, что они слышали это въ министерствѣ иностранныхъ дѣлъ.

А какая война — этого они сами опредѣлить не могутъ.

Паника была и въ Берлинѣ — тамъ вѣдь она была болѣе всего естественна. А между тѣмъ германскіе политическіе дѣятели — изъ партій, потерпѣвшихъ пораженіе — менѣе всего проявили нервности.

На другой день послѣ выборовъ всѣ въ Германіи обсуждали со страстью побѣду хитлеровцевъ. Но съ утра вся Германія уже спокойно работала и, какъ и во всѣ дни года, находила въ работѣ забвеніе и конечную цѣль. Проходя въ это утро по берлинскимъ улицамъ, можно было видѣть тѣхъ же швейцаровъ въ пенснэ, читающихъ газету на стульчикѣ передъ дверями, и такъ же возмущались цѣнами на картошку и морковь спѣшащія на базаръ хозяйки; валявшіяся на полу оборванныя афиши и прокламаціи говорили о вчерашней битвѣ, но въ воздухѣ, — какъ ни старайся его вдохнуть — не чувствовалось грядущей революціи. Казалось даже напротивъ, — послѣ предвыборной лихорадки наступила вновь обыденная жизнь.

***

Я былъ въ домѣ «Ангриффа» — газеты берлинскихъ хитлеровцевъ, гдѣ штабъ-квартира д-ра Геббельса. И ясно ощущалось — побѣдители, ошеломленные своей побѣдой, не знаютъ какъ быть. Такъ прямо и говорила мнѣ одна изъ секретаршъ «ударныхъ отрядовъ», пухлая, розовая, застѣнчивая нѣмочка:

— Ахъ, какъ мнѣ жаль господина доктора Геббельса! Бѣдный! И день и ночь работает!.. Помилуйте, вѣдь надо же ему что-нибудь придумать. Мы вдругъ сразу стали такъ знамениты, а всего еще, конечно, не успѣли приготовить…

А одинъ изъ ново-избранныхъ депутатовъ въ рейхстагъ — который принялъ меня подъ непремѣннымъ условіемъ, чтобы я не упоминалъ его имени — развилъ такое положеніе:

— Наша партія революціонная, такой она и должна остаться. А то увеличится въ нашей средѣ лѣвая оппозиція. — Такъ думаю я. Я не знаю еще, что думают Хитлеръ и Геббельсъ… Если они рѣшатъ, что намъ надо идти въ правительство — что жъ, пойдемъ. Я подчинюсь и большинство подчинится. Будетъ ли это ошибкой? — Быть можетъ. Но вѣдь еще большей ошибкой было бы не подчиниться и подорвать самую организацію партіи.

Въ книжномъ складѣ «Ангриффа» я видѣлъ множество изданій, все о томъ же: о грядущей эпохѣ, о Хитлерѣ, «о сгнившихъ партіяхъ», но больше всего книгъ было посвящено Муссолини. И чуть ли не въ каждой залѣ красовался его портретъ.

***

— Посмотрите на любое шествіе по берлинскимъ улицамъ партійныхъ боевыхъ частей, — говоритъ мнѣ русскій берлинецъ. — Будь то «ударники» Хитлера или «красные фронтовики», — и тѣ и другіе воспрещены правительствомъ, кто въ ихъ формѣ, того арестуютъ; но формы все же они не снимають — будь то соціалисты изъ «Рейхсбаннера», — вы почувствуете сразу — въ этомъ образоцовомъ строю нѣтъ индивидуальности: маршируютъ и маршируютъ, по приказу: работаютъ. Бьютъ другъ друга, иногда убиваютъ — тоже работа; а потомъ заслуженный отдыхъ: пиво и сосиски. Такіе люди могу дать уличное сраженіе съ пулеметами и блиндированными автомобилями, но не разрушатъ они государства, не возстанутъ противъ порядка, противъ того, что запрещено.

***

Редакторъ «Форвертса» и членъ рейхстага, г. Фридрихъ Штампферъ, одинъ изъ виднѣйшихъ соціалистовъ — по виду заслуженный прусскій полковникъ, — бесѣдуетъ со мной о всевозможныхъ вопросахъ.

— Я радъ, — заявляетъ онъ, — дать свѣдѣнія коллегѣ, даже и враждебнаго лагеря, Но дать интервью отказываюсь.

Спрашиваю, кто другой изъ соціалистическихъ лидеровъ могъ бы дать интервью.

— Повѣрьте мнѣ, — говоритъ г. Штампферъ, — сейчасъ такой моментъ, что никто изъ лицеровъ германской соціалъ-демократіи не дастъ интервью иностранному журналисту.

Соціалисты больше всѣхъ перепугались побѣдою Хитлера.

Но вотъ и среди нихъ слышу такіе разговоры:

— Не воображайте, что хитлеровцы такіе ужъ враги традиціи. И они въ нее войдутъ въ концѣ концовъ. Мы убѣжденные ихъ противники и всегда будемъ съ ними бороться. Но вы увидите — не дай Богъ, войдутъ они въ правительство — сразу смирятся, будугъ слѣдовать примѣру болѣе опытныхъ, чѣмъ они. Легко сказать — долой Версаль, — а какъ это сдѣлать. И какъ это такъ, взять да умертвить всѣхъ спекулянтовъ! Поэтому Хитлеръ, что онъ тамъ ни говорилъ, боится теперь власти; чувствуетъ Геббельсъ — онъ самый умный среди хитлеровцевъ — что націоналъ-соціалисты тоже могутъ превратиться въ самыхъ обыкновенныхъ мѣщанъ.

***

Это зданіе революціонной соціалистической газеты даетъ мнѣ наглядное представленіе о германской мощи и традиціи.

Какъ почтительно здѣсь всѣ говорятъ съ начальствомъ. Никому въ голову не придетъ подать руку курьеру. Чинопочитаніе на каждомъ шагу. А само зданіе… Не одно, а словно цѣлый городокъ. Четыре огромныхъ строенія, великолѣпные дворы и на нихъ десятки грузовиковъ, лифты, всѣ удобства, огромныя канцеляріи — штабъ всей партіи, — безчисленные служащіе…

Соціалисты самая богатая партія въ Германіи. Передъ выборами мобилизовали они цѣлую эскадрилью аэроплановъ, чтобы разбрасывать прокламаціи по всѣмъ городамъ, по всѣмъ селамъ страны. Въ министерства, городскія управленія, всюду проникли соціалисты. Недаромъ стояли они такъ долго у власти.

Помню, былъ я на предвыборномъ соціалистическомъ митингѣ. Чинное, явно — буржуазное собраніе. Трибуну занималъ коммунистъ. Не хотѣлъ сходить. — Предсѣдатель сдѣлалъ знакъ. Два человѣка въ гимнастеркахъ и фуражкахъ — члены «Рейхсбаннера» —— быстро поднялись на трибуну. Почему бы имъ не поколотить коммуниста, — разъ председатель далъ имъ на это право? И поколотили. Одинъ ударь, другой. Вытолкали его изъ зала, захлопнули дверь. Вотъ и все.

Достаточно взглянуть на изображеніе прусскаго премьера Брауна, вождя соціалъ-демократіи, чтобы понять, насколько этому человѣку долженъ быть чуждъ всякій революціонный порывъ. Брауна многіе теперь считаютъ умнѣйшимъ политикомъ Германіи, человѣкомъ, которому суждено управлять государствомъ.

***

Бесѣдую съ лидерами лѣвыхъ партій. — Не желаютъ давать интервью. — Въ такую минуту это невозможно, — говоритъ каждый изъ нихъ. Но во всѣхъ ихъ рѣчахъ сквозитъ одно и то же — не столько напуганы они успѣхомъ Хитлера, сколько об думываютъ — какъ бы извлечь изъ этого успѣха наибольшую выгоду для Германіи.

И все чаще слышны такія рѣчи:

— Этотъ успѣхъ показываетъ, что нельзя злоупотреблять терпѣніемъ такой страны, какъ наша. Пусть отдадутъ намъ то, что мы требуемъ, — а то Богъ знаетъ что будетъ.

Стараются они убѣдить иностранцевъ, что успѣхъ Хитлера — ихъ собственнаго врага — лишь предвѣстникъ, что дальше можетъ быть еще хуже — произойдетъ чуть ли не міровой пожаръ, за который, конечно, не они уже будутъ ответственны.

Л. Любимовъ.
Возрожденіе, №1953, 7 октября 1930.

(Продолженіе слѣдуетъ.)

Views: 26

Большевики празднуютъ пятидесятилѣтній юбилей «Народной Воли». Мнѣ кажется, что они имѣютъ на то полное и законное право. Большевицкая революція немедленной своей цѣлью поставила разрушеніе Россіи и созданіе на ея обломкахъ совѣтскаго государства. Въ смыслѣ выполненія первой части этой задачи «Народная Воля» сдѣлала многое. Она, во-первыхъ, значительно пояліяла на отходъ Россіи отъ пути необходимыхъ реформъ, которыя могли бы предотвратить большевицкую революцію. Она, во-вторыхъ, создала въ Россіи тѣ настроенія, которыя въ высшей степени ослабили въ ней сопротивленіе революціи.

«Народная Воля» занимаетъ поэтому почетное мѣсто въ ряду причинъ, способствовавшихъ разрушенію русской государственности и разложенію русскаго общества.

***

Дѣятели «Народной Воли» жестоко заблуждались. Таково, разумѣется, сужденіе, которое произнесетъ о нихъ всякій не стоящій на большевицкой точкѣ зрѣнія человѣк. Не надо было быть особеннымъ геніемъ проницательности, чтобы осуждать эти заблужденія и тогда, когда дѣйствовала «Народная Воля». Въ своихъ «Запискахъ моего современника» Короленко разсказываетъ, какъ въ 1880 году въ Перми, гдѣ онъ находился въ ссылкѣ, къ нему подсѣлъ однажды вечеромъ на лавочкѣ въ городскомъ саду старый знакомый. То былъ нѣкій Зунделевичъ, одинъ изъ главныхъ дѣятелей «Народной Воли». Онъ разсказалъ Короленкѣ о съѣздѣ въ Липецкѣ, объ образованіи партіи, и о той первой цѣли, которую поставила себя партія, — убійство царя. Онъ съ увлеченіемъ разсказывалъ о состоявшихся и о готовившихся покушеніяхъ. Короленко, мало склонный къ политическимъ убійствамъ, слушалъ его съ неодобреніемъ. Наконецъ онъ спросилъ:

«Но если вы даже убьете царя, что же вы сдѣлаете на другой день?»

Столь естественный вопросъ оказался для Зунделевича совсѣмъ неожиданнымъ. Онъ запнулся и долго не могъ сказать ничего вразумительнаго. Смыслъ отвѣта его сложился къ «ну, тамъ будетъ видно…»

***

Короленко увидѣлъ и узналъ Россію во время тѣхъ скитаній по разнаго рода ссылкамъ, которыя онъ описываетъ такъ безпристрастно въ «Запискахъ моего современника», очень часто упоминая различныхъ хорошихъ людей, которыхъ встрѣчалъ онъ не только среди ссыльныхъ, но и среди губернаторовъ, полицейскихъ чиновниковъ и даже тюремныхъ смотрителей.

Короленко понималъ, что политическая партія, занимающаяся исключительно борьбой противъ царя, была величайшей нелѣпостью и вмѣстѣ съ тѣмъ большимъ для Россіи несчастьемъ. Когда онъ узналъ позже о реформаторскомъ починѣ Александра II, незадолго до его смерти, онъ понялъ трагическую судьбу Россіи въ этомъ преступнѣйшемъ заговорѣ народовольцевъ. Прочтите, какъ чудились ему въ трескучія морозныя сибирскія ночи, въ столбахъ сѣвернаго сіянія, фигуры несчастнаго государя и его убійцы Желябова, подающія другъ другу руки, понявъ, что оба они стремились къ одной и той же цѣли.

Наивное видѣніе! Да, но искреннѣйшій бредъ человѣка, который уже въ 80-хъ годахъ понялъ ужасную и жестокую ошибку «Народной Воли», но не смѣлъ вслухъ о ней сказать тогда же, и дожидался этой возможности чуть ли не сорокъ лѣтъ.

***

Короленко не смѣлъ въ свое время громко сказать правду о «Народной Волѣ». Это естественно. Еще гораздо болѣе вредной, чѣмъ сама «Народная Воля», была легенда, создавшаяся въ русскомъ обществѣ о «Народной Волѣ».

Русское общество вплоть до самыхъ умѣреннѣйшихъ либеральныхъ круговъ, вплоть до писателей и поэтовъ, совсѣмъ въ сущности равнодушныхъ къ политикѣ, превознесло народовольцевъ, окружило ихъ героическимъ ореоломъ. Имена Желябова, Софьи Перовской, Кибальчича и другихъ революціонеровъ, готовившихъ и совершавшихъ политическія убійстіва, произносились съ оттѣнкомъ уваженія, съ трепетомъ романтики людьми, отъ которыхъ трудно было ждать «апологіи преступленія». Народовольцы были людьми смѣлыми, они жертвовали собой, они шли на смерть и погибали. Но не эта чисто «боевая», и если такъ можно выразиться, «военная» сторона народовольчества плѣняла русское общество. Оно преклонялось передъ «идейностью ихъ подвига». Идейностью же въ Россіи долгое время называлось нѣсколько неопредѣленно все то, что направлено противъ существующей государственной власти, ради какого-то несуществующаго народа.

***

За протекшіе годы мы стали нѣсколько болѣе строги и требовательны къ идейности. Не всякая идея и не всякая идейность плѣняютъ насъ. Мы знаемъ, что вѣдь и Ленинъ былъ въ своемъ родѣ «идейнымъ человѣкомъ». Мы, кажется, стали понимать, что вѣдь «идейностью» своего рода полонъ и отецъ всякаго зла — самъ дьяволъ!

Вотъ почему для современниковъ нашихъ, для младшаго поколѣнія, въ особенности, только теперь вступающаго въ жизнь, исчезаетъ та цѣнность, которую интеллигенція придавала подвигу народовольцевъ — цѣнность какой-то идейности. Остается лишь смѣлость ихъ дѣйствій, готовность ихъ жертвовать собой, презрѣніе къ смерти. Но и эти особенности менѣе поражаютъ людей, пережившихъ войну, чѣмъ поражали они людей, выросшихъ и жившихъ среди долгаго мира. И потомъ, развѣ менѣе смѣлы, менѣе «героичны» съ узко-боевой точки зрѣнія дѣйствія чикагскихъ бандитовъ или нью-іоркскихъ бутлеггеровъ?

«Но неужели вы не видите разницы»… Да, увы, разница есть и врядъ ли эта разница говоритъ въ пользу народовольцевъ. Чикагскіе бандиты и нью-іоркскіе бутлеггеры менѣе опаснымъ образомъ разрушаютъ государственность своей страны, чѣмъ это дѣлали русскіе революціонеры.

***

Съ легендой о «Народной Волѣ» намъ пора покончить. Не намъ держаться за нее. Какъ я уже сказалъ, это — законное право большевиковъ. Преклоняться передъ дѣйствіями Желябова и Софьи Перовской намъ нечего. Исторія уже произнесла свой судъ надъ жестокими и гибельными заблужденіями ихъ единомышленниковъ.

Павелъ Муратовъ.
Возрожденіе, №1684, 11 января 1930.

Views: 28

«Всякая малость можетъ навести на поучительныя размышленія»… Вотъ еще одинъ примѣръ этого всѣми испытаннаго правила жизни. Въ газетѣ, которую пріятно читать за завтракомъ, (въ отлично составленномъ, кстати сказать, съ газетной точки зрѣнія «Пари Миди») — очень популярный въ Парижѣ журналистъ, г. Морисъ де Валеффъ, остритъ что-то по поводу преимуществъ такъ называемой насильственной смерти надъ такъ называемой естественной. Тема его статейки для насъ не существенна, любопытны тѣ «историческіе примѣры», которые онъ приводитъ. Заговоривъ о политическихъ убійствахъ, онъ (по его мнѣнію естественно) обращается къ исторіи Россіи (недавней!) и разсказываетъ слѣдующіе удивительные случаи.

«Однажды вечеромъ послѣ обѣда въ Зимнемъ Дворцѣ Николай II съ Царицей и своими гостями спускался изъ столовой въ гостиную, когда вдругъ верхняя часть лѣстницы, на нижней ступенькѣ которой онъ находился, взлетѣла на воздухъ».

«Однажды утромъ Александръ II брился передъ своимъ туалетнымъ приборомъ, когда онъ увидѣлъ вдругъ отраженную въ узкой полоскѣ зеркала занесенную надъ его головой руку его камердинера, вооруженную кинжаломъ. Александръ II былъ человѣкомъ геркулесовой силы: онъ схватилъ эту руку налету, вывернулъ ее, и повернулъ кинжалъ въ грудь своего убійцы».

Еще и другіе подобные «историческіе примѣры» приводитъ г. Морисъ де Валеффъ, но не довольно ли этихъ двухъ?

***

Зачѣмъ, скажите ради Бога, зачѣмъ нужна иностранцамъ эта экзотическая концепція Россіи, русской исторіи, русскаго Двора? Французскій журналистъ, который сообщаетъ эти невѣроятные эпизоды, очевидно вѣритъ, что все это «правда», или, если хоть и не вѣритъ, что правда, то все же полагаетъ, что разсказъ его находится въ границахъ правдоподобнаго. Вотъ тутъ заключается очень важный пунктъ. Границы «правдоподобнаго» для Россіи въ представленіи иностранцевъ раздвинуты такъ широко что онѣ вмѣщаютъ самыя неслыханныя вещи. Толкуйте имъ послѣ того о большевицкой жестокости! Для экзотической страны, какой имъ кажется Россія, «моральная мѣра» является все же совсѣмъ иной, чѣмъ она была бы для европейской страны.

***

Я не разъ думалъ о томъ, какимъ образомъ эта экзотическая концепція Россіи уживается у приличныхъ иностранцевъ рядомъ съ ихъ знаніемъ русской литературы?

Французы и англичане, читающіе «Анну Каренину», повѣсти Тургенева, романы Достоевскаго, разсказы Чехова — отлично видятъ, что тамъ нѣтъ рѣшительно ничего экзотическаго. Но какъ только тѣ же французы и англичане попадаютъ «на зарубку» Двора, революціи, казаковъ и нигилистовъ, — они мгновенно теряютъ малѣйшее чувство мѣры, и мгновенно какая-то лубочная, грубо размалеванная Россія вытѣсняетъ въ ихъ представленіяхъ подлинную Россію, узнанную ими и какъ будто бы даже понятую въ нашей литературѣ.

***

Чья тутъ вина? Приходится сказать, что вина насъ самихъ, т. е. вина того поколѣнія, которое въ борьбѣ съ былымъ политическимъ строемъ Россіи «апеллировало» слишкомъ усердно къ европейскому общественному мнѣнію, не отдавая себѣ отчета въ томъ, какъ именно можетъ сложиться это мнѣніе и какую оно можетъ принять форму. Въ разгарѣ политическихъ страстей боровшіеся съ императорской Россіей безбожно сгущали краски — это, пожалуй, естественно и за это ихъ нельзя было бы судить строго, если бы дѣятельность ихъ ограничилась предѣлами Россіи. Но они часто жили въ Европѣ, часто обращались къ Европѣ. Они не отдавали себѣ отчета въ томъ, что сгущенныя краски кажутся всегда наиболѣе яркими и наиболѣе привлекаютъ посторонній и равнодушный, въ общемъ, взглядъ. Увы, онѣ и наиболѣе запоминаются… Мы видимъ теперь воочію, какъ крикливо плакатное изображеніе Россіи «образца 1905 года» до сихъ поръ споритъ въ представленіи даже разумныхъ иностранцевъ съ ея лучшими портретами, написанными нашими лучшими мастерами слова.

Павелъ Муратовъ
Возрожденіе, №1678, 5 января 1930.

Views: 23

Голосъ молодыхъ. — «Довольно!». — Вечеръ побѣды. — Лавочники, «хозяйки» и цвѣтущіе юноши. — Почему такъ много лавочниковъ среди хитлеровцевъ? — Противъ Римскаго права. — Не «правые». — Д-ръ Геббельсъ. — У коммунистовъ. — Видѣніе краснаго Петербурга. — Грядетъ ли революція? — «Воспрещается курить».

Выборы прошли подъ знакомъ хаоса, гнѣва и юныхъ надеждъ.

— Такъ больше не можетъ продолжаться, — было крикомъ всей Германии. Подъ «такъ» понималось разное, но ощущалось одно и то же: Германія должна перестать быть зависимымъ государствомъ, должна достигнуть мощи, на которую имѣетъ право. И за дни передъ выборами можно было наблюдать — что всѣ нѣмцы, всѣ нѣмки — въ работѣ, въ весельи думали о томъ же: что дастъ великій день?

И центромъ вопроса было — за кого подастъ свой голосъ молодое поколѣніе? Поколѣніе — тѣхъ, которые были дѣтьми въ четырнадцатомъ году, которымъ непонятны партійныя распри, возникшія до войны — въ далекую, чуждую, умершую эпоху… И всѣ партійныя перетасовки были вызваны прежде всего стремленіемъ возродиться, приспособиться къ новому времени. Подсознательно, быть можетъ, поняли вожди, что прежніе партійные ярлыки, прежнія понятія — «правый», «лѣвый» — не имѣютъ уже смысла, никому болѣе не нужны.

***

И все же устояли старые партійные кадры. Вѣтеръ юности лишь расшаталъ ихъ, но не снесъ. Умудренные партійные вожди прибрали къ рукамъ болѣе пламенныхъ, болѣе жизненныхъ, чѣмъ они, но менѣе опытныхъ, политиковъ молодого поколѣнія. И хаосъ увеличился.

Пошли на выборы съ горечью и гнѣвомъ. Но и рѣшимостью: люди прошлаго, идеи канувшей въ вѣчность эпохи — не помѣшаютъ Германіи шествовать впередъ, по путямъ своей великой судьбы…

Недовольство рвалось наружу, потому что надежды имѣли, наконецъ, почву. Французы ушли съ Рейна, — значитъ можно требовать новыхъ уступокъ. — Но развѣ надо еще ждать и ждать, какъ совѣтуютъ старые вожди? Лучше ужъ такъ ударить кулакомъ, чтобы сразу же встала Германія во весь свой ростъ!

***

И стряслось…

Огромный залъ, — онъ можетъ вмѣстить двадцать тысячъ, — и ни одного свободнаго мѣста. А столько же людей не могло войти. Сверху — головы безъ
счета; наполняетъ своды гулъ голосовъ. Вдоль галлереи, гдѣ стиснуты, сплюснуты люди, — красное полотно, а на красномъ черными буквами начертаны гордые призывы:

«Будущее наше!»

«Склонимъ всѣхъ передъ великой Германіей!»

«Конецъ Версалю!»

Это «Вечеръ побѣды». Въ «Спортъ-Паластѣ» собрались націоналъ-соціалисты. Они будутъ слушать… концертъ, во время котораго объявятъ о результатахъ голосованія.

Сойдемъ внизъ. Въ проходахъ — люди въ коричневыхъ рубашкахъ, въ кожаныхъ брюкахъ, коричневыхъ крагахъ — форма «ударниковъ» Хитлера. Дѣти еще… Короткіе приказы: «лѣвой, правой». Маршируютъ назадъ и впередъ.

Партеръ… Сидятъ вокругъ столиковъ. Молодыхъ всего больше, но есть и старые, и среднихъ лѣтъ; и рабочіе, и лавочники — одѣты по-воскресному, — толстыя, пожилыя нѣмки — «квартирныя хозяйки» — въ черныхъ перчаткахъ, для торжественности. А то тамъ, то здѣсь — монокль: прусскій офицеръ.

Кружки пива на столахъ и сосиски. А среди кружекъ красные флажки, такіе же, какъ тотъ огромный, который виситъ за эстрадой: красные, съ бѣлымъ кругомъ и черной свастикой на немъ — цвѣта императорской Германіи, но красный, цвѣтъ революціи, обрамляетъ, поглощаетъ другіе цвѣта.

Мнѣ говоритъ хитлеровецъ, мой спутникъ:

— Такъ нужно: цвѣта имперіи слишкомъ низко пали въ сознаніи народа. Чтобы опять пріяли ихъ — мы подали ихъ по-новому.

***

Постараемся понять. Въ этой залѣ, гдѣ трудно дышать, гдѣ жара нестерпимая — мы услышимъ глухой рокотъ германскихъ страстей. Онѣ кипятъ здѣсь — это чувствуется сразу. Не ошибитесь: можно сидѣть вокругъ маленькихъ столовъ, словно проводя вечеръ въ семейномъ кругу, можно держать дѣтей на колѣняхъ и дойти до пароксизма страстей, горѣть ненавистью, надеждой и обожаньемъ силы. Эти люди — нѣмцы.

Посмотримъ на молодыхъ. Ничего вѣдь почти не знаютъ они о любви, о страданіи, но какъ пристально, съ какой жадностью глядятъ — словно оторваться не въ силахъ — на экраны, гдѣ сейчасъ должны появиться долгожданныя, пьянящія цифры побѣды! Ненависть, надежда и культъ силы — вотъ что пробудили въ нихъ рѣчи Хитлера, и вотъ что объединяетъ этихъ разоренныхъ лавочниковъ, потерявшихъ мѣсто чиновниковъ и цвѣтущихъ, мускулистыхъ германскихъ юношей.

***

Среднихъ лѣтъ человѣкъ въ потрепанномъ, но тщательно вычищенномъ костюмѣ, по типу лавочникъ или мелкій чиновникъ, стоитъ рядомъ со мной въ проходѣ.

Разспрашиваю его, стараюсь понять, почему все же столько представителей «мительштанда» въ партіи Хитлера.

— Помилуйте, — говоритъ онъ, — національная рабочая партія хочетъ подѣлить между нами большіе магазины, всѣ эти проклятые «Карштадты», «Вертгеймы», «К. Д. В.»; она требуетъ конфискаціи имущества тѣхъ негодяевъ, которые нажились на войнѣ, а въ программѣ ея прямо написано, что спекулянты будутъ умерщвлены.

— Такъ и написано? — Не можетъ этого быть!

— Убѣдитесь сами…

Онъ достаетъ измятую грязную брошюру — сколько людей видно читало ее! — Программа партіи.

Да, все такъ. И вспоминаю слова, слышанныя отъ нѣмецкаго консерватора:

— Хитлеровцы не «правые». Имъ наплевать на традицію. Римское право — для нихъ пустякъ. Они то новое, которое грядетъ, чтобы задавить старую культуру.

Вспоминаю другія слова — хитлеровца, студента философскаго факультета:

— Сила наша въ томъ, что мы знаменуемъ собой твердую власть, націю, патріотизмъ и — что въ то же время, мы не «правые». Ничего общаго мы не желаемъ имѣть съ тѣми жалкими, заживо сгнившими, слабосильными стариками-генералами и тайными совѣтниками, — которые слюняво воздыхаютъ, вспоминая о кайзерѣ и трясутся отъ гнѣва, когда кто посягаетъ на незыблемость частной собственности». Плюемъ мы на всѣ эти побрякушки. Мы — грядущее: синтезъ пролетарской революціи — и націи.

***

— Когда Хитлеръ былъ здѣсь, — это разсказываетъ мнѣ врагъ большихъ магазиновъ, — его вынесли на рукахъ. Насъ было тысячи и тысячи, бѣжавшихъ за его автомобилемъ. Никогда я не видѣлъ ничего подобнаго. Даже императоръ не зналъ такихъ овацій.

Какая слава для Хитлера — даже не гражданина Германіи, для этого человѣка, надъ которымъ десять лѣтъ назадъ потѣшались всѣ въ Мюнхенѣ, называли сумасбродомъ и жалкимъ шутомъ!

А теперь… Онъ — это конецъ «всѣмъ несправедливостямъ», конецъ Версалю, конецъ униженію страны. Онъ — это сильные, берущіе власть, чтобы вести Германію къ конечной побѣдѣ, къ міровой гегемоніи. При немъ они станутъ всемогущими, чуть ли не полубогами, а слабые обрѣтутъ счастіе подъ ихъ державой.

Словно сонъ какой-то… Отъ бобовъ да маргарина, или отъ великаго униженія, потому ли что французы покинули Рейнъ — эта бредовая гордыня, эта безпредѣльная вѣра?

***

— Мы входимъ въ парламентъ не для того, чтобы обновить его, но чтобы покончить съ нимъ. Потому что парламентъ — это «бестія», которую нужно убить и бросить псамъ на съѣденіе.

Такъ началъ свою рѣчь первый ораторъ, кандидатъ въ рейхстагъ.

Подъ всеобщіе крики прервали его. «Хохъ! Хохъ!» Двадцать тысячъ человѣкъ поднялось съ мѣстъ съ рукой, протянутой вверхъ — въ хитлеровскомъ привѣтствіи. И дѣти, сидящія па колѣняхъ, закричали вмѣстѣ со взрослыми, замахали красными флажками.

На экранѣ засіяли первые результаты голосованія. И показалось — такъ великъ былъ восторгъ толпы — богиня побѣды бурно пронеслась въ воздухѣ, надъ гордо поднятыми головами «хозяекъ», лавочниковъ и юношей изъ «ударныхъ отрядовъ».

Тогда на эстраду вошелъ побѣдителемъ человѣкъ щуплый, почти карликъ, съ изможденнымъ узкимъ лицомъ.

Все замолчало кругомъ.

Я вглядывался въ него. И казался онъ мнѣ не то мистикомъ прошлыхъ временъ, не то честолюбцемъ, у котораго вотъ-вотъ закружится голова. Воспалены были его глаза — будто не спалъ онъ нѣсколько ночей — блѣденъ былъ онъ и затряслась его рука, когда онъ вдругъ со всей силы ударилъ кулакомъ по столу…

То былъ д-ръ Геббельсъ, лидеръ берлинскихъ націоналъ-соціалистовъ, думающій, работающій и дѣйствуюшій, — говорятъ, — за Хитлера, — который лишь пафосомъ своихъ рѣчей умѣетъ пробуждать ненависть и волю, но не знаетъ ни что дѣлать, ни куда идти…

***

И вспомнилъ я другое собраніе въ томъ же «Спортъ-Паластѣ». Тоже двадцать тысячъ человѣкъ. Юноши, но не въ коричневыхъ, а въ голубыхъ рубашкахъ, упражняющіеся въ строю. Больше рабочихъ, но такъ же почти много лавочниковъ и потерявшихъ мѣсто чиновниковъ. И такъ же все красно кругомъ. А за эстрадой, отъ потолка до пола, портретъ Ленина. Такой толпы передъ ликомъ «Ильича» не видалъ я съ тѣхъ поръ, какъ уѣхалъ изъ революціоннаго Петрограда.

Изъ безработныхъ, изъ жаждущихъ новыхъ путей юношей и изъ разорившихся представителей «мительштанда» состоятъ обѣ партіи. Многія тысячи націоналъ-соціалистовъ были коммунистами вначалѣ, и столько же коммунистовъ служило нѣкогда подъ начальствомъ Хитлера.

Теза — антитеза. Но теперь оба эти собранія сливаются въ моей памяти. Та же надежда, тотъ же культъ силы, та же ненависть и тотъ же желѣзный порядокъ.

Вотъ она, грядущая германская революція! Но впрямь — грядетъ ли она и такъ ли ужъ страшны эти люди десятками тысячъ приходящіе въ «Спортъ-Паластъ»?

На обоихъ собраніяхъ въ залѣ висѣла надпись: «воспрещается курить». На каждомъ было по двадцати тысячъ человѣкъ, и ни одинъ изъ нихъ не закурилъ.

Л. Любимовъ.
Возрожденіе, №1949, 3 октября 1930.

(Продолженіе слѣдуетъ.)

Views: 16

Изъ новогоднихъ новостей любопытно извѣстіе объ арестѣ въ Парижѣ трехъ итальянскихъ дѣятелей антифашистскаго движенія. При арестѣ найдено большое количество взрывчатыхъ веществъ, и, если вѣрить газетамъ, одинъ изъ арестованныхъ сознался, что принималъ участіе въ подготовкѣ покушенія, хотя и за пределами Франціи.

***

Въ этомъ не было бы ничего особеннаго, будь арестованные обычными полуголодными зкзальтированными анархистами «испано-итальянскаого типа». Но нѣтъ, всѣ арестованные — люди культурные, зажиточные, «буржуазные», всѣ они журналисты и двое изъ нихъ были раньше довольно извѣстны въ Италіи. — Чіанка, руководитель бойкаго юмористическаго журнала «Бекко Джалло» («желторотый») и Таркіани, одинъ изъ постоянныхъ сотрудниковъ умѣреннѣйшаго «Коррьере делла Сера». Занятіе людей подобнаго круга динамитными дѣлами является нѣсколько неожиданнымъ, но, пожалуй, оно можетъ болѣе удивить иностранца, нежели русскаго.

***

Мы помнимъ, какъ постепенное обостреніе борьбы съ обѣихъ сторонъ между правительствомъ и радикально-настроенными кружками общества привело постепенно къ террористической дѣятельности «Народной Воли» и боевой организаціи партіи соціалистовъ-революціонеровъ. Исполнители террористическихъ актовъ были въ большинствѣ случаевъ экзальтированные молодые люди. Во всевозможныхъ же «центральныхъ» комитетахъ, распоряжавшихся ихъ судьбой, <сидѣли> часто очень солидные и спокойные литераторы, «общественники» и вообще люди, не разъ весьма «буржуазные» по своимъ вкусамъ, привычкамъ, а главное, по своимъ денежнымъ средствамъ. А ужъ что касается «сочувствующихъ» террору, то ими просто кишѣли редакціи допускавшихся правительствомъ журналовъ и газетъ, и всевозможныя вообще интеллигентскія группы.

***

Узнавъ на нашемъ горькомъ опытѣ, какъ большевики борятся съ контръ-революціей, мы не можемъ отрицать, что правительство императорской Россіи не умѣло бороться съ революціей и что оно не пустило въ ходъ и десятой доли тѣхъ средствъ, которыя были въ его распоряженіи. Несмотря на всѣ тогдашнія нареканія на правительство, мы должны признать, что оно предпочитало оставаться все же на почвѣ законности, хотя и суровой законности. Оно все же карало дѣйствія, а не намѣренія, и такимъ образомъ, отъ его «репрессій» ускользала или почти ускользала вся обширнѣйшая среда необдуманнаго и легкомысленнаго «сочувствія» крайнимъ формамъ революціонной борьбы.

***

Это сочувствіе крайнимъ формамъ революціонной борьбы было, разумѣется, большимъ грѣхомъ нашей интеллигенціи, и послѣдствія его намъ извѣстны. Но вотъ, оказывается, этотъ грѣхъ не есть грѣхъ специфически русскій. Мы видимъ итальянскихъ «интеллигентовъ», вступающихъ на путь динамитныхъ покушеній, вооруженія револьверами, наивныхъ исполнителей изъ числа молодежи и т. д.

Съ подобными методами борьбы неизбѣжно связаны уродливѣйшіе эпизоды полицейско-заговорщической практики — подкупъ, предательство, провокація. «Азефъ» неизбѣженъ тамъ, гдѣ кто-то кого-то посылаетъ на убійство и въ то же время на собственную погибель.

***

Въ радикальныхъ кругахъ русскихъ и французскихъ есть иногда склонность проводить параллель между фашизмомъ и большевизмомъ съ одной стороны и между русской антибольшевицкой эмиграціей и эмиграціей итальянской, антифашистской, съ другой. Но это, конечно, невѣрно. Итальянская антифашистская эмиграція скорѣе напоминаетъ русскую революціонерскую эмиграцію эпохи 1905 года. Она прибѣгаетъ теперь къ тѣмъ же террористическимъ методамъ. Она выказываетъ этимъ ту же слабость, которую выказывала этимъ русская революціонерская эмиграція. Важное различіе состоитъ лишь въ томъ, что фашистское правительство отлично видитъ эту слабость, тогда какъ эту слабость ошибочно принимало за силу русское дореволюціонное правительство.

Павелъ Муратовъ.
Возрожденіе, №1675, 2 января 1930.

Views: 21

«Цу фермитенъ». — Предпріятія лопаются одно за другимъ. — Денежный голодъ во всей Германіи. — «Мы утратили чувство реальности». — Несравнимая мощь страны. — «Не споткнемся» — Юная простота. — Водоворотъ. — Надъ Германіей царствуетъ дисциплина.

«Курфюрстендамъ»… Пасмурный, холодный уже день. Толпа, кафэ одно за другимъ. Но вотъ, чуть ли не черезъ каждые два дома — надпись: «Цу фермитенъ»: сдается въ наемъ.

Мнѣ объясняютъ:

— Послѣ инфляціи остались безчисленные мелкіе банки, конторы. Вырасли они тогда, какъ грибы. «Рейхсбанкъ» сдѣлалъ такъ, что имъ закрылись кредиты. Слишкомъ уже ихъ развелось… Лопаются одинъ за другимъ, вотъ и «цу фермитенъ».

— Ну, а рестораны, кабарэ?

— Тоже лопаются, вы не смотрите, что полны, налоги губятъ.

— Но почему ихъ такая масса?

— Очень просто, одинъ лопается, открывается другой.

***

Трудно дѣйствительно разобраться. Милліардъ семисотъ милліоновъ марокъ должна платить ежегодно Германія по плану Юнга, — вотъ вся причина нашихъ страданій, — скажутъ вамъ нѣмцы.

А между тѣмъ… Потребленіе пива понизилось на 20 проц. послѣ увеличенія налога, но за прошлый годъ все же выпито пива на три милліарда четыреста милліоновъ, а прокурено — на три милліарда двѣсти милліоновъ.

Теперь пройдитесь по старымъ кварталамъ сѣвера — вы увидите такую же бѣдность, какъ и въ рабочихъ кварталахъ всякаго другого города старой Европы; болѣе того — вы почувствуете, что нужда здѣсь достигла предѣльныхъ размѣррвъ.

А посмотрите на жизнь нѣмецкой семьи «миттелштанда» — средняго сословія — вы убѣдитесь воочію, что питается она чуть ли не всю недѣлю бобами, да картошкой на маргаринѣ.

Милліоны безработныхъ въ Германіи. Съ каждымъ мѣсяцемъ на милліоны уменьшается число ѣздящихъ на автобусахъ, трамваяхъ, подземныхъ желѣзныхъ дорогахъ, — слишкомъ дорого.

Денежный голодъ во всей Германіи.

Посмотримъ пристально на оборотную сторону медали: озлобленіе всюду.

Сытая, нарядная толпа… Но не кажется ли это только такъ? Да, много въ берлинской толпѣ и сытыхъ и нарядныхъ. Но вѣдь еще болѣе такихъ, которые утромъ гладили, долго чистили костюмъ, чтобы казался онъ новымъ…

И вдругъ чувствуете, во всей этой роскоши, во всемъ этомъ великолѣпіи кругомъ, отсутствуетъ главное — крѣпкая основа, закономѣрность.

— Мы гибнемъ, — говоритъ мнѣ лавочникъ, — все захватили большіе магазины. Не можемъ мы съ ними бороться, этому надо положить конецъ.

Въ глазахъ его злоба и жутко почему-то отъ его словъ.

А владѣльцы большихъ магазиновъ, банкиры, крупные промышленники заявляютъ:

— Денегъ нѣтъ, нѣтъ сбыта, нѣтъ оборота. Нельзя намъ развернуться, какъ хотимъ, какъ можемъ, какъ должны — мы, нѣмцы.

Кто же доволенъ въ этой цвѣтущей, какъ будто, странѣ? Смѣло можно сказать — никто.

***

Автоматы и автоматы — тысячи ихъ въ Берлинѣ. Въ «автоматѣ» можно пообѣдать и «автоматъ» раздаетъ марки на почтѣ. Эти автоматы символъ всего германскаго хозяйства: — раціонализація.

Это одна сторона.

А другая: сосредоточеніе въ однѣхъ рукахъ огромныхъ капиталовъ. Лавочники гибнутъ, гибнетъ все среднее сословіе. Безработица растетъ съ каждымъ мѣсяцемъ. Причины — міровыя и національныя. Въ арміи было прежде болѣе пятисотъ тысячи солдатъ, теперь всего лишь сто тысячъ, нѣтъ колоній, населеніе увеличивается, а машина выбросила человѣка.

— Но поймите главное, — мнѣ нѣмецъ это говоритъ, — послѣ войны и послѣ инфляціи мы утратили чувство реальности. Поистинѣ до слишкомъ большой нищеты, до величайшаго униженія дошли мы тогда. Когда хлынули американскіе кредиты, мы рѣшили — все намъ доступно. Правда, вѣдь не въ мѣру перестрадалъ нашъ великій народъ. Сколько неиспользованныхъ силъ накопилось въ немъ въ послѣвоенные годы! Вотъ и въ конецъ перестали чувствовать мѣру. Захотѣли сдѣлать все-таки, чтобы лучшаго уже не было во всемъ мірѣ. И достигли великолѣпія, которое васъ удивляетъ. Но непосильно намъ оно.

Хотите два-три примѣра нашего «колоссаль».

Берлинскій обербюргермейстеръ получаетъ въ годъ, включая, конечно, и средства на представительство, — 140 тысячъ марокъ; — подумайте, это вѣдь будетъ 840 тысячъ франковъ! Онъ сейчасъ подъ судомъ за то, что жена его брала взятки… мѣхами. Мало ему еще было! Но и сейчасъ, до суда, мы выплачиваемъ ему пенсію — въ 36.000 марокъ…

Учитель, семейный, съ многолѣтнимъ стажемъ, зарабатываетъ не менѣе 700 марокъ въ мѣсяцъ…

Директора общества сообщеній по Берлину ежегодно получаютъ по 76.000 марокъ каждый!

А безработшнымъ, семейнымъ, платятъ по 15 — 20 марокъ въ недѣлю. Вы думаете имъ хорошо? А дороговизна! Чуть ли не въ два раза вѣдь все здѣсь дороже, чѣмъ у васъ въ Парижѣ. Да и дѣла не даются, потому что нѣтъ денегъ. А то, что есть, съѣдаютъ налоги. И вотъ все же не гибнемъ. Кафэ полны потому, что денегъ нехватаетъ, чтобы копить, — такъ ужъ лучше потратиться на веселье. Я сказалъ не хватаетъ. Это, быть можетъ, только такъ кажется, потому что какъ бы ни было, а мы все-таки копимъ. ВѢдь съ 1-го января этого года по 1 августа милліардъ семьдесятъ милліоновъ внесены въ сберегательныя кассы!

Что подѣлаешь, чтобы не гибнуть изъ-за налоговъ, всякій, кто можетъ, переводитъ деньги заграницу. Въ Швейцаріи, въ Голландіи десятки банковъ, нѣмецкихъ, для работы съ Гарманіей… Но вотъ будь они въ Берлинѣ или Мюнхенѣ, лопнули бы уже. И не только изъ-за налоговъ уходитъ заграницу нашъ капиталъ. Неудовольствіе всеобщее, вѣчное ожиданіе, что вотъ случится что-то трагическое… Вѣдь уже нѣсколько лѣтъ мы каждый день думаемъ, что завтра разразится… и потекутъ волны крови.

Видите, до чего у насъ доходитъ. А вы говорите — благоденствіе.

Какъ прекратились года два назадъ американскіе кредиты — такъ и стряслось все это. Но какъ и прежде, мы боремся, работаемъ, строимъ свое величіе и будемъ строить — до конца, не споткнемся.

***

Нѣмецъ поужинаетъ дома кускомъ хлѣба съ саломъ, зато вечеромъ пойдетъ въ кафэ; всю недѣлю будетъ работать, какъ волъ, и копить гроши, а въ воскресенье съ семьей поѣдетъ купаться за городъ.

Ночные рестораны лопаются одинъ за другимъ, и одинъ за другимъ открываются новые. Строить почти уже невозможно, потому что нѣтъ средствъ и все же строятъ, меньше, чѣмъ два года назадъ, но больше все же куда, чѣмъ строятъ въ Парижѣ.

Мучаются, ропщутъ, негодуютъ, но созидаютъ.

Изумительная, несравнимо мощная нація.

И вѣчно юная… Вѣка культуры, а по-прежнему — простота наслажденій…

Пройдитесь въ хорошій солнечный день по окрестностямъ Берлина. Въ лѣсахъ, на дорогахъ, передъ виллами въ цвѣтахъ, вы увидите юношей, въ открытыхъ рубашкахъ, загорѣлыхъ, мускулистыхъ. Спортъ развилъ ихъ, ибо спортъ одинъ изъ кумировъ современной Германіи. Пойдутъ они по полямъ, обнявшись со столь же крѣпкими, какъ они, радостными подругами. Бѣгать будутъ, играть, смѣяться, какъ дѣти. И расцвѣтетъ въ нихъ сила, охватитъ ихъ жажда побѣдъ. Поистинѣ, древнимъ германскимъ богамъ поклоняться бы имъ…

Вамъ скажутъ, — и даже сами нѣмцы, — что Берлинъ порочнѣйшій городъ во всей Европѣ. Такъ ли это? Этихъ юношей не влечетъ «прелесть грѣха», ихъ подруги не чувствуютъ угрызеній совѣсти.

Юная простота.

***

Вотъ кафэ, куда полагается пойти иностранцу. Молодые мужчины танцуютъ другъ съ другомъ.

Возмутительное зрѣлище, — скажутъ въ Парижѣ.

А посмотрите на этихъ толстыхъ бюргеровъ, на пожилыхъ ихъ супругъ, такъ хорошо русскимъ знакомаго типа «квартирныхъ хозяекъ», пришедшихъ сюда, чтобы уютно провести вечеръ… Ни малѣйшаго возмущенія не прочтете въ ихъ глазахъ. Словно происходитъ передъ ними самое обыкновенное; не чувствуютъ они также «грѣха».

И вотъ это равнодушіе обывателей, если подумаешь, быть можетъ, одно изъ самыхъ странныхъ и въ то же время самыхъ симптоматичныхъ явленій въ современной Германіи.

Такихъ кафэ десятки и десятки въ Берлинѣ.

***

Набираются силы. Недовольство всюду. Винятъ врага внѣшняго и внутренне го »аі кто врагъ внутренний — это каж-дый по разному понпмаетъ. Хаосъ. И раздаются все громче голоса: нужно сме сти все это, нужно, чтобы мы заговорили громче всѣхъ «ъ мірѣ$ чтобы затрепе тали передъ нами не то, что Фраиція» Англія — сама Америка, чтобы всѣхъ боговъ побѣднлъ германский богъ.

Водоворотъ. Разбиваются другъ о друга старыя германскія страсти. Но сдерживаются онѣ въ послѣднюю минуту, когда кажется уже наступила трагедія.

Ибо, кромѣ хаоса, надъ Германіей царствуетъ еще дисциплина.

Л. Любимовъ.
Возрожденіе, №1946, 30 сентября 1930.

Views: 22