На дняхъ въ «Возрожденіи» г. П<авелъ> М<уратовъ> подошелъ вплотную къ одному изъ самыхъ коренныхъ вопросовъ структуры и организаціи національной власти, къ самому ея живому и наиболѣе дѣйственному существу. Политика или компетенція? [1] Которой изъ этихъ двухъ основныхъ силъ, которому изъ этихъ двухъ, во многихъ отношеніяхъ противоположныхъ и тѣмъ не менѣе одинаково входящихъ въ дѣйственное существо государственной власти порядковъ принадлежитъ приматъ — въ веденіи государственнаго корабля… По мысли автора, «вѣкъ нынѣшній», въ противоположность «вѣку минувшему», ищетъ прежде всего компетенціи. Ее-то и стремится онъ осуществить въ государствѣ — становясь все болѣе равнодушнымъ къ политическому принципу, какъ таковому (къ принципу «народоправства» или неограниченной монархіи), за которые были способны умирать предшествовавшія поколѣнія… Итакъ: всякая власть хороша, поскольку она компетентна, независимо отъ политическаго принципа, на которомъ она покоится. И всякая власть, независимо отъ положенныхъ въ ея основанія принциповъ, плоха — если она некомпетентна.

Говоря вообще, трудно было правильнѣе вскрыть основное различіе «вѣка нынѣшняго» отъ «вѣка минувшаго», чѣмъ это сдѣлано въ вышеизложенномъ построеніи П. М. Напомню, что при территоріальномъ раздѣленіи Франціи во время революціи — тогда-то, какъ извѣстно, и родился «вѣкъ минувшій» — было обращено сугубое вниманіе на то, чтобы мѣстныя собранія составлялись не по признаку профессіи, ремесла или корпоративной принадлежности, но по признаку жительствъ въ данномъ кварталѣ или округѣ. «Право представлять и быть представленнымъ, — мотивируетъ данное постановленіе Moniteur отъ 29 октября 1789 года, — даетъ не принадлежность къ корпораціи или профессіи, но званіе французскаго гражданина». Но это-то и значило изгнать фактически принципъ компетенціи — изъ самой основы государственнаго зданія.

***

Однако поставленный тогда, въ эпоху зарожденія «вѣка минувшаго», вопросъ — принимаетъ и нѣсколько иной видь. И этотъ вѣкъ, въ сущности, не отвергалъ компетенціи. Онъ видѣлъ ее въ иномъ, чѣмъ видимъ ее мы, но и онъ подошелъ съ точки зрѣнія «компетенціи» къ утвержденію примата политическаго принципа въ государственной жизни. Разница здѣсь не въ томъ, что онъ утвердилъ приматъ «не-компетенціи», а въ томъ, что онъ призналъ «компетентнымъ» не профессіонала, не члена корпораціи, но гражданина. Можно конечно утверждать, что слишкомъ одностороннее проведеніе такого взгляда ведетъ къ цѣлому ряду гибельныхъ послѣдствій. Но нельзя отрицать, что и въ немъ заключена большая внутренняя логика… И вмѣстѣ съ тѣмъ весь этотъ строй идей обнаруживаетъ что и сами категоріи «компетенціи» и «компетентности», казалось бы безусловно объективныя, въ дѣйствительности могутъ порою окрашиваться субъективно: не одно и тоже принимаемъ мы въ разныя эпохи и въ разныхъ условіяхъ за «компетенцію»…

Все это и показываетъ, что далеко не такъ-то легко опредѣлить, что такое есть «въ сущности компетенція» — въ дѣлѣ государственнаго строительства. Да и на практикѣ не всегда легко рѣшить какой именно строй является «компетентнымъ». Можно ли, напримѣръ, назвать таковымъ строй Америки? Этотъ вопросъ представляется мнѣ спорнымъ. Не американскими-ли именно дѣятелями были явлены, за последнюю четверть вѣка, — и въ количествѣ, можно сказать, умопомрачительномъ, — наиболѣе классическіе случаи «государственной не-компетенціи»? Достаточно вспомнить Вильсона. Но и дѣятели совершенно иного склада, на первый взглядъ рѣзко противоположнаго вильсоновскому, часто оказываются въ Америкѣ, при болѣе внимательномъ разсмотрѣніи, такими же, но только такъ сказать «обратными» Вильсонами… Или возьмемъ, напримѣръ, современный строй Франціи. Если послушать французовъ — особенно наиболѣе вдумчивыхъ среди нихъ, — то этотъ строй никакъ нельзя назвать «компетентнымъ». И съ большими лишь оговорками, дополненіями и разъясненіями можно, съ другой стороны, принять утвержденіе П. М. — будто наша историческая власть представляла «довольно полно», во время войны, — «не-компетенцію». Въ этомъ отношеніи можно сказать: и да и нѣтъ.

Уже само слово «компетенція» вызываетъ представленіе о техникѣ и о работѣ приноровленнаго аппарата. Но можно ли утверждать, что въ этомъ смыслѣ навыковъ, налаженной работы и техники власти, т. е. прежде всего въ смыслѣ своего техническаго аппарата, наша историческая власть была «некомпетентна», вообще уступала въ чемъ-либо — инымъ государственнымъ организаціямъ?

***

И все же авторъ, на мой взглядъ, въ чемъ-то сугубо правъ — и въ этомъ своемъ, нѣсколько можетъ быть, чрезмѣрномъ въ своемъ выраженіи утвержденіи. Установленныя мною предварительныя вѣхи и имѣютъ цѣлью уточненіе, ближайшее разъясненіе и дальнѣйшее обоснованіе его глубоко вѣрной, на мой взглядъ, въ основѣ, мысли.

Выскажу, дополняя ее, что секретъ власти, въ смыслѣ творческаго дѣйствія, не столько въ ея структурѣ и организаціи (въ смыслѣ осуществленія того или иного политическаго принципа) и даже не столько въ ея «компетенціи», сколько въ самой націи, ею представляемой. Въ этомъ утвержденіи не заключается отверженія цѣнности политическаго принципа, какъ такового. Но и сама эта цѣнность можетъ быть принята лишь въ тѣсной связи съ бытіемъ націи, съ національными потенціями и возможностями даннаго момента. Въ томъ-то и дѣло, что и Америка и Франція были во время войны живыми націями. Это-то и имѣло результатомъ, что весьма далекій отъ совершенства французскій строй не помѣшалъ тому, что власть оказалась, во Франціи, «компетентной» — въ годину испытанія. То же можно сказать и о строѣ Америки, самомъ старомъ изо всѣхъ существующихъ нынѣ въ мірѣ «режимовъ», разсчитанномъ на первобытную пастушескую и земледѣльческую страну и нынѣ ставшемъ явно-отсталымъ, архаическимъ, даже граничащимъ въ очень многихъ своихъ чертахъ съ нелѣпостью… Напротивъ, россійская нація давно уже находилась въ процессѣ глубокоболѣзненнаго перерожденія, ослабившаго всѣ ея устои. Такъ-то и вышло, что при превосходномъ техническомъ аппаратѣ власти и безспорной ея «компетенціи», ни эта компетенція, ни самъ аппаратъ власти не могли быть использованы въ національныхъ цѣляхъ.

Я уже много разъ касался въ «Возрожденіи» вопроса объ этническомъ (а это значить: антинаціональное) перерожденіи Россіи послѣднихъ десятилѣтій, проявлявшемся одновременно въ двухъ ея, по существу, сродныхъ основныхъ аспектахъ: революціи и реакціи. Не буду вновь углублять этой темы. Дополню вышесказанное лишь тѣмъ, что всякій «строй», всякій «режимъ» означаетъ не только техническій аппаратъ власти и ея живую каждодневную практику — и не только соціальный идеалъ, которымъ эта власть вдохновляется — но и національную программу, даже національную философію и психологію. Другими словами, между «режимомъ» и основными линіями національнаго бытія, болѣе того: между режимомъ и самою концепціей націи, которая можетъ быть различною у разныхъ народовъ и въ разныя эпохи, существуетъ тѣснѣйшая связь. Такъ-то и выходитъ, что самъ «строй» любой націи есть лишь одно изъ ея выраженій. Онъ есть выраженіе основныхъ ея цѣнностей и стремленій. Потому-то режимъ и можетъ быть «жизненнымъ» — а вѣдь это въ сущности и значить «компетентнымъ» въ смыслѣ П. М. — лишь въ мѣру «жизненности» самой представляемой имъ націи. И вмѣстѣ съ тѣмъ — лишь въ мѣру своего соотвѣтствія и вѣрности основнымъ историческимъ силамъ и идеямъ, заключеннымъ въ этой націи. Тамъ, гдѣ сама нація отклонилась отъ этихъ силъ, тамъ не можетъ быть и «жизненнаго» режима. Ибо всякая нація заключаетъ въ себѣ идею, осуществленіемъ которой она и является. И когда сама нація отказывается отъ заключенной въ ней идеи, когда становится неясною — какъ было у насъ въ послѣднія десятилѣтія — національная программа, тогда дѣлается «больнымъ» и режимъ. Внѣшнимъ выраженіемъ этого перерожденія и является то, что онъ теряетъ «компетенцію» — не въ узко техническомъ смыслѣ работы его аппарата, но въ болѣе глубокомъ смыслѣ истинно-творческой работы.

***

Въ этомъ контекстѣ уже представляется, какъ кажется, возможнымъ нѣсколько ближе подойти къ вопросу, что же такое есть, въ основной своей сущности, государственная «компетенція»* въ смыслѣ П. М. Уже изъ предыдущаго видно, что она заключаетъ въ себѣ не только основанную на спеціальномъ знаніи и практическомъ умѣніи управомоченность, но и нѣчто иное. И мы уже предчувствуемъ, что едва ли не въ этомъ «иномъ» и заключается дѣйственный, горящій центръ всего вопроса.

Чтобы опредѣлить ближе природу государственной компетенціи, намъ приходится ввести въ кругъ нашихъ построеній одну особую категорію, въ присутствіи которой въ творческомъ процессѣ жизни мы ежечасно убѣждаемся, хотя обычно и не обращаемъ на нее большого вниманія. Эта жизненная и творческая категорія, категорія живого творчества жизни — настолько яркая и рѣзко-реальная, что она часто принимаетъ и физіологическое выраженіе. Однако эта категорія — категорія расы — есть по своему источнику духовная, и она всегда остается скорѣе духовною по своему существу. Она-то и получаетъ первенствующее значеніе при объясненіи и оцѣнкѣ цѣлаго ряда явленій соціальной и національной жизни.

Я неоднократно уже подчеркивалъ въ предыдущихъ очеркахъ, что сама нація полна «расы», — расы, въ смыслѣ прежде всего духовномъ, — т. е. что она есть по существу, расовое явленіе. Но то же можно сказать и вообще о культурѣ, а также о государствѣ, о всей вообще суммѣ явленій, создающихъ соціальную и національную жизнь. И прежде всего — о государственной власти. Послѣдняя и являются, въ своей дѣйственной сущности, т. е. поскольку она дѣйствительно служитъ творческимъ факторомъ націи, — явленіемъ расоваго порядка.

Чтобы предыдущее оказалось вполнѣ яснымъ, надо, конечно, условиться, что разумѣть въ данномъ случаѣ подъ «расою». Я уже указалъ, что она является, въ нашемъ смыслѣ, т. е. въ смыслѣ творческаго своего дѣйствія, функціей духа. Но для дальнѣйшаго, болѣе близкаго опредѣленія этой ея функціональности — надо имѣть въ виду еще и следующее. Слово «раса» имѣетъ, какъ извѣстно, два значенія. Она означаетъ во-первыхъ расовую группу, т. е. извѣстное соединство, объединенное совокупностью нѣкоторыхъ признаковъ: цвѣтомъ кожи, антропометрическими данными, типомъ лица, также и духовнымъ складомь. Но, наряду съ этимъ качественнымъ значеніемъ, слово «раса» имѣетъ и количественный смыслъ. Здѣсь дѣло сводится къ болѣе или менѣе. Изъ двухъ людей — принадлежать ли они къ одной и той же или къ двумъ различнымъ расамъ (въ первомъ смыслѣ) — у одного можетъ быть болѣе «расы», т. е. «породы», а у другого меньше. Нація, культура, государство связаны съ «расою» отчасти и въ первомъ, качественномъ смыслѣ этого слова. Особенности «расы» (повторяю вновь, что имѣю имѣю въ виду прежде всего духовную основу даннаго явленія) и ея осуществляемая въ націи основная идея всего сквозитъ — если между обоими порядками еще не утрачена животворящая цѣлая органическая связь — и въ организаціи власти, въ ея структурѣ и въ самомъ даже ея дѣйствіи. Но нація, культура и государство суть «расовыя явленія» — особенно во второмъ, количественномъ смыслѣ этого слова. Всякая государственная власть, дѣйствительно заслуживающая это имя, т. е. способная на творческое дѣйствіе, есть «расовое созданіе», прежде всего въ томъ смыслѣ, что она «породиста». Она не только выражаетъ опредѣленный типъ и характеръ, но и является напряженнѣйшимъ сгущеннымъ ихъ выраженіемъ.

***

Такая-то «породистая» власть неизбѣжно и окажется всегда «компетентною» — по практическимъ послѣдствілмъ своего властвованія. Пока во власти жива «раса», она снесетъ все: и жесточайшіе удары исторической судьбы и крупные дефекты въ собственномъ своемъ строеніи и глубокую ошибочность политическихъ принциповъ, лежащихъ въ ея основѣ, и самые убійственные методы управленія и хозяйствованія, и «квалифицированную» и техническую и всякую иную не-компетентность своихъ представителей… Такъ Римское государство, введшее анархію (въ образѣ трибунской власти) въ самую основу своего строя, не только явило максимумъ фактической «компетепціи» въ современномъ ему мірѣ, но и оказалось носителемъ величайшей исторической судьбы. Но это стало возможнымъ лишь потому, что само оно было въ высшей степени — расовымъ созданіемъ. Таковыми же были и Византія ѴI — XІІ вѣка, и Венеція въ исходѣ Среднихъ вѣковъ, а впослѣдствіи Франція Людовика XIѴ, и наша великая Имперія. Но къ типу такихъ «расовыхъ созданій» подходятъ и современная Франція и Америка. Наоборотъ, Россія послѣднихъ десятилѣтій, — сначала медленно, а потомъ все быстрѣе — теряла свою «расу»… При сравненіи нашего «строя» эпохи имп. Николая II со строемъ эпохи нашихъ царицъ XѴIII вѣка, — послѣдній кажется намъ явно анархическимъ. Его государственный аппаратъ, какъ и строй современной Америки, былъ въ сущности, архаическимъ, унаслѣдованнымъ отъ старой Москвы. Вообще въ немъ было много «невязокъ» — отчасти напоминающихъ таковыя же современнаго американскаго строя. И все же въ Елисаветинско-Екатерининскомъ строѣ было что-то, что сдѣлало его необыкновенно дѣйственнымъ. Это «что-то» и заключалось въ ярко проявлявшейся въ ней «расѣ». Все въ немъ дышало ею и поэтому-то онъ и дѣлалъ чудеса. Напротивъ, очень «стройный», весьма «логичный» и технически довольно совершенный, но лишенный «расы» строй нашихъ послѣднихъ десятилѣтій, несмотря на его высокую государственную квалифицированность, превосходившую на мой взглядъ таковую Франціи и Америки, во всякомъ случаѣ, не уступавшій имъ, оказался въ порядкѣ дѣйствительности, — «не-компетенціей»…

Много таинственнаго, много рокового заключено въ судьбѣ какъ отдѣльныхъ людей, такъ и цѣлыхъ націй, — особенно въ той области еще неизвѣданнаго и до сихъ поръ пренебреженнаго въ жизни національныхъ группъ, къ которой какъ разъ относится ихъ бытіе, какъ «расовыхъ» созданій…

***

«Раса» — основное явленіе жизни, проявляется и распознается во всякомъ ея движеніи. И такъ какъ огромное мѣсто въ жизни занимаетъ игра — во всѣхъ смыслахъ этого слова и во всѣхъ манифестаціяхъ этого явленія, — то игра и представляетъ собою обширнѣйшее поле для проявленія расы: игра, начиная со всякаго вообще спорта и вплоть до высшихъ, сплошь «расовыхъ» тонкостей политической игры. Поэтому-то къ политикѣ, вообще ко всей совокупности бытія національныхъ соединствъ вполнѣ приложимо спортивное выраженіе: «быть въ формѣ». Но что имѣется въ виду этимъ выраженіемъ, — тѣснѣйшимъ образомъ связано съ самимъ существомъ «расы». «Быть въ формѣ» — это и есть одно изъ самыхъ основныхъ ея проявленій. И національная власть, и сама нація, и вообще «раса», какъ таковая, — все это живыя струи бытія, пребывающаго «въ формѣ», т. е. въ состояніи совершеннѣйшаго раскрытія опредѣленно направленныхъ возможностей. — Здѣсь жизнь и инстинктъ, т. е. даже «раса», сливаются въ одно нераздельное цѣлое — съ навыками культурной наученности. Но тутъ-то и выступаетъ лживая суть послѣдней. Она заключается не столько въ «образованіи», сколько въ воспитаніи. И даже въ этомъ особомъ, весьма близкомъ къ «разведенію», смыслѣ этого слова, который имѣется въ виду — когда мы говоримъ о выведеніи высшихъ сортовъ растеній и разведеніи высшихъ «культурныхъ» породъ животныхъ. Сущность расоваго воспитанія, которое есть выращиваніе, и сводится къ пробужденію въ воспитываемомъ общаго такта, общихъ созвучій — съ воспитывающей средою.

И все это въ весьма значительной степени относится и къ культурѣ чисто государственной. Все это въ значительной мѣрѣ раскрываетъ источники силы и слабости, заложенные въ любомъ государственномъ аппаратѣ. Этотъ-то секретъ расоваго воспитанія и тѣснѣйшимъ образомъ связанный съ нимъ секретъ государственнаго творчества и быль утраченъ сумеречною Россіей послѣднихъ десятилѣтій. «Компетенція», въ смыслѣ П. М., есть, кажется, не что иное какъ «естественное состояніе», всякой пребывающей «въ формѣ» національной власти, какъ расоваго созданія. И потому-то наша власть послѣднихъ десятилѣтій и не могла быть «въ формѣ», что она во многихъ своихъ проявленіяхъ и отправленіяхъ — и при этомъ самыхъ основныхъ и опредѣляющихъ — перестала быть расовымъ созданіемъ. Ея «раса» угасла, и отъ нея остался лишь техническій аппаратъ.

[1] См. статью П. Муратова: https://vk.cc/c1aodT

Александръ Салтыковъ.
Возрожденіе, №1985, 8 ноября 1930.

Views: 24

Часть 1 (8 ноября 1930)

Вниманіе Европы попрежнему обращено на Германію. А въ Германіи попрежнему политическая авансцена занята Хитлеромъ. Размышленія о «хитлеровщинѣ» разнообразны, но всегда согласны въ одномь: въ явной ея «филиаціи» отъ итальянскаго фашизма. Соціальный составъ этого движенія иной, происхожденіе его также иное. Совершенно тутъ иная, конечно, и политическая обстановка. И все же можно сказать утвердительно: примѣръ итальянскаго фашизма сдѣлалъ возможнымъ шумное выступленіе нѣмецкихъ націоналъ-соціалистовъ.

***

Сами итальянскіе фашисты, какъ извѣстно, охотно признаютъ нѣкоторую родственность нѣмецкаго движенія. Международная обстановка способствуетъ этому, но тутъ есть, очевидно, и нѣкоторое настоящее убѣжденіе.

Органъ Муссолини выражаетъ, несомнѣнно, одну изъ основныхъ мыслей дуче, когда называетъ фашизмъ и движеніе Хитлера явленіями 20-го вѣка, противопоставляя ихъ парламентаризму и политической демократіи какъ отжившимъ формамъ прошлаго столѣтія. Напомню еще, что въ числѣ, такъ сказать, политическихъ сверстниковъ фашизма Муссолини называетъ и россійскій коммунизмъ.

***

Мысль о томъ. что парламентаризмъ и политическая демократия являются идеями прошлаго вѣка, изжитыми въ нѣкоторой степени (но отнюдь не отжившими!) — высказывалась неоднократно и авторомъ этихъ строкъ. Утвержденіе, выражающее, повидимому, одну изъ основныхъ мыслей Муссолини, я могъ бы, однако, принять лишь отчасти, и при томъ съ очень значительной поправкой.

Оставимъ въ покоѣ его «негативную» часть (тоже весьма нуждающуюся въ поправкѣ). Но вотъ въ движенія 20-го вѣка зачисленъ россійскій коммунизмъ, который весь цѣликомъ основанъ на худшихъ заблужденіяхъ 19-го столѣтія! Ихъ слишкомъ много, чтобы у меня была возможность здѣсь ихъ перечислить. Остановлюсь на наиболѣе характерномъ: на организаціи власти, какъ «функціи» политической структуры (въ данномъ случаѣ партіи), безъ всякаго соображенія съ ролью компетенціи.

Политика по этой концепціи занимаетъ главное положеніе, компетенція — подчиненное. Политикъ приказываетъ, «компетентъ» исполняетъ. Въ парламентаризмѣ 19-го вѣка соотношеніе ролей было, въ сущности, то же самое. Но парламентаризмъ со свойственной ему гибкостью и огромной культурностью никогда, разумѣется, не спускался до карикатурныхъ формъ указанного принципа!

Ленинъ былъ во всемъ человѣкомъ 19-го вѣка, когда выражалъ этотъ принципъ знаменитой формулой, что каждая кухарка должна умѣть управлять государствомъ. Но ужъ и самая эта фраза свидѣтельствуетъ, что онъ былъ не изъ числа особенно умныхъ людей 19-го вѣка. Сталинъ, впрочемъ, пошелъ еще дальше. Ленинскую формулу перестроилъ онъ въ томъ направленіи (на практикѣ!), что только «кухарка» и можетъ управлять государствомъ…

***

Борьба съ компетенціей во всѣхъ ея видахъ тѣмъ скорѣе погубитъ большевиковъ, чѣмъ новая наступающая эпоха яснѣе обнаружитъ свою сущность. Эта сущность и есть первенство компетенціи надъ политикой. Оно вытекаетъ изъ крайней сложности присущей структурѣ современнаго государства и современнаго общества — сложности экономической, технической, культурной, психологической.

Именно въ силу этой крайней сложности, парламентаризмъ и политическая демократія, сложившіеся въ эпоху менѣе богатыхъ общественныхъ комплексовъ, не попадаютъ иногда въ темпъ необходимой теперь государственной компетенціи.

***

Итальянскій фашизмъ не разъ устремлялъ, какъ извѣстно, въ сторону компетенціи свой интересъ, свою энергію, свою волю. Въ этомъ, и я скажу даже болѣе всего въ этомъ, выказывалъ онъ себя явленіемъ новой эпохи. Въ этомъ и почти исключительно въ этомъ, заключались его дѣйствительно новыя и подлинно творческія начала.

Было бы очень поучительно прослѣдить, въ силу какихъ именно причинъ въ итальянскомъ фашизмѣ компетенція не облекла до сихъ поръ новой «живой тканью» тотъ вовсе не новый политическій партійный «скелетъ», который виденъ въ этомъ движеніи даже и «невооруженному глазу»…

Но я не пишу здѣсь исторію итальянскаго фашизма. Этотъ молодой государственный организмъ не утратилъ, повидимому, возможности развиться и созрѣть въ томъ направленіи, которое было ему указано отъ рожденія. Но что можно сказать о его скороспѣломъ и худосочномъ отпрыскѣ, о нѣмецкомъ движеніи! Чего можно ждать отъ этого движенія, если оно далеко за тысячу верстъ отъ какихъ-либо компетенцій и если силу свою оно основываетъ на силѣ «нутра»!

Часть 2 (9 ноября 1930)

Продолжу вчерашнія размышленія о «компетенціи». Меня спросили вчера, какой представлялась бы мнѣ государственная форма, наиболѣе отвѣчающая идеямъ компетенціи — идеямъ, названнымъ мною характернѣйшими для новаго вѣка. Вотъ на этотъ вопросъ о государственной формѣ нелегко отвѣтить людямъ того поколѣнія, которое вступило въ сознательную жизнь вмѣстѣ съ началомъ вѣка и которое оказалось въ роли воспріемника новорожденной эпохи. Это поколѣніе въ своемъ опытѣ видѣло столько государственныхъ формъ, сколько не видывало, пожалуй, никакое другое поколѣніе. По этой ли, по другой причинѣ, оно весьма равнодушно къ формѣ государственнаго устройства, не будучи равнодушно къ его существу.

***

Да, многіе мои сверстники не вѣрятъ болѣе такъ въ магическое значеніе формъ государственнаго устройства и управленія, какъ вѣрили люди 19-го вѣка, и это свое «невѣріе» они охотно готовы передать поколѣніямъ младшимъ. Если бы меня спросили — «вы республиканецъ?» — я бы отвѣтилъ — «не знаю». Если бы въ отвѣтъ на это мнѣ было сказано — «такъ значитъ вы монархистъ?» — я могъ бы только пожать плечами, отвѣтивъ — «вотъ ужъ не думаю».

***

Разумѣется я не думаю быть ни республиканцемъ, ни монархистомъ, такъ сказать, «во что бы то ни стало». Я думаю, что хороша только та монархія и та республика, которая обезпечиваетъ значеніе въ государственномъ устройстве и управленіи соотвѣтствующихъ моменту компетенцій. Монархія Людовика XIѴ въ свое время и французская республика въ годы последней войны были каждая на своемъ мѣстѣ и на высотѣ своей собственной исторической минуты. Россійское самодержавіе отнюдь не всегда было синонимомъ некомпетенціи, но оно представляло ее довольно полно въ 1916 году! Однако не менѣе, а пожалуй даже еще болѣе полную некомпетенцію явило на слѣдующій годъ и россійское республиканское временное правительство…

***

Первенствующая роль компетенціи, вѣроятно, опредѣлитъ собой такъ или иначе заботу о государственномъ устройствѣ и управленіи въ 20 вѣкѣ. Не боясь вообще «страшныхъ» словъ, не боясь и этого страшного слова, я даже готовъ думать, что будущій государственный строй по существу всегда явится своеобразной олигархіей компетенцій. И вотъ вопросъ о формѣ будетъ рѣшаемъ въ зависимости отъ того, какая форма окажется въ состояніи удачнѣе соотвѣтствовать этому существу въ каждый разъ новыхъ, въ каждый разъ по-иному сложившихся условіяхъ. Республиканская Америка успѣхомъ своимъ обязана ведущей ее олигархіи компетенцій (не олигархіи богатствъ, какъ это иногда думается раздраженно или говорится со злымъ умысломъ). Но вотъ на нашихъ глазахъ другой, направленный къ той же цѣли опытъ — современной внѣ-парламентской монархіи въ Югославііи — опытъ, о результатахъ коего еще рано судить.

***

Мнѣ могутъ сказать, конечно, что всѣ эти мысли недостаточно здѣсь обоснованы. Но я не пишу трактатъ, а записываю мнѣнія, возникшія при случаѣ одной бесѣды. И я не думаю, чтобы это были совсѣмъ праздныя мнѣнія. Идея компетенціи начинаетъ волновать міръ. Она создаетъ кабинетную мечту о международномъ «совѣщательномъ органѣ» всесторонней компетенціи. Но она бурлитъ и въ реальной жизни! Она вызываетъ даже революціи. Эти странныя южно-американскія революціи, не мѣняющія формы правленія, не выдвигающія политическихъ принциповъ — быть можетъ то первыя революціи новой эпохи? Онѣ приводятъ къ смѣнѣ одной правящей группы другою. Здѣсь очень легко усмотрѣть конечно борьбу интересовъ и страстей совершенно, такъ сказать, частнаго характера. Однако и въ этихъ революціяхъ льется кровь, падаютъ жертвы. Быть можетъ ими движутъ силы и болѣе высокаго порядка? Современный человѣкъ, быть можетъ, менѣе способенъ умереть за политическій принципъ, нежели за торжество государственной компетенціи.

Павелъ Муратовъ.
Возрожденіе, №№ 1954 и 1955, 8 и 9 октября 1930.

Views: 20

Любопытныя вещи пишетъ и разсказываетъ Л. Д. Любимовъ о Польшѣ. Я не буду сейчасъ касаться реальнаго политическаго значенія польской современности, какъ она имъ зарисована. Меня интересуетъ въ ней одна черта, которая, впрочемъ, является чертой современности отнюдь не только польской. Это черта необычайной и странной легкости, съ какой нынѣ, внѣ всякихъ пропорцій, внѣ всякихъ масштабовъ возвеличивается великій человѣкъ. Именно возвеличивается, а не возвеличиваетъ себя, ибо самъ онъ не прилагаетъ къ тому какихъ-либо чрезычайно изобрѣтательныхъ усилій. Это отчасти можно сказать о Муссолини, но въ несравненно большей степени это относится къ маршалу Пилсудскому.

***

Я не думаю отрицать здѣсь большихъ и пусть даже великихъ заслугъ маршала Пилсудскаго передъ своей родиной. Эти заслуги вѣроятно оправдываютъ то совершенно экстраординарное положеніе главы государства, которое такъ живо изобразилъ Л. Д. Любимовъ. Маршалъ Пилсудскій — великій полякъ? Надо полагать! Великій, слѣдовательно, человѣкъ? Вотъ въ этомъ признаться я сомнѣваюсь. Когда мы говорить о Наполеонѣ, мы знаемъ, что онъ былъ великимъ человѣкомъ и мало вспоминаемъ, что онъ быль великимъ французомъ или даже великимъ императоромъ французовъ. Есть степень, не только въ искусствѣ, въ поэзіи, въ наукѣ, но и въ войнѣ, и въ политикѣ, когда прославленный въ этомъ человѣкъ, никогда не думавшій ни о чемъ иномъ, кромѣ славы своего короля, своего народа, своей націи — оказывается вдругъ великимъ въ глазахъ чужихъ королей, сосѣднихъ народовъ, другихъ націй. Пожалуй это и есть степень подлиннаго величія. Мы не ошибемся, если скажемъ, что маршал Пилсудскій не достигнулъ ея.

***

Возвеличеніе маршала Пилсудскаго, небывалая, неслыханная доселѣ популярность Муссолини — все это свидѣтельствуетъ о своеобразномъ культѣ героевъ, являющемся какой-то тайной тоской нашего времени. Современные люди стараются изо всѣхъ силъ найти того, кого они могли бы возвеличить, заобожать. И такъ какъ стараются, то и находятъ… И это несмотря на то, что, какъ увѣряютъ злые языки, наше время не блещетъ особеннымъ изобиліемъ не только великихъ, но даже и большихъ людей. Тутъ, вѣроятно, находимся мы въ полномъ и разительномъ противорѣчіи съ золотыми временами античнаго міра. Когда человѣчество жило примѣрами этого міра, насъ учили, что только «потомство» отдаетъ должную справедливость величію, обязательно непонятому современниками! Ученіе это вѣроятно основано было на устномъ преданіи о томъ, что великіе люди, прославленные Плутархомъ, немало терпѣли отъ ихъ современниковъ, никакъ не желавшихъ признать ихъ величія, записаннаго исторіей. Положеніе вещей нынѣ «діаметрально» противоположно. Возвеличеніе великихъ, и не совсѣмъ великихъ, и даже совсѣмъ невеликихъ людей происходитъ теперь съ необычайной легкостью и готовностью. Но какъ нехорошо придется имъ, когда возьмутся за нихъ ждущіе своей минуты нынѣшніе Плутархи! Біографіи великихъ людей недавняго прошлаго, воспоминанія о нихъ современниковъ, друзей и даже родственниковъ по большей часто таковы, что людямъ, оправдывающимъ свое величіе посмертной славой, нынѣ приходится отказываться отъ всякой на это надежды.

Павелъ Муратовъ.
Возрожденіе, №1880, 26 іюля 1930.

Views: 23

О людяхъ, имѣющихъ несчастье проживать подъ властью большевиковъ, не слѣдовало бы думать и судить «по категоріямъ». Интеллигентъ, офицеръ, рабочій, крестьянинъ — эти понятія ничего не объясняютъ въ жизненномъ положеніи того «индивида», къ которому они относятся.

Цѣлая пропасть тутъ отдѣляетъ судьбу одного интеллигента, офицера, рабочаго и крестьянина отъ судьбы другого. Въ страшной и безпощадной борьбѣ за существованіе, въ недоступныхъ никакому воображенію перипетіяхъ и эпизодахъ этой борьбы участь каждаго отдѣльнаго человѣка вырисовываетъ здѣсь свой собственный, свои личный, зачастую весьма запутанный узоръ.

***

Никакого общаго сужденія, ни хорошаго, ни дурного, объ интеллигенціи, оставшейся подъ властью большевиковъ, составить нельзя.

Въ концѣ концовъ, это такъ же трудно, какъ произнести общій «приговоръ» надъ всѣми вообще людьми. Хороши ли они, плохи ли? Да Богъ ихъ знаетъ! Всякіе… И хороши и плохи. Не столько, впрочемъ, плохи, сколько слабы, ибо слабость и есть законный и нормальный удѣлъ человѣческій.

Доказывать, что разные интеллигентные люди, вынужденные часто въ отчаянныхъ условіяхъ работать «съ большевиками» и служить большевикамъ, не подлежатъ ни малѣйшему осужденію — это, разумѣется, значитъ, какъ любятъ выражаться соціалисты, «ломиться въ открытую дверь».

Доказывать обратное, а именно, что всѣ эти люди есть страдальцы за идею, подвижники, работающее исключительно ради спасенія высшихъ цѣнностей — тоже, разумѣется, не приходится. Здѣсь, какъ, впрочемъ, и во всѣхъ остальныхъ трагическихъ и болѣзненныхъ дѣлахъ человѣческихъ, надлежитъ, какъ любятъ говорить врачи, какъ говорятъ писатели, какъ говорилъ писатель и врачъ Чеховъ — индивидуализировать каждый отдѣльный случай.

Кто жилъ и боролся за существованіе въ Россіи при большевикахъ, тотъ знаетъ до какой степени эти индивидуальные случаи пестры и разнообразны. Отдѣльные люди, стоявшіе въ жизни совсѣмъ рядомъ, совершенно независимо отъ ихъ категорій, т. е., будучи интеллигентами ли, офицерами ли, рабочими ли, крестьянами ли, проявляли и величайшую стойкость духа, и величайшую низость, и изумительное безкорыстіе, и не менѣе изумительную алчность, и святое смиреніе, и преступнѣйшую амбицію…

Вотъ уже подлинно туть сказывался человѣкъ самъ по себѣ, и не прикрывали его ни священническая ряса, ни профессорскій сюртукъ, ни офицерскій мундиръ, ни рабочая блуза, ни мужицкій зипунъ! Намъ, въ частности, людямъ интеллигентныхъ профессій, надо бы умѣть на сей разъ отказаться отъ удобства все прикрывающаго и все покрывающаго интеллигентскаго диплома. Недавно я читалъ горячія строки въ защиту ученаго, «стремящагося сохранить остатки русской науки и для этого принужденнаго принять совѣтскую теорію». Горячія строки, но невразумительныя.

Какимъ образомъ можно спасти русскую науку, принявь совѣтскую теорію — этого я не понимаю. Хотя понимаю и знаю, что ради спасенія науки, искусства и прочихъ хорошихъ вещей многіе люди подчинялись совѣтской практикѣ, не принимая совѣтской теоріи.

***

Роль интеллигентныхъ силъ въ совѣтской Россіи сложнѣе, чѣмъ это кажется отсюда и ея огульнымъ хулителямъ (если таковые есть) и ея огульнымъ хвалителямъ (таковые имѣются). Участіе этихъ силъ въ совѣтской теоретической и практической городьбѣ несомнѣнно. Въ разныхъ отдѣльныхъ случаяхъ это участіе объясняется разными мотивами, среди которыхъ, разумѣется, не отсутствуютъ и мотивы самаго личнаго, самого житейскаго свойства.

Невѣрно и несправедливо представлять и изображать «интеллигентныхъ работниковъ» всѣхъ и всегда гонимыми. Есть и наоборотъ среди нихъ люди любимые властью и поощряемые ею. Конечно, фортуна ихъ непрочна, а засѣданія малого совнаркома не такъ ужъ далеко отстоятъ отъ внутренней тюрьмы на Лубянкѣ! Но такова участь всякой фортуны во всякой тираніи.

Въ моментъ паденія какого-либо высокоподнявшагося по совѣтской лѣстницѣ временнаго удачника выразимъ ему человѣческое сочувствіе, однако не въ большей мѣрѣ, чѣмъ то, которое удѣляемъ мы при другихъ обстоятельствахъ всякому опальному царедворцу.

Павелъ Муратовъ.
Возрожденіе, №1877, 23 іюля 1930.

Views: 22

Не знаю, будутъ ли имѣть рѣшительный успѣхъ на американскихъ выборахъ «демократы», но я всегда былъ увѣренъ, что «мокрые» [1] этотъ успѣхъ тамъ непремѣнно будутъ имѣть. Къ числу «мокрыхъ», какъ извѣстно, принадлежатъ не только въ большомъ числѣ «демократы», но и въ значительномъ количествѣ «республиканцы».

Наряду съ двумя, не скажу политическими партіями, но, вѣрнѣе, традиціонными группировками американскихъ избирателей, образовались еще двѣ группировки по признаку отношенія къ принудительной трезвости — признаку, я сказалъ бы, гораздо болѣе жизненному, нежели многіе другіе признаки, отдѣляющіе «республиканцевъ» отъ «демократовъ».

***

Послѣ всего, что писалось и говорилось объ американскомъ сухомъ режимѣ и порожденныхъ имъ «мокрыхъ нравахъ», казалось бы непонятнымъ, какъ можетъ его поддерживать какой-либо разумный и честный человѣкъ, не находящійся въ зависимости отъ бутлегеровъ или бандитовъ! И тѣмъ не менѣе, такіе люди есть.

Сейчасъ, повидимому, вліянію ихъ приходитъ конецъ, но оно еще совсѣмъ недавно было очень большимъ и даже преобладающимъ въ Америкѣ. Это оно породило нелѣпую фигуру Вильсона, такъ безгранично самоувѣренно и такъ невѣжественно вмѣшавшагося въ замиреніе и устроеніе Европы. Это оно создало сухой законъ, грозящій повергнуть Америку въ состояніе мокраго беззаконія.

***

Если все то, что мы знаемъ объ Америкѣ, какъ-то не вяжется съ двумя приведенными выше безсмыслицами — это происходитъ отъ нѣсколько ложнаго нашего общаго представленія объ Америкѣ.

Когда европеецъ говоритъ объ Америкѣ, онъ видитъ мысленно Нью-Іоркь, можетъ быть, еще Чикаго, Бостонъ, калифорнійскій Холливудъ, въ крайнемъ случаѣ присоединяя сюда негрскую экзотику Нью-Орліана или Чарлстона… Но вѣдь на самомъ дѣлѣ это невѣрно. Какъ ни велики главные города Америки, все же представляютъ они, всѣ вмѣстѣ взятые, менѣе одной пятой американскаго населенія. То, что въ этомъ населеніи относится къ столичному типу, едва ли составляетъ на самомъ дѣлѣ болѣе одной десятой. Остальныя девять десятыхъ являютъ собой провинціальную Америку, особую страну, очень мало извѣстную европейцамъ.

***

Кромѣ Нью-Іорка, Чикаго, Бостона и Лосъ-Анжелоса, есть въ Америкѣ средне большіе города, есть просто средніе, есть и совсѣмъ маленькіе. Это — американскій «хинтерландъ», [2] особое царство, вѣдомое намъ лишь по романамъ Синклер Льюиса и Дрейзера и по разсказамъ рѣдкихъ путешественниковъ, заглядывавшихъ въ эту скучную, въ общемъ, страну, живущую, во всякомъ случаѣ, не тѣми ритмами, которыми живетъ столичный фасадъ Америки. «Фасадъ» этотъ съ перваго впечатлѣнія сверхъ-улицъ и сверхъ-домовъ Нью-Іорка стремится заявить о своей принадлежности къ 20-му вѣку!

Но я думаю, что въ среднихъ и малыхъ городахъ юга и центра Америки въ полной силѣ дѣйствуетъ 19-й вѣкъ, да еще въ той особой «интерпретаціи» его, связанной съ именемъ королевы Викторіи, въ «интерпретаціи» тѣмъ болѣе сугубо провинціальной, что вмѣстѣ съ тѣмъ и колоніальной, несмотря на все обиліе лѣтъ, протекшихъ отъ дней Вашингтона.

***

Въ эпоху королевы Викторіи процвѣтала особенно одна добродѣтель — лицемѣріе. Но лицемѣріе всегда и при всѣхъ обстоятельствахъ было излюбленной провинціальной и колоніальной добродѣтелью.

Если, какъ говорятъ, ея тронъ опустѣлъ въ болѣе откровенныхъ нравахъ 20-го вѣка, это не относится къ той Америкѣ, которая продолжаетъ и сейчасъ жить въ 19-мъ. Въ этой Америкѣ сухой режимъ до сей поры находитъ своихъ недалекихъ и неподкупныхъ сторонников.

[1] Противники «сухого закона».

[2] Hinterland — внутренняя страна.

Павелъ Муратовъ.
Возрожденіе, №1983, 6 ноября 1930.

Views: 17

Вл. Ходасевичъ не безъ основанія отмѣтилъ на-дняхъ (въ разсказѣ объ одномъ изъ эпизодовъ жизни Державина), что «голубые глаза» могутъ порою оказывать вліяніе на ходъ исторіи… Но такое вліяніе могутъ оказывать и жадные глаза. Вообще преломленія живой человѣческой личности въ событіяхъ — и событій въ живой человѣческой личности — даютъ часто весьма ироническій комментарій къ старозавѣтной теоріи «непреклоннаго историческаго процесса, стихійно устремленнаго къ неизбежной цѣли», возобновленной, какъ я намедни отмѣтилъ, г. Милюковымъ.

***

Такой ироническій комментарій я нашелъ, — знакомясь, въ послѣдніе дни, съ исторіей маленькаго мѣстечка Ссо (Sceaux), расположеннаго между Орлеанскою и Шатильонскою дорогами. Это — прелестное мѣстечко, едва ли не самое интересное въ окрестностяхъ Парижа. Оно хранитъ въ почти полной неприкосновенностн — ХѴІІ и ХѴІІІ столѣтія. Интересна и исторія этого городка во время революціи. Послѣдняя преломилась въ немъ ярче всего — въ личности и дѣяніяхъ гражданина Пьера-Франсуа Паллуа. Онъ-то и даетъ намъ чрезвычайно красочный ироническій комментарій къ вышеупомянутой пышной теоріи…

***

Сынъ мелкаго кабатчика, Паллуа удачно женился на дочери подрядчика строительныхъ работъ, который и уступилъ ему свое дѣло. Революція застаетъ Паллуа «предпринимателемъ королевскихъ построекъ по департаменту охоты» и богатымъ человѣкомъ. Онъ — крупный подрядчикъ (имѣетъ до 400 рабочихъ), и владѣетъ одиннадцатью недвижимостями. Но окончательно его судьбу устроило взятіе Бастиліи. Можно, однако, сказать и обратно: главнѣйшимъ авторомъ «неизбѣжнаго историческаго процесса», поскольку сей послѣдній выразился въ сокрушеніи Бастиліи, былъ, повидимому, не кто иной, какъ именно Паллуа.

***

Со своими 400 paбочими, имъ спеціально вооруженными и представлявшими собою въ тогдашнемъ Парижѣ весьма значительную силу, — является онъ на площадь Бастиліи въ день ея штурма и сразу чувствуетъ, что на этомъ дѣльцѣ можно заработать. Очень похоже на то, что мысль о разрушеніи государственной тюрьмы (въ которой тогда сидѣло полтора человѣка, причемъ ни одного «политическаго») была пущена имъ же. Во всякомъ случаѣ, уже само его присутствіе — съ 400 рабочими-спеціалистами — повело къ тому, что данное «дѣло» осталось за нимъ. Приступилъ онъ къ нему безо всякой официальной миссіи, т. е. къ разрушенію одной изъ башенъ. Но затѣмъ получилъ и офиціальное порученіе, которое и исполнилъ, увеличивъ число рабочихъ до 1200 человѣкъ.

***

Разрушивъ крѣпость, онъ же и купилъ получившійся въ результатѣ разрушенія матеріалъ. И подъ тѣмъ же угломъ зрѣнія «коммерческаго дѣльца» повелъ онъ и дальнѣйшую патріотическую эксплуатацію — созданного въ значительной степени имъ же самимъ «историческаго событія». Для этой эксплуатаціи онъ открылъ спеціальную мастерскую, изъ которой наводнялъ Францію «маленькими Бастиліями». Онъ разсылалъ во всѣ стороны и «камни Бастиліи», а также и камни съ начертанною на нихъ «Деклараціей правъ». Изъ желѣзныхъ крюковъ Бастиліи онъ дѣлалъ медали, шпаги и иныя всякаго рода издѣлія, которыми и торговалъ. Онъ продавалъ статуэтки, бюсты, табакерки, чернильницы, прессъ-папье — все изъ матеріаловъ Бастиліи. Такъ-то она стала, въ ловкихъ рукахъ Паллуа, настоящею золотою розсыпью.

***

Нечего говорить уже о томъ, что онъ настроилъ изъ ея матеріаловъ нѣсколько домовъ, въ томъ числѣ обширный и прекрасный домъ въ Ссо, въ которомъ и жилъ припѣваючи.

***

Какъ и революціи, Паллуа служилъ вѣрою и правдою и всѣмъ послѣдующимъ режимамъ — мгновенно мѣняя цвѣтъ при каждой перемѣнѣ — и даже удостоился полученія пенсіи отъ короля Людовика-Филиппа. Но, не взирая на его феноменальную гибкость, судьба перестала ему благопріятствовать. Онъ дожилъ до глубокой старости, но умеръ бѣднякомъ — лишившись всего своего состоянія.

Александръ Салтыковъ.
Возрожденіе, №1980, 3 ноября 1930.

Views: 20

Въ послѣдней книжкѣ «Современныхъ Записокъ», вообще содержательной, помѣщена очень интересная статья, подписанная Николаемъ Лугановымъ и трактующая о современной нѣмецкой совѣтофиліи. На всякаго русского читателя содержаніе этой статьи произведетъ впечатлѣніе удручающее! Итакъ, въ той или иной степени, совѣтофильствомъ въ Германіи страдаютъ всѣ — обыватели, соціалъ-демократы, снобы, часть интеллигенціи, даже часть служителей протестантской религіи, причисляющая себя къ числу искателей «новой правды». А тѣ, кто не подвержены совѣтофиліи, какъ напримѣръ, крупные промышленники, военные, націоналистическая молодежь — тѣ одержимы совѣтоманіей, въ смыслѣ оріентаціи своихъ будто бы реальныхъ политическихъ надеждъ.

***

Г. Лугановъ приводить тягостнѣйшіе для русскаго чувства и оскорбительнѣйшіе для всякаго вообще здраваго смысла примѣры нынѣшняго нѣмецкаго совѣтофильства. Одинъ нѣмецкій «религіозный искатель» убѣждаетъ его, что истинное религіозное дѣло совершаютъ красноармейцы, разстрѣливающіе крестьянъ за вѣру, ибо крестьяне эти съ точки зрѣнія нѣмецкаго нео-религіознаго глубокомыслія отстаиваютъ лишь «демоническое» православное суевѣріе… Нѣмецкій читатель зачитывается «гнуснымъ романомъ» (по выраженію г. Луганова) Калинникова «Женщины и монахи», въ томъ же порядкѣ, въ какомъ онъ зачитывался Достоевскимъ! Нѣмецкій лучшій актеръ, желающій въ угоду избранной публикѣ «символизировать Россію» въ образѣ Павла I, выступаетъ на сценѣ одѣтымъ въ шаровары и красную рубаху, съ привязанной къ поясу иконой, путающейся въ ногахъ, и заткнутымъ за поясъ кнутомъ…

***

Но довольно этихъ примѣровъ… Такихъ примѣровъ можно было бы привести сотни и сдѣлать выводъ, что Германія духомъ больна. Это очень печально, конечно, но національная болѣзнь, какъ и <мѣ>cтная болѣзнь, могутъ быть признакомъ внутреннимъ и не касающимся сосѣдей. До нѣмецкой культурной совѣтофиліи намъ могло бы не быть никакого дѣла, если бы только она не сопровождалась нѣмецкой политической совѣтоманіей. При наличности таковой безразлична для насъ повальная зараженность нѣмецкаго общества совѢтскими вкусами, совѣтскими симпатіями, совѣтскими точками зрѣнія, совѣтскими связями. Она дополняетъ общую картину положенія. Совѣтская республика является при этихъ условіяхъ для Германіи страной исключительнаго и всесторонняго благопріятствованія.

***

Нѣкоторыя указанія въ статьѣ г. Луганова позволяютъ заключить, что означенное благопріятствованіе налагаетъ на нѣмецкое общество обязанность неблагопріятнаго, непріязненнаго даже отношенія къ русской эмиграціи. Очевидно, не только нѣмецкое правительство, но и нѣмецкое общество находитъ разумнымъ <въ> этомъ считать насъ quantité négligeable. [1] Переубѣждать нѣмцевъ въ этомъ мы не собираемся! Но мы обратили бы вниманіе нѣмецкихъ совѣтофиловъ и совѣтомановъ на одно обстоятельство. Въ политическомъ и снобистическомъ діалогѣ со «страною совѣтовъ» они слышатъ голосъ совѣтовъ, но они не слышатъ голоса страны, находящейся подъ замкомъ и печатью совѣтовъ. Зарубежные русскіе люди при всемъ разнообразіи своихъ выводовъ согласны въ одномъ: они не претендуютъ говорить отъ имени этой несчастной страны. Но они все-таки знаютъ, что говорятъ на общемъ съ нею языкѣ — на русскомъ языкѣ. Или въ самомъ дѣлѣ въ нѣмецкомъ обществѣ распространилось теперь мнѣніе, что этотъ языкъ «наконецъ упраздненъ» и замѣненъ рѣчью совѣтской, чередующей для нѣмецкаго уха неприкрытую лесть и прикрытую угрозу?

[1] Quantité négligeable (фр.) — пренебрежимое количество.

Павелъ Муратовъ.
Возрожденіе, №1979, 2 ноября 1930.

Views: 18

Дубравы, гдѣ въ тиши свободы
Встрѣчалъ я счастьемъ каждый день…

Пушкинъ.

Дубъ,
Кленъ черно,
Илимъ,
Вязъ толстой,
Карагачъ черно,
Лиственица черно,
Сосна,
Дубъ всякой, илимъ, вязъ и сосну толстую, кромѣ самой нужды не рубить. А буде на какіе заводы дубъ понадобитца или въ алтилерію, брать указы изъ адмиралтейства.

Эту торопливую замѣтку 1719 года подтверждали десятки указовъ: при Петрѣ дубъ сталъ въ Россіи древомъ священнымъ.

Два старыхъ дуба росло въ Кроншлотѣ. Петръ повелѣлъ обнять ихъ рѣшеткой и въ любую погоду навѣщалъ свой дубовый шатеръ.

— Если бы вся Россія такъ же покрылась дубами, — говорилъ Петръ. — Я желалъ бы видѣть въ Россіи такъ много дубравъ, какъ на сихъ двухъ желудей и листвы.

Дубовая роща въ Сестербекѣ, Дубки подъ Петергофомъ, заповѣдники, гдѣ самъ Петръ обрѣзалъ молодыя деревья. Прохожая сволочь обломала и осквернила дубовую рощу подъ Петергофомъ. Пойманныхъ отдали подъ кнуть, на площадь, подъ барабаны. Барабанъ сзывалъ всѣхъ на площадь, чтобы свидѣтельствовать нещадную казнь тѣмъ, кто повреждаетъ священные дубы.

Дубы Петра въ Кіевѣ, въ Ригѣ, въ Ревелѣ, въ Олонцѣ. Петръ сѣялъ Россію желудями и лопата государя, гдѣ только ни бывалъ онъ, рыла землю подъ дубы. На владычной дачѣ подъ Ригой и я сидѣлъ подъ дубомъ Петра, точно подъ громадной колонной. Дубъ Петра сквернили бунтовавшіе солдаты, его жгли съ корней, ему разворотили дупло. Рижскій владыка Іоаннъ самъ обилъ дубъ желѣзными скобами, дупло завалилъ кирпичинами и теперь торжественно шумитъ темнозеленая Петровская листва. Петръ любилъ дубъ, и еще кленъ.

Изъ Варшавы, въ 1707 году, Петръ писалъ минъ геръ гротфадару Кикину: По письму вашему увѣдомилисъ мы о дубовой рощѣ, которой большая часть посохла, того ради нынѣшнею осенью заранѣе присмотри нѣсколько небольшихъ дубовыхъ, а лучше кленовыхъ деревъ молодыхъ.

Указомъ 1721 года всѣмъ жителямъ Санктъ-Питербурха повелѣно «садить клены по улицамъ и тѣ клены огораживать ящиками такими обрасцомъ, какъ сдѣлано на Адмиралтейскомъ Острову, противу мытнаго двора».

Клены, каштаны, но всего чаще дубы, мелькаютъ въ замѣткахъ, запискахъ и указахъ Петра, какъ бы осѣненныхъ и перевитыхъ дубовыми лаврами.

Свѣжій шумъ, звонъ дубовъ, бодрый гулъ верфей, просторный свѣтъ моря съ удивительной силой таятся въ любой замѣткѣ государя. Петръ, съ его учащеннымъ дыханіемъ, съ острыми глазами, заливаемыми быстрымъ каримъ свѣтомъ, Петръ, задыхавшійся отъ бѣга и всѣхъ торопящій, со страшной силой встаетъ въ самыхъ обиходныхъ запискахъ своихъ, нацарапанныхъ рѣзко и наспѣхъ гротфадарамъ, и точно бы слышенъ сквозь вѣка мужественный и крѣпкій голосъ Петра, его радостный клекотъ, трубный гласъ Россіи:

Господамъ оѳицерамъ морскимъ и сухопутнымъ и солдатомъ и матрозомъ мой должной поклонъ отдать и сею викторіей поздравить.

***

Швецкую шлюпку, которая прежде у насъ бывала, пришли нынѣ сюды немедленно, да краснаго сукна на мѣсто, гдѣ сидѣть, аршина два или три.

***

Не забудь о ѳонтаннахъ такожъ трубъ на третью ѳонтану вели изготовить, которыя дѣлалъ Ѳедоръ Васильевъ орденомъ коринти.

***

Сего моменту, пріѣхалъ я на корабль адмиральской, на которомъ многово не обрѣлъ, что потребно, а именно: большого котла, аконницы ни единой, столяра и плотника такоже ни однаго, ниже доски сухой для забранія шхоту, такоже ни стола, ни стула, въ чемъ мнѣ не безъ стыда будетъ тако корабль адмиралу представить, въ чемъ будете вы отвѣтъ въ семъ просмотрѣніи дать.

***

Я при отъѣздѣ своемъ позабылъ вамъ отдать чертежи кораблю 80 пушекъ для посылки къ Гарлею и оный чертежъ у меня въ токарни, и чтобы время не терять, возьми ево и пошли въ Казань, только не ошибитесь, моево не пошлите, а лежатъ вмѣстѣ.

***

У господина Ѳилатьева возьми пропорціональной циркуль и пришли сюды. Также купи простыхъ цыркулей десятка два или три и пришли сюды купно съ мѣдными перышками, которыми рисуютъ.

***

Великую нужду имѣемъ, а наипаче въ смолѣ, салѣ и веревкахъ, ибо два корабля здѣсь валяемъ: Аксѳортъ и Арондель, а смолить и подмазать нечѣмъ.

***

Поищи какова малова, который бы умѣлъ горазда по-галански и по-русски и чтобъ не очень глупъ былъ, и привези его съ собой.

***

Сыскать бухгалтаря, чтобы училъ протчихъ…

***

Утромъ я нашелъ на моемъ столѣ кленовый листокъ. Покоробленный и высохшій, онъ движется по столу туда и сюда, какъ коричневый корабликъ, даже отъ дуновенія страницъ книги, перекидываемыхъ мною. Разсматривая мѣдный листокъ, я думалъ о моемъ государѣ Петрѣ, который любилъ дубы и еще клены.

Самъ Петръ, его бурный и грубый языкъ показались мнѣ тогда похожими на бодрую осень, съ ея мѣдными гроздьями, ядреной свѣжестью, великолѣпіемъ холоднаго буйства. Никто ни до Петра, ни послѣ Петра не говорилъ такимъ могучимъ языкомъ въ Россіи. Языкъ Петра какъ каленая мѣдь или какъ чудовищная ода человѣческой стремительности, силѣ, дѣлу, побѣдѣ…

Пожухлый листъ шуршитъ на моемъ столѣ отъ легчайшаго дуновенія, и когда я касаюсь его хрустящихъ концовъ, онъ кажется мнѣ сгорѣвшимъ свидѣтелемъ небывалыхъ сновъ, несбывшихся сновъ Петра о дубравной державѣ россійской, которой должно было воздвигнуться, какъ новой Элладѣ, среди верфей и мачтъ, подъ звонкой колоннадой дубовъ и кленовъ.

Развѣтвленія крутыхъ жилъ трехлапчатаго листка точно бы ведутъ меня по мѣднымъ тропамъ въ бурыя поля, въ мурчуги и колдобины, въ болота и боры и кажется, что свѣтитъ надо мною холодно-алое русское небо.

Завѣшанные холоднымъ туманомъ перелѣски открываютъ мнѣ нечаянное путешествіе по кленовому листу и вижу я русскій листопадъ.

Я вижу, какъ въ бурую балку скатываются красныя и желтыя вершины деревъ, точно курчавыя волны, замершія на дикомъ разбѣгѣ. Я стою въ тишинѣ. Слетаетъ желтый листъ березы, движется косо едва кружась, и его легкій полетъ кажется таинственнымъ и живымъ. Листокъ едва коснулся моей шляпы, пощекоталъ щеку и припалъ къ рукаву: онъ почему-то выбралъ меня для вѣчнаго покоя. Я вижу теперь, что мокрый листъ какъ желтое сердце и его изъѣденный кончикъ похожъ на тончайшее кружево, сквозящее на моемъ рукавѣ коричневой паутиной.

Мой слѣдъ на тропѣ наливается стылой водой, я проваливаюсь въ мокрыя груды прѣли. Свѣжо, кисло и пряно дышитъ сырая земля осенней ярью. Въ ельникѣ сразу меркнетъ свѣтъ, дымно отъ росы въ темно-зеленомъ сумракѣ, свѣтлыя капли дрожатъ на развешанной паутинѣ, а когда продерешься изъ ельника, еще долго будешь сдувать съ губъ и съ лица мокрыя нити.

Видна съ обрыва осенняя багряница, лѣса, курящіеся туманомъ. Точно въ великолѣпіи недвижной бури, замерли восхищенные бурей лѣса, поваленные черные стволы, сломленные аркады вѣтвей, вершины, бьющія багряными вихрями. За балкой, за ямищей дымнаго яра, заваленнаго палью, лѣса стоятъ стѣной красной мѣди, сотрясаемой листопадомъ. Они пылаютъ яро и холодно, и чудится вотъ-вотъ услышишь трубный ихъ гласъ, пронзительную мѣдь.

Шумитъ за балкой дубрава. Тамъ были дуплистые суходольные дубы во мхахъ, съ сухими вершинами, которыя скрежетали подъ вѣтромъ, были дубы желѣзные, низкіе и широкіе, въ заржавѣвшей корѣ, густолиственные и вѣчно шумящіе, тамъ были высокіе вязы и ясени съ блистающей листвой, была рудовая сосна. Священный сумракъ былъ въ дубравѣ за балкой, какъ въ громадномъ храмѣ, подъ языческой колоннадой, и мнѣ казалось тамъ, что я несу невидимую лиру, я бряцалъ на невидимыхъ, туго натянутыхъ струнахъ и пѣлъ безсвязные гимны и оды… Кленовый листъ пошевелился на моей рукѣ: вѣроятно кто-то открылъ за мною дверь.

Мѣдный листокъ, точно бы хваченный съ исподу вишневымъ огнемъ, куда, въ какіе русскіе дубравы завелъ онъ меня? Въ тѣ дубравы мнѣ уже не вернуться, да ихъ больше и нѣтъ. Давно измельчали дубравы, поросли глухой болотной березкой, осинникомъ, и ржавыя болота стынутъ на выгорѣвшихъ пустыряхъ.

Ржавыя болота, мельчающія рѣки, пески, перекаты, мелкій мочажинникъ, ничтожество голой равнины, гдѣ копается въ суглинкѣ подъ сквозными вѣтрами измельчашій и ничтожный человѣкъ.

Желуди, посѣянные Петромъ, не взошли въ силѣ и не взросли въ мощи его, дубы и клены его не осѣнили Россіи.

Не осѣнили. Я сталъ дуть на кленовый листокъ и онъ тронулся, сухо шурша, по моей ладони, палъ съ моей руки на книгу, повлачился по ея листу, какъ горбатый полузатонувшій корабликъ, терпящій крушеніе, заскребъ по столу и зацѣпился на самомъ краю, точно пытаясь вскарабкаться.

Я сдунулъ его.

Иванъ Лукашъ.
Возрожденіе, №1993, 16 ноября 1930.

Views: 20

Въ морѣ. — Отчаянное положение. — Пересадка на «Кронштадтъ». — «Жаркій» одинъ на буксирѣ. — Входъ въ Босфоръ.

Тревожно и тяжко, какъ больной, метался нашъ «Жаркій» на сѣрыхъ волнахъ, срывая съ нихъ бѣлые гребешки. Качаетъ порядочно. Брызгами соленой воды обдаетъ мостикъ и палубу. А ѣсть почти нечего: сухой хлѣбъ, каша, немного мяса. Особенно трудно приходится женщинамъ и дѣтямъ, не привыкшимъ къ этой тѣснотѣ, качкѣ и непогодѣ. Черезъ всю палубу имъ пройти трудно, почти невозможно.

«Кронштадтъ» идетъ передъ нами ровно-ровно, не качнется. Наши пассажиры ему завидуютъ.

Передъ наступленіемъ темноты одинъ изъ буксировъ лопнулъ. Если лопнетъ второй, мы останемся одни въ темнотѣ. Катера уже оторвались. Такъ какъ команды на нихъ не было, ихъ предоставили собственной участи. Гдѣ ихъ искать тяжелому и неповоротливому «Кронштадту»?

Вѣтеръ свѣжѣетъ, волны растутъ, приближается непогода. Въ одномъ котлѣ уже развели пары, пустили въ ходъ паровой штурвалъ и отопленіе. А то холодъ и мокрота царили на всемъ миноносцѣ. Теперь стало легче.

Какъ мы ожидали, лопнулъ и второй буксиръ. Мы остановились и запрыгали на волнахъ. «Кронштадтъ» не видитъ, удаляется и скрывается въ темнотѣ. Сообщить ему нечѣмъ. Но вотъ, слава Богу, на немъ замѣтили. Онъ поворачиваетъ и возвращается.

«Жаркій», какъ мячикъ, прыгаетъ съ одной волны на другую. Иногда клюетъ носомъ. Всю новую часть команды и пассажировъ укачало совершенно. Жаль на нихъ смотрѣть. Старые «жарковцы», какъ ни въ чемъ не бывало, работаютъ по заводкѣ новыхъ концовъ на «Кронштадтъ». Черезъ часъ снова идемъ. Заведены наши послѣдніе тросы.

Весь день проходить благополучно. Голодно и тѣсно. Къ ночи одинъ изъ буксировъ опять перетерся. Держимся на второмъ. Къ утру перетрется и второй.

Снова «Жаркій» болтается одинъ среди разбушевавшихся волнъ. На этотъ разъ не такъ просто завести буксиры на «Кронштадтъ». Онъ нѣсколько разъ подходитъ къ намъ, но ничего не выходитъ. Вѣтеръ относить въ сторону закидываемый конецъ. А ближе подойти опасно. На такой волнѣ, того и гляди, вдребезги разобьетъ «Жаркаго» о корму «Кронштадта».

Нашъ старый боцманъ, стоя на носу миноносца, съ головы до ногъ обдаваемый волнами, показываетъ чудеса ловкости. Вотъ-вотъ, кажется, унесетъ нашего добраго старика. Вокругъ него промокшая до костей молодежь выбираетъ изъ воды порванные тросы, складываетъ ихъ, чинитъ, заводитъ снова. Промучались 4 часа. Наладили. Пошли дальше. Непогода не унимается. Временами идетъ дождь. За весь день не встрѣтили ни одного корабля.

Въ 4 часа снова одинъ за другимъ лопнули оба буксира. Люди казались до того измученными, что сердце разрывалось снова будить ихъ, звать на работу. Ничего не подѣлаешь. Безъ конца опять продолжались эквилибристическія движения въ темнотѣ подъ напоромъ волнъ.

«Кронштадтъ» проявляетъ все большее нетерпѣніе и все меньшую предупредительность. Грозитъ даже насъ бросить, т. к. иначе у него не хватитъ угля дойти до Константинополя. На этотъ разъ мы рѣшили завести лишь одинъ буксиръ, но болѣе длинный, составленный изъ двухъ срощенныхъ прежнихъ буксировъ и якорной цѣпи. А то наши были слишкомъ коротки и миноносецъ на качкѣ, зарываясь носомъ, рвалъ ихъ всей своей тяжестью. На болѣе длинномъ, отвисающемъ на водѣ, качка не отражается.

Черезъ два часа работа еще не кончена. Нетерпѣливый «Кронштадтъ» уже семафоритъ, что насъ оставляетъ. Въ спѣшкѣ работа клеится еще хуже. Наконецъ тронулись дальше. Успокоились, завалились спать. Но ненадолго. Меньше, чѣмъ черезъ часъ якорная цѣпъ лопнула, и мы опять заболтались одни среди моря.

Погода все свѣжѣла, волны начинали заливать миноносецъ, средствъ для откачиванія у насъ не было. Въ каютъ-компаніи и кубрикахъ вода стояла уже по щиколодку, переливаясь съ одного борта на другой и плескаясь о встрѣчные предметы. Ее откачивали брандсбойтомъ и ведрами. Но это лишь еще больше утомляло выбившуюся изъ силъ команду.

***

Я спалъ послѣ вахты и заводки буксировъ. Проснувшись отъ необычайнаго шума и взглянувъ въ узкій иллюминаторъ, я не повѣрилъ глазамъ своимъ.

«Жаркій» качался у борта «Кронштадта», ярко освѣщенный его люстрами и прожекторомъ. Была начата перегрузка нашего имущества на транспорты. Оказалось, что «Кронштадтъ» успѣлъ снестись по радіо съ командующимъ флотомъ, доложилъ ему въ чрезмѣрно пессимистическомъ видѣ обстановку и просилъ разрѣшенія оставить «Жаркаго». Скоро пришелъ отвѣтъ: «„Жаркаго“ потопить, принявъ команду и цѣнные грузы».

— Хорошій будетъ намъ нагоняй отъ командира, — была моя первая мысль. — Единственный разъ онъ поручилъ намъ «Жаркаго» и мы его ни болѣе ни менѣе какъ утопили…

Съ «Кронштадта» уже прибыло нѣсколько десятковъ человѣкъ, которые и начали на лебедкѣ поднимать наши грузы. Пассажировъ съ большими усиліями подняли по штормъ-трапу. Дѣтей матросы снесли на рукахъ.

Бѣдная собачка г-жи И., вывезенная ею весной изъ большевицкой Россіи, упала въ воду и была раздавлена между бортами обоихъ кораблей. Эта участь грозила каждому оступившемуся на веревочномъ безконечно длинномъ трапѣ. Хотя «Жаркій» стоялъ съ подвѣтренной стороны, его ужасно качало и было мудрено попасть съ его мостика на болтавшійся въ воздухѣ трапъ.

Наконецъ, наступила и наша очередь, команды миноносца, покидавшей его послѣдней. Взявъ всѣ секретные документы, шифры, печати и иныя книги, я простился мысленно съ «Жаркимъ», на которомъ столько проплавалъ, и поплелся къ мостику. Высоко-высоко надо мной виднѣлась палуба «Кронштадта». Иногда набѣжавшая волна подкидывала насъ на полпути къ ней. Этимъ моментомъ надо было воспользоваться и ухватиться за штормъ-трапъ, послѣ чего миноносецъ опять летѣлъ внизъ, въ темную пучину, а человѣкъ оставался одинъ висѣть въ пространствѣ.

Потерявъ за послѣдніе дни много силъ, я осторожно поползъ вверхъ, придерживаясь одной рукой и стараясь не выронить свой цѣнный грузъ. Посмотрѣлъ вверхъ — конца нѣтъ пути, посмотрѣлъ внизъ — черная вода и на ней немилосердно выворачиваетъ маленькаго, скрывающагося въ волнахъ «Жаркаго». Стало жаль его, закружилась голова. Еще одно усиліе и осталось только перекинуться черезъ фальшбортъ «Кронштадта».

— Еще немного, тутъ свои, — раздался надо мной знакомый голосъ моего лицейскаго товарища Ш. и нѣсколько крѣпкихъ рукъ ухватились за меня.

Перегрузка кончилась благополучно. Но «Жаркаго» мы все-таки не покинули. Отвоевали на «Кронштадтѣ» длинный и хорошій тросъ и завели его на «Жаркаго». Совсѣмъ маленькій, онъ продолжаетъ одинъ, безъ команды прыгать на волнахъ, далеко за «Кронштадтомъ». Вся надежда теперь на Николая Угодника. Если оторвется — погибнетъ на вѣки. Непогода стала дѣйствительно стихать и волненіе улегаться. На высокой кормѣ «Кронштадта» мы ни на минуту не отрывали отъ «Жаркаго» своихъ глазъ. Слава Богу, онъ все идетъ, не отрывается.

***

«Кронштадтъ» представлялъ собой маленькій своеобразный городокъ, или еще скорѣе, муравейникъ. Вся верхняя палуба, особенно, когда погода исправилась, была полнымъ полна народомъ. За развѣшанными въ разныхъ направленіяхъ одѣялами, шинелями и полотенцами, за разставленными ящиками и сундуками, да и безъ нихъ, устроились отдѣльныя семьи или группы людей. Спали на чемъ попало, чаще всего на палубѣ. Чтобы куда-нибудь пройтись, или кого-нибудь разыскать, нужно было перейти черезъ безчисленное количество ногъ, преодолѣть немало препятствій и разспросить безконечное число лицъ. Во внутреннихъ помѣщеніяхъ, пожалуй, еще хуже. По трапамъ сновали праздные, выбитые изъ колеи люди, не могущіе найти себѣ ни покоя, ни мѣста. Всѣ громадныя мастерскія и трюмы сверху до низу были переполнены гнѣздящимися между самодѣльными перегородками людьми. Изъ какого-нибудь угла доносились звуки мелкой перебранки изъ-за чайника или захваченнаго лишняго квадратнаго дециметра палубы, казавшіеся, однако, въ этой обстановкѣ чрезвычайно существенными. Но большинство бѣженцевъ, которые были уже не новички въ подобныхъ обстоятельствахъ, дѣловито и умѣло устроившись, были вполнѣ довольны своей участью, спокойно и часто не безъ юмора переносили свое беззаботное положеніе.

Некоторыя дамы умудрились даже довольно уютно устроить свои углы, развѣсивъ на простыняхъ и одѣялахъ фотографическія карточки. Посѣщая другъ друга, дѣлились влечатлѣніями, опасеніями, тяжелыми думами. Чаепитіе у большинства занимало почти весь день. У камбуза, передъ раздачей пищи, у крановъ горячей воды и у другихъ мѣстъ стояли безконечныя очереди. Но это мало кого раздражало, а скорѣе наоборотъ нарушало однообразіе трюмной жизни. Съ разныхъ сторонъ, вполголоса, будто боялись нарушить чей-то покой, раздавались грустныя хоровыя пѣсни.

Ночь прошла спокойно, а съ утра на горизонтѣ стали темнѣть возвышенности, обрамляющія Босфоръ и столь хорошо извѣстныя нашему флоту въ теченіе всей войны. Берегъ все приближается, началъ ужъ обозначаться и Босфоръ. Къ нему вѣеромъ съ разныхъ сторонъ подползали наши невзрачные, разныхъ типовъ и величинъ корабли. Горы были голыя, красновато-желтыя, некрасивыя и очень мрачныя. Въ зимнюю пору нашъ крымскій берегъ, не говоря уже о кавказскомъ, куда пригляднѣе.

Въ полдень, наконецъ, мы стали втягиваться въ Босфоръ. На берегу, наблюдая за необычайной картиной приближенія такого страннаго флота, собрались толпы жителей, которые привѣтливо махали платками, фесками, флагами, полотенцами, а изъ оконъ иногда цѣлыми простынями. Несчастье, одинаково сурово обрушившееся на обѣ стороны, сблизило русскихъ и турокъ.

У Каваки «Кронштадтъ» сталъ на якорь. Это карантинъ. Осмотра никакого не было. Прибылъ врачъ. Ему сказали, что заболѣваній нѣтъ, повѣрилъ и уѣхалъ. Намъ разрѣшили двинуться дальше въ бухту Модъ, гдѣ собирался русскій флотъ, но приказали поднять желтый карантинный флагъ. Вѣроятно это была одна изъ мѣръ, принятыхъ, чтобы изолировать насъ отъ берега.

Скоро на шлюпкѣ къ намъ прибылъ ст.-лейт. М., но вопреки нашимъ ожиданіямъ, онъ никого не бранилъ. Мы снова перебрались на «Жаркаго» и стали срочно приводить въ порядокъ его поистинѣ ужасный видъ.

Сергѣй Терещенко.
Возрожденіе, №1990, 13 ноября 1930.

(Продолженіе слѣдуетъ).

Views: 23

Приказъ объ эвакуаціи. — За работой. — Севастополь. — На буксирѣ. — Столкновеніе въ морѣ. — Гибель «Бориса»

28 октября (по ст. ст.), подъ вечеръ, какъ громъ, грянула вѣсть о пораженіи на Перекопскомъ фронтѣ и объ эвакуаціи Крыма.

Сначала кто-то изъ офицеровъ принесъ эту вѣсть изъ города, а потомъ командиръ получилъ секретный пакетъ изъ штаба. Послѣ полученныхъ въ лѣтнихъ бояхъ поврежденій, нашъ «Жаркій» стоялъ въ ремонтѣ съ разобранными машинами, безъ рулевого привода, безъ динамо-машины и съ течью въ носовой части. Раньше двухъ мѣсяцевъ не могло быть и рѣчи о выходѣ въ море.

Секретный приказъ предвидѣлъ наше положеніе: было приказано «Жаркаго» покинуть, а команду перевезти на «Звонкій». Однако командиръ старш.-лейт. М. спокойно сказалъ, что всѣ суда выйдутъ и приказалъ готовить «Жаркаго» къ походу. Это насъ успокоило, т. к. было бы невыносимо тяжело оставить большевикамъ нашъ миноносецъ, на которомъ мы плавали дружной семьей вотъ уже почти два года, участвуя во всѣхъ операціяхъ противъ красныхъ.

Было рѣшено срочно отобрать у заводовъ сданныя имъ для исправленія машинныя части, кое-какъ собственными средствами собрать рулевое управленіе, а остальную сборку сдѣлать на походѣ на буксирѣ у какого-нибудь транспорта. Хотя насъ пугали общей забастовкой севастопольскихъ рабочихъ, невозможностью проникнуть на заводъ и получить наше добро, все это прошло безъ всякихъ затрудненій и только пришлось динамитнымъ патрономъ взорвать двери одной изъ мастерскихъ, сторожъ которой былъ такъ перепуганъ надвигающимися событіями, что рѣшилъ скрыться заблаговременно изъ Севастополя.

Мы заработали днемъ и ночью. Къ вечеру слѣдуюшаго дня на корабли стали съѣзжаться семьи моряковъ. Каждый корабль беретъ своихъ, т. к. иначе имъ часто некуда погрузиться. Во время такой спѣшной работы, посторонніе на палубѣ — помѣха страшная. Весь миноносецъ заполненъ людьми и заваленъ вещами. Во внутреннихъ помѣщеніяхъ не повернуться.

По утвержденію боцмана, у насъ «35 женщинъ и дитевъ». Уступили имъ койки, каюты, каютъ-компанію. Спимъ по очереди на свободныхъ мѣстахъ. Да и не до сна. Приляжешь часа на два и снова за работу, погрузку и ремонтъ.

Около двухъ часовъ ночи я прилегъ на единственномъ оставшемся свободномъ мѣстѣ, подъ столамъ въ каютъ-компаніи, a на разсвѣтѣ кто-то меня уже безцеремонно вытолкнулъ совершенно заспаннаго оттуда и занялъ мое мѣсто.

***

Утромъ былъ въ городѣ. Паники никакой. Всѣ улицы и спуски, ведущіе къ пристанямъ, совершенно забиты повозками и людьми. Но спокойно ждутъ очереди. Рѣдко происходитъ давка. Юнкера охраняюгъ городъ. Магазины закрыты. Казалось, что уѣзжаетъ и грузится на пароходы весь Севастополь. Кое-гдѣ на окраинахъ начались грабежи. Робко брали брошенное, конные патрули немедленно водворяли порядокъ.

О фронтѣ и даже о большевикахъ какъ-то забыли. Фатальное отупѣніе охватило толпы безпомошныхъ людей. Доходили слухи о занятіи красными Симферополя, о происшедшемъ тамъ возстаніи мѣстныхъ большевиковъ, о смѣлыхъ дѣйствіяхъ ген. Кутепова.

Къ вечеру «Кронштадтъ» и стоявшіе рядомъ съ нами миноносцы, закончивъ погрузку, стали медленно одинъ за другимъ вытягиваться на внѣшній рейдъ. «Жаркій» остался съ «Гайдамакомъ» у огромныхъ опустѣвшихъ пристаней.

Мы все, не переставая, грузили новыя и новыя вещи. Толпа заводскихъ рабочихъ суетилась на берегу, подбирая брошенное имущество, тащили обмундированіе и провіантъ изъ складовъ. Многіе несли къ намъ на палубу тяжелые мѣшки, всячески намъ помогая снабдить миноносецъ въ далекій и неизвѣстный путь.

Трудно было себѣ представить, что это тѣ самые рабочіе, которые столько разъ бастовали, всячески выражая свое сочувствіе большевикамъ и ставя нашу армію въ еще болѣе трудное положеніе. Многое перемѣнилось за мѣсяцъ управленія Крымомъ ген. Врангелемъ, и рабочихъ, способствовавшихъ отъ всего сердца бѣлогвардейскому миноносцу уйти отъ красныхъ, было не узнать. Они уговаривали насъ остаться, обѣщая свое заступничество. Но никто изъ команды не измѣнилъ своего рѣшенія.

Остались лишь семейные, старослужилые матросы, которые о томъ сразу заявили, согласно приказа Главнокомандующаго, предоставившаго всѣмъ право избрать свою дальнѣйшую участь. На мѣсто ушедшихъ изъ арміи было принято 20 солдатъ для приспособленія къ матросской службѣ. До конца плаванія своимъ неумѣніемъ и нерасторопностью они составляли кошмаръ нашего бѣднаго Демьяна Логвиновича.

Темнѣло. Городъ и пристани совершенно опустѣли. Медленно прошли мимо насъ «Ялта» и «Александръ Михайловичъ» съ ранеными. Немного погодя, неизвѣстно откуда, рабочіе на рукахъ принесли 6 умиравшихъ, оставленныхъ въ госпиталѣ, но доползшихъ до рейда въ страхѣ большевицкой расправы.

У вокзала вспыхнулъ огромный пожаръ, своимъ тревожнымъ заревомъ, освѣтившимъ красными контурами весь городъ, выступившій изъ темноты. То горѣла мельница Родоконаки, гдѣ были расположены богатѣйшіе склады американскаго Краснаго Креста. Говорили, что сами американцы ихъ подожгли, чтобы не оставить большевикамъ. Вѣрнѣе, что начавшія еще съ вечера ихъ грабить бабы нечаянно ихъ подпалили. Никакія попытки пожарныхъ, подоспѣвшихъ юнкеровъ и комплектованнаго командой «Жаркаго» буксира «Пригодный» съ его довольно сильнымъ пожарнымъ краномъ, не могли оправиться съ огнемъ. Онъ быстро распространился по всѣмъ 6 этажамъ зданія, охвативъ сразу всѣ помѣщенія. Страшно было смотрѣть, какъ изъ многочисленныхъ оконъ, найдя благопріятную пищу, вырывались съ возрастающимъ трескомъ бѣшеные языки пламени, какъ обрушивались среди тысячей искръ, разлетающихся по всѣмъ направленіямъ, тяжелыя балки, какъ обезумѣвшія отъ страха женщины, не находя свободнаго выхода, бросались изъ верхнихъ этажей и разбивались, часто уже совсѣмъ обгорѣвшія, о камни мостовой. Недалеко отъ пристани стояли на вагонахъ разбитые въ недавнихъ бояхъ танки и броневые автомобили. Ихъ темные мрачные силуэты печально выдѣлялись на заревѣ пожара.

Всюду валялись брошенные ружья, пулеметы, револьверы, пулеметныя ленты, раскрытые разорванные чемоданы, иногда шкафы, кровати, экипажи, повозки. Сначала старались все захватить, но скоро убѣждались, что на это не хватитъ ни силъ, ни возможностей, ни времени. Приходилось бросать вещь за вещью, разставаться съ самыми нужными предметами, въ полной мѣрѣ, еще на русской землѣ, обращаясь въ бѣженца, т. е. въ человѣка, владѣющаго только тѣмъ, что былъ въ состояніи самъ нести.

Въ это время уже подходили одна за другой военныя части и грузились у Килленъ бухты на предназначенные спеціально для нихъ траспорты. Главныя силы красныхъ, какъ говорили, находились еще у Бахчисарая, но ихъ конница приближалась къ Севастополю.

Такъ наступилъ послѣдній день нашего пребыванія на родной землѣ. Онъ прошелъ незамѣтно, какъ будто его совсѣмъ и не было въ нашей жизни.

Уже съ утра у пристаней Южной бухты не было видно никакихъ судовъ. Ушелъ и «Гайдамакъ», оставивъ насъ однихъ у Минной пристани. Улучивъ время, въ послѣдній разъ я сбѣгалъ въ городъ. Улицы были пустынны и грязны, всѣ двери заперты, караулы юнкеровъ обходили центральные кварталы и сосредотачивались на Нахимовской площади. Власть въ городѣ была передана городскому самоуправленію. Уже появились вооруженные милиціонеры съ бѣлыми повязками на рукахъ.

Въ соборѣ Св. Архистратига Михаила нѣсколько военныхъ торопливо ставятъ свѣчи и кладутъ поклоны. Нельзя судить по ихъ усталымъ и загорѣлымъ лицамъ, куда они собираются — въ невѣдомый путь, въ горы, или просто остаются дома ждать со смиреннымъ сердцемъ свою неизвѣстную, но страшную участь. На спускахъ къ морю ни одной души. Валяется лишь, какъ и во всемъ городѣ, брошенное, разбитое имущество. Только на Графской [1] толпится еще народъ, провожая Главнокомандующаго и юнкеровъ.

Страшно было смотрѣть, какъ переполнены войсковые транспорты. Вотъ перевернутся, хотя взяты только люди. Несчастныя, исхудалыя лошади равнодушно стоятъ у воды. Нѣкоторыя части въ Артиллерийской и Килленъ бухтахъ топили еще свое вооруженіе съ пристаней. Одинъ за другимъ корабли покидали внутренній рейдъ.

Наступила и наша очередь. Каждый постарался еще хоть на минуту сойти на берегъ. Прощались съ остающимися. Незнакомые обнимались и плакали. Буксиры уже заведены, «Пригодный» напрягся, тросы натянулись и «Жаркій» въ тихій осенній крымскій вечеръ послушно отвалилъ отъ родного берега, пошелъ вдоль такъ хорошо намъ знакомой бухты къ выходу…

Тоска гнетущая. Но всѣ, какъ ни чемъ не бывало, стоять на своихъ мѣстахъ. На внѣшнемъ рейдѣ стояла уже цѣлая эскадра готовыхъ къ отплытію кораблей. На палубахъ стоятъ и сидятъ сѣрые люди и, не отрываясь, смотрятъ на городъ. Качаетъ. Море темное и неуютное. Порывами набѣгаетъ вѣтеръ и замираетъ. «Жаркій», вмѣстѣ съ нѣсколькими сторожевыми катерами и парусной яхтой морского корпуса «Забава» поставленъ на багштовъ громаднаго транспорта-мастерской «Кронштадтъ». Онъ поведетъ насъ на буксирѣ.

***

…Въ 8 час. вечера меня разбудили, было время моей вахты. Командира, получившаго на походъ другое назначеніе, уже не было. Старшій офицеръ былъ назначенъ командиромъ на одинъ изъ транспортовъ. Командованіе принялъ старшій инженеръ-механикъ Б.-К. Младшаго механика не было вовсе. Такъ, въ полной неисправности, безъ старшихъ офицеровъ, съ неопытной командой, переполненный людьми, нашъ «Жаркій» въ зимнюю непогоду на буксирѣ пустился въ плаваніе, которое должно было остаться намъ памятнымъ на всю жизнь и изъ котораго, по словамъ боцмана, насъ вывелъ лишь одинъ Николай Угодникъ.

Медленно обогнули Херсонскій маякъ и пошли вдоль Крымскаго берега до мыса Апи, гдѣ нужно было повернуть въ открытое море. Тутъ только мы узнали, что велѣно идти въ Константинополь, что ни одна держава не согласилась принять насъ, но что Франція обѣщала свое покровительство, въ знакъ чего на гротъ-мачтѣ долженъ былъ быть поднятъ французскій флагъ. На кормѣ по-прежнему оставался нашъ Андреевскій. Но наша апатія была такъ велика, что ближайшая судьба интересовала очень немногихъ.

Насъ обгонялъ цѣлый рядъ транспортовъ и военныхъ судовъ. «Кронштадт» шелъ медленно, не больше 6 узловъ. Да и то хорошо. Мы думали, что за 2 года безвыходной стоянки онъ окончательно мертвыми якорями приросъ къ южной бухтѣ.

На «Жаркомъ» полная тьма. Электричество не горитъ, т. к. не удалось еще развести паровъ. На кормѣ и по бортамъ вмѣсто яркихъ отличительныхъ огней горятъ небольшіе цвѣтные бумажные фонарики. Ихъ едва ли видно далѣе нѣсколькихъ саженей. На палубѣ навалено столько мѣшковъ, ящиковъ, металлическихъ частей машинъ и всевозможныхъ предметовъ, что пройти почти невозможно. Внутри еще хуже и тѣснѣе. Женщины, дѣти, какіе-то незнакомые офицеры. Въ каютъ-компаніи, освѣщенной огаркомъ, не протолкнуться, не найти своихъ вещей, не во что переодѣться, когда промокнешь до костей на мостикѣ. Въ помѣщеніяхъ команды не лучше.

Послѣ того, какъ я сдалъ свою вахту, т. е. послѣ 12 часовъ, «Кронштадтъ» — не знаю, какъ это могло случиться, — въ открытомъ морѣ столкнулся съ ярко освѣщеннымъ шедшимъ ему навстрѣчу пароходомъ. Раздался оглушительный трескъ продавленнаго борта, на таинственномъ незнакомцѣ зашаталась мачта, полетѣли въ воду надстройки, онъ сѣлъ кормой, носъ угрожающе взметнулся къ черному небу, и пароходъ сталъ быстро тонуть. На немъ были видны въ страхѣ мечущіеся люди.

«Кроншдадтъ», забывъ, что у него на буксирѣ 4 корабля, далъ задній ходъ. Мы не знали, получилъ ли онъ поврежденія. На немъ засуетились, забѣгали мирно спавшіе въ трюмахъ люди, но намъ было не до нихъ. Миноносецъ по инерціи катился еще впередъ. Огромная, выше нашихъ мачтъ, корма «Кронштадта» надвигалась на насъ, грозя въ своихъ винтахъ запутать буксиръ и поломать намъ всю носовую часть. Едва успѣли отдать буксиръ, какъ раздался новый трескъ. Рея фокмачты повалилась съ телеграфной антенной на палубу. Корма «Кронштадта» была надъ нами. Были раздавлены шлюпки, пострадалъ мостикъ, на которомъ мы стояли, миноносецъ сталъ полерекъ движенія транспорта, катера смѣшались въ кучу.

Вдругъ въ дрожащемъ лучѣ прожектора, какъ въ волшебномъ фонарѣ, мы увидѣли на темныхъ холодныхъ волнахъ, по которымъ спѣша другъ за другомъ катились бѣлые барашки, тонущій пароходъ. На немъ бѣгали люди и, не видя съ нашей стороны спасенія, отчаянно били въ судовую рынду. [2] Когда же «Кронштадтъ» сталъ описывать свои хитроумныя циркуляціи, эти несчастные стали просто выть благимъ матомъ. Страшенъ былъ человѣческій вой ночью среди бушующаго моря.

Корабль оказался болгарскимъ пассажирскимъ пароходомъ «Борисъ», который спѣшилъ въ Севастополь для эвакуаціи. Не имѣя больше шлюпокъ и не будучи въ состояніи двинуться, мы ничѣмъ не могли ему помочь. Бросились къ катерамъ, но какъ всегда въ такихъ случаяхъ, нельзя было завести моторы, залитые водой. Легко себѣ представить возрастающій ужасъ команды тонущаго «Бориса». Вся надежда была на Севастополь, куда было послано радіо. Но могъ ли онъ еще помочь? Мористѣе прошелъ дреднаутъ «Генералъ Алексѣевъ», не обративъ на насъ никакого вниманія. Наконецъ, къ утру, на всѣхъ парахъ прибылъ французскій буксиръ «Кокъ». Онъ завелъ концы на «Бориса» и пытался отбуксировать его къ берегу, но это ему не удалось, и скоро «Борисъ» затонулъ. Команда была спасена, кромѣ 3 матросовъ, погибшихъ при столкновеніи.

Только къ разсвѣту, послѣ долгихъ хлопотъ, намъ снова удалось завести на «Кронштадтъ» нашъ буксиръ и двинуться дальше. Во время этого переполоха «Забава» оторвалась, и мы потеряли ее въ темнотѣ.

Въ какой-то большевицкой книгѣ, посвященной эвакуаціи Крыма, я впослѣдствіи прочелъ, что большевики, занимавшіе мысъ Айя, насъ обстрѣливали въ эту ночь изъ винтовокъ. Объ этомъ неудачномъ обстрѣлѣ мы даже и не подозрѣвали.

Все утро медленно удаляемся отъ Крымскаго берега. Высокія горы становятся все меньше и постепенно скрываются во мглѣ. Большая часть команды — всѣ, кто свободенъ отъ службы, — собралась на кормѣ и, ни слова не говоря, смотритъ на скрывающуюся землю. Порой кто-нибудь выбѣжитъ изъ кочегарки или изъ машины и тоже украдкой, какъ будто не хочетъ показать своей слабости другимъ, посмотритъ туда же.

Въ полдень силуэты синихъ горъ еще видны.

Въ 2 часа еще чуть темнѣетъ берегъ надъ водой.

Больше ничего не видно. Чужое море плещется вокругъ насъ куда не кинешь взоръ.

— Впередъ смотрѣть, — раздается команда на мостикѣ.

С. Терещенко.
Возрожденіе, №1988, 11 ноября 1930.

(Окончаніе слѣдуетъ.)

[1] Графской пристани.

[2] Колоколъ.

Views: 35