Monthly Archives: August 2021

Александръ Салтыковъ. Летучія Мысли. О Достоевскомъ

Не дана ли вся тема нашей новѣйшей исторіи Радищевскимъ «Путешествіемъ изъ Петербурга въ Москву» (если, разумѣется, расширить смыслъ непосредственно изображеннаго въ этой книгѣ)? И не это ли «путешествіе» и осуществилось, въ наши дни, — въ перенесеніи большевицкой столицы изъ Петербурга въ Москву?

Въ нынѣшнюю недѣлю о Достоевскомъ умѣстно и къ нему подойти — со стороны того же «Путешествія»… И первое, что бросается въ глаза, есть именно то, что у Достоевскаго совсѣмъ нѣтъ Москвы — будто бы ея и не было совершенно въ русскомъ царствѣ! Міръ Достоевскаго — міръ русской провинціи и Петербурга. Москва же — будто и не коснулась его. Впрочемъ, и провинція Достоевскаго немного схематична: она у него — болѣе мѣсто дѣйствія (даже порою только декорація), чѣмъ само дѣйствіе. Она — широко раскрытое въ жизнь окно, но не сама жизнь, не живое существо. Живымъ существомъ, живущимъ полною жизнью, трепещущею, неодолимою и совершенно какъ будто независимою отъ предначертаній автора, отъ его собственной жизни и жизни его героевъ, — является у Достоевскаго только Петербургъ.

Онъ страстно ненавидѣлъ его. Болѣе того: онъ отрицалъ само его бытіе (призрачный, недѣйствительный городъ!). И вмѣстѣ съ тѣмъ онъ каждою своею строчкою (если вдуматься въ нихъ) его утверждалъ. И — ненавидя — любилъ его самою сильною, безсознательною, нутряною любовью: могъ жить только съ нимъ и въ немъ…

***

Въ отличіе отъ писателей съ «параднымъ подъѣздомъ» (какимъ, напримѣръ, <былъ> Толстой, для вящей простоты и ясности часто ставившій на своемъ подъѣздѣ даже вывѣску), — дверь къ Достоевскому незамѣтна. Какъ и двери египетскихъ пирамидъ, она сливается со стѣною и поставлена гдѣ-то сбоку. Ее труднѣе отыскать, и каждый находитъ ее по своему… Впрочемъ, у Достоевскаго не одна, а много такихъ дверей.

Одною изъ нихъ и является, какъ кажется, его ненависть-любовь къ Петербургу… Достоевскій, конечно, несъ въ себѣ революцію и былъ, въ извѣстномъ смыслѣ, ея сыномъ. Но вмѣстѣ съ тѣмъ онъ былъ и сыномъ Имперіи и былъ бы немыслимъ безъ нея. Онъ былъ ея сыномъ не только въ смыслѣ своего масштаба, въ смыслѣ всемірнаго раскрытія заложеннаго въ немъ генія. И не только въ смыслѣ неисчерпаемаго богатства своихъ средствъ. Онъ быль ея сыномъ и въ смыслѣ самого горѣвшаго въ немъ духа… И символическимъ является, въ этомъ смыслѣ, совпаденіе дня его кончины со днемъ смерти Петра (28-го января ст. стиля).

***

И все же Достоевскій не покончилъ съ революціей.

Д. И. Любимовъ вспомнилъ на дняхъ интересную черту Пушкинскихъ празднествъ 1880-го года. Эти празднества бы ли, какъ извѣстно, и торжествомъ самого Достоевскаго, предсмертнымъ его торжествомъ и какъ бы кульминаціоннымъ пунктомъ всей его жизни… «Вы ее разгадали» — раздалось въ залѣ, въ отвѣтъ на заключительныя слова его рѣчи, въ отвѣтъ на слова о пророческой тайнѣ Пушкина, которую пришлось разгадывать его поколѣнію… Да полно! Такъ ли? Разгадалъ ли Достоевскій вѣщую тайну Россіи?

Былъ ли онъ вообще пророкомъ? Да, былъ — поскольку является пророческой вся наша литература, все, что заслуживаетъ въ ней этого имени. Да, былъ — съ тою оговоркою, что, наряду съ вѣщими и озаряющими, дѣлалъ и темныя и неоправданныя пророчества (напр., о близкомъ крушеніи Европы)… Отмѣчу, впрочемъ въ заключеніе, одинъ поразительный по конкретности примѣръ (никѣмъ, какъ кажется, до сихъ поръ не отмѣченный) его мысленныхъ прообразовъ будущихъ дѣйствительныхъ событій… Не напророчилъ ли онъ «уходъ Толстого» — въ уходѣ Верховенскаго-отца (въ «Бѣсахъ»)?

Александръ Салтыковъ.
Возрожденіе, № 2082, 13 февраля 1931.

Views: 20

Григорій Ландау. Объ этническихъ государствахъ. Изъ книги «Сумерки Европы» (1923)

Когда государство строится по этническому принципу, тогда одна нація дѣлается хозяиномъ государства, а, слѣд., оказывающіяся на ея территоріи другія націи ста-новятся ея подчиненными, подвластными, неравноправными, лишь терпимыми, — лишенными свободы своей національной жизни. Если это дѣлается съ помощью силы, то здѣсь не о чемъ дальше и говорить, — мало ли какія совершаются въ жизни и исторіи насилія и преступленія. Но если это дѣлается во имя права и свободы, во имя свободы національной жизни, во имя разрѣшенія тяжкихъ конфликтовъ и избѣжанія безплодной борьбы, какъ, повидимому, предполагаютъ защитники этой идеи, вродѣ Милюкова или Уэлса, — то откуда же рѣшимость отдать на національный потокъ и разграбленіе этническую группу только потому, что она представляетъ меньшинство на данной территоріи; неужели не замѣчаютъ, что этимъ не разрѣшаются, а обостряются національные конфликты, становящіеся безнадежными и роковыми: неужели не видятъ, что, строя государство по этническому типу, узаконяютъ національное угнетеніе меньшинства, включеннаго въ государство и лишеннаго государственности? И къ тому же этимъ методомъ принципіально подрывается та основа, на которой строится здѣсь самая государственность. Игра на меньшинство и большинство — обоюдоострая игра, и прежде всего, именно, игра, могущая въ томъ или иномъ случаѣ удовлетворить національнымъ аппетитамъ, но не могущая разрѣшитъ національные конфликты.

Однако оформленіе государства по этническому признаку ведетъ не только къ отмѣченнымъ вредоноснымъ послѣдствіямъ въ области національнаго же вопроса; оно можетъ оказаться чреватымъ большими бѣдствіями и съ точки зрѣнія объемлющихъ обще-государственныхъ интересовъ.

Вѣдь если, создавая этнографическую географію, руководиться ею для установленія государственныхъ очертаній, то получается, въ особенности на юго-востокѣ Европы, весьма причудливое распредѣленіе, гдѣ городъ долженъ отойти къ другому государству, чѣмъ окружающая его область, гдѣ Hinterland долженъ быть отъединенъ отъ той области, которой онъ служитъ Hinterland’омъ; гдѣ область, тяготѣющая экономически или стратегически къ другой, окажется по этническимъ признакамъ отнесенной къ третьей, съ нею мало общаго имѣющей, гдѣ этнографически выдѣленное государство окажется всецѣло зависимымъ отъ чужого государства въ виду несовпаденія стратегическихъ или экономическихъ границъ съ этническими; гдѣ выходъ къ морю или къ рѣкѣ одной страны окажется въ рукахъ другой, въ немъ вовсе не нуждающейся. Этническій признакъ произведетъ разрывъ другихъ государственно оформляющихъ моментовъ и, слѣд., приведетъ къ слабости, или даже гибели столь эфемернаго государства, либо же къ немедленному нарушенію имъ самимъ того самаго принципа, на которомъ онъ построяется.

Дробленіе на мелкія суверенныя государства, когда оно происходитъ во имя одного лишь этническаго принципа, представляетъ изъ себя, такимъ образомъ, весьма проблематическую цѣнность не только съ точки зрѣнія спеціальныхъ интересовъ тѣхъ самыхъ этническихъ группъ, права которыхъ являются будто единственнымъ стимуломъ европейской заботливости, но и съ точки зрѣнія общихъ задачъ европейской культуры. Что касается самихъ народовъ, то совершенно ясно, что если этнически обусловленная территорія не соотвѣтствуетъ жизненнымъ потребностямъ государственности, то весь народъ можетъ быть поставленъ въ подчиненное положеніе къ другому сосѣднему народу, болѣе сильному, господствующему надъ нимъ въ силу благопріятнаго положенія. И это подчиненное положеніе можетъ привести къ тяжелой эксплуатаціи, къ застою, и въ концѣ концовъ — либо къ фактической, хотя и прикрытой, подчиненности со всѣми сопровождающими ее явленіями, либо превратиться въ изнуряющую дипломатическую, а затѣмъ и военную борьбу. Такой народъ, по этнографическому признаку выдѣленный въ государство, можетъ, оказавшись самодовлѣющимъ и независимымъ отъ государственнаго сожительства съ другими націями, попасть въ еще горшую международную кабалу. Его этническій суверенитетъ будетъ обезпеченъ цѣною упадка самого этноса; національный принципъ восторжествуетъ цѣною упадка національности. И международный миръ будетъ тѣмъ менѣе обезпеченъ, что націи будутъ всѣми силами сопротивляться упадку. Такъ мало можетъ этническая государственность осуществить возлагаемыя на нее задачи.

Что же касается общихъ всенародныхъ интересовъ европейской, міровой культуры, то не слѣдуетъ забывать, что выдѣленіе этническихъ группъ въ особые государственные организмы, если бы это и представлялось возможнымъ и посколько это осуществимо, неизбѣжно имѣетъ своимъ послѣдствіемъ — общую провинціализацію культуры. Выдѣленіе мелкихъ этническихъ уютовъ, могущихъ, какъ выше отмѣчено, оказаться весьма неуютными въ экономическомъ и соціальномъ отношеніи, съ точки зрѣнія широко культурной, приводитъ къ измельчанію, къ дробленію творческихъ усилій человѣчества, міровыхъ накопленій культурной мощи, подрываетъ въ корень и реальную возможность и субъективную охоту къ постановкѣ и разрѣшенію великихъ задачъ; въ особенности же это имѣетъ мѣсто, когда выдѣляющіеся коллективы стоятъ на болѣе низкой культурной ступени. Интересы колокольни и кругозоръ колокольни — замѣняютъ здѣсь широкіе просторы; энергія человѣческая мельчаетъ въ мелкопомѣстной государственности. Своего рода мѣщански-государственный провинціализмъ, мѣстечковая государственность затягиваетъ общество и личность.

Григорій Ландау.
Изъ книги «Сумерки Европы» (1923).

Views: 32

Надежда Городецкая. Въ гостяхъ у Шмелева

Зa тѣ долгіе мѣсяцы, что я не бывала въ предмѣстьи, исчезъ старый составъ; двухъэтажные вагоны, осыпанные гарью, замѣнились чистенькимъ электрическимъ поѣздомъ. Тронулся онъ разомъ, не толкая и не дергая, и вдругъ, извѣщая объ отъѣздѣ, зазвенѣло нѣчто рѣзкое и хриплое, напоминающее будильникъ. Магическій звонъ, отъ котораго начинаетъ не удержимо клонить ко сну! Будильникъ заводилъ ту же музыку на всѣхъ остановкахъ и добился-таки своего. Я проснулась, во время вылѣзла и отправилась влажной тропою искать тотъ домъ на «Соловьевой» улицѣ, гдѣ, по указанію хозяина, собакъ нѣтъ и надо прямо отодвигать изнутри щеколду.

Встрѣтили меня радушно, всей семьей. Иванъ Сергѣевичъ повелъ въ свой кабинетъ, усадилъ. Мы видѣлись впервые.

— Давно пишете?.. Не спѣшите, — передъ вами жизнь… Я самъ началъ очень молодымъ. Ну, удалось, сразу подалъ въ толстый журналъ. А потомъ — пересталъ. Какъ будто и писать не о чемъ. А вплотную подошелъ къ литературѣ уже значительно позже, лѣтъ черезъ десять. И не жалѣлъ. Созрѣваніе происходило. Необходимо выяснить себѣ самому — да зачѣмъ же пишешь? Вѣдь такъ просто — жизнь все равно лучше написаннаго, и природа, и деревья… А сегодня необходимость отвѣта еще настоятельнѣе. Нe только что писать, а и читать становится не подъ силу. Книгъ-то вѣдь во — сколько!..

И. С. то сидитъ на диванѣ, то вскочитъ, подойдетъ къ столу, стряхнетъ пепелъ съ папиросы и вдругъ остановится посреди комнаты, махнетъ рукой и скажетъ — почти крикнетъ низкимъ, глухимъ голосомъ:

— Необходима новая эстетика… Конечно, не ради школъ и навязыванія искусственныхъ и обязательныхъ стилей и формъ — развѣ хватаетъ еще у людей совѣсти объ этомъ говорить? — талантъ всегда пойдетъ своимъ путемъ. Но ради созданія той художественной атмосферы, которая имѣетъ огромное значеніе для писателя. Вы какъ понимаете объ искусствѣ?

Тревожный голосъ падаетъ. Я замѣчаю особенность жестовъ И. С.: въ нихъ есть острота и угловатость, и почти всегда это — параллельное движеніе обѣихъ рукъ. Онъ говоритъ:

— Искусство — оно что? Надо уяснить себѣ его огромную отвѣтственность. Помните — Гоголь? Понялъ, узналъ, изъ какого онъ истока, какого духа и призванія — и увидѣлъ, что свершилъ грѣхъ: коснулся «мусорной ямы», хоть и жемчужины оттуда извлекъ! — Ужаснулся. Но онъ могъ, чего другимъ не было дано — онъ могъ плашмя свалиться, биться въ ногахъ у старца. Зналъ покаяніе. И Достоевскій зналъ. Несъ въ себѣ бездну — идеалъ и Содома, и Мадонны — но преодолѣвалъ силой покаянія, страданіемъ своимъ.— Страданіе все претворитъ и искупитъ. Получается: Содомъ — соблазнъ… Вотъ слова: искушеніе — искусъ, искусство. Пріять страсть, пріять искушеніе — и черезъ себя его провести, выстрадать и, переживъ, искусившись — искушеннымъ и очищеннымъ идти въ искусство… Пушкина пытаются представить невѣрующимъ. Онъ себя еще не выяснилъ, но шелъ и къ Богу и даже къ православію. И зналъ великое значеніе словъ. Добро! Сегодня все для насъ элементарно: «чувства добрыя я лирой пробуждалъ». Но вѣдь онъ умнѣйшій былъ человѣкъ, и вотъ не побоялся элементарности. «Веленью божію, о муза, будь послушна». Тут не о вдохновеніи рѣчь, а о Божіемъ голосѣ. И тому, кто такого голоса не слышитъ — и писать незачѣмъ. Вотъ когда я говорю о новой то эстетикѣ, я это такъ и понимаю: надо обожить искусство, уяснить, что искусство, какъ и религія, изъ одного — божественнаго — источника… Да что тамъ… Пушкинъ въ «Пророкѣ» все сказалъ. Уголь-то пылающій огнемъ… Ничего, что я такъ много говорю? Я объ отомъ намолчался, и надумался, и наболѣло очень…

Я что-то бормочу. Мнѣ не хочется ни о чемъ спрашивать. Думаю съ испугомъ: вдругъ кто-нибудь восприметъ слова И. С., какъ простой газетный матеріалъ, все это вѣдь живое, изъ сердца, изъ боли.

— Томасу Манну, — говоритъ И. С., — предложили писать о Гете. Вотъ что современно. Человѣчество омефистофелилось. Надо къ нему взывать: не теряй себя, человѣкъ… Помните ли вы старыя книги? Я въ ранней юности любилъ Мельникова-Печерскаго. Черезъ всю коросту быта — откуда и бралось — вдругъ ощутишь благоуханіе народнаго, глубиннаго благочестія… Какое богатство дала церковь нашимъ писателямъ, даже и невѣрующимъ! Помимо религіозныхъ переживаній — экая красота. И какіе высочайшіе художники творили молитвы. Это источникъ вѣчный. Въ монастырскихъ стѣнахъ, несмотря на лукъ да квасъ, да грѣховность — все-таки хранится подлинное… Попадалась ли вамъ изданная Имкой книжечка: «Откровенный разсказъ странника духовному своему отцу»? Большая въ ней сила, и художественность неосознанная. Человѣкъ, когда такое въ себѣ несетъ, можетъ и закатъ описать такъ, что становится онъ полнымъ значенія.

И. С. расхаживаетъ отъ стола къ печи. Потомъ садится, и вдругъ вспыхиваетъ ласковая, мягкая улыбка, почти неожиданная на его нервномъ и напряженномъ лицѣ.

— Я подумалъ о васъ, о всѣхъ молодыхъ. Вотъ увидите — тридцатые годы откроютъ новыхъ писателей и здѣсь, и въ Россіи. Созрѣютъ и подрастутъ тѣ, кто успѣли набраться впечатлѣній до революціи. По-моему, писатель созрѣваетъ къ тридцати пяти годамъ, но основа его, ткань его — тутъ и о бытѣ слѣдуетъ вспомнить — образуются къ двадцати. Вотъ эти-то теперь и подрастаютъ. Ну, а старшіе… Ткань-то ихъ — знаете, вотъ на чемъ вышиваютъ, канва, такъ вотъ и узоръ слинялъ, и пробита вся, опустошена, изранена, иной и краски пересталъ видѣть… Но если кто черезъ броженіе лѣтъ вынесъ себя и уберегъ — тотъ уже не можетъ просто писать. Каждое слово — боль и все тотъ же вопросъ: зачѣмъ?

Онъ добавляетъ тихимъ и глубокимъ голосомъ:

— Трудно видѣть суету, и читать, и слушать споры. Потянуло меня къ тихости. Вотъ, пишу «Лѣто Господне благопріятно»’. Праздники, и какъ они въ быту отражались, и ритмъ ихъ — и во всемъ глубокій смыслъ: духовный, божественный, и космическій, и душевность народная… Но одного нельзя, нельзя забывать. Все человѣчество въ опасности отхода отъ своего божьяго образа, и мы всѣ передъ нимъ должники… Вы на меня не обижайтесь — я такія простецкія вещи говорю. Не подумайте, что я наставленіе вамъ читаю. Много я всѣмъ этимъ мучаюсь…

Зимнія сумерки. Рѣдкія звѣзды. Тихо, но по зеленому небу невидимый, высокій вѣтеръ несетъ свѣтло-огненныя облака, за ними бѣлыя и малиновыя. Я иду на вокзалъ, и эти облака, проносящіяся надъ городомъ, надъ Франціей, надъ Европой вызываютъ во мнѣ странное воспоминаніе. Я повторяю шопотомъ: «Ивиковы журавли». Этотъ щемящій образъ не оставляетъ меня, пока идущій изъ Парижа на югъ тяжелый и мощный паровикъ не застилаетъ облака черными клубами, въ которыхъ дрожатъ рѣдкія искры.

Н. Городецкая.
Возрожденіе, № 2070, 1 февраля 1931.

Views: 28

Бар. Б. Э. Нольде. Какъ совершился большевицкій переворотъ

Празднуя юбилеи, до которыхъ они большіе охотники, большевики издали немало данныхъ, касающихся исторіи переворота 25 октября 1917 г. Нѣкоторые важные матеріалы были обнародованы и за рубежомъ. И все же, множество документовъ, касающихся этого событія, до сихъ поръ оставалось подъ спудомъ. Большевики не опубликовали ихъ, потому что они были имъ невыгодны, а зарубежные сборники естественно питались матеріалами болѣе или менѣе случайными. С. С. Ольденбургу пришла въ голову счастливая мысль заполнить эти пробѣлы, обратившись къ русскимъ газетамъ того времени. Въ нихъ, по тогдашнимъ условіямъ, печаталось множество всякаго рода сообщеній, актовъ, прокламацій, отчетовъ о всякихъ собраніяхъ и т. д., съ тѣхъ поръ основательно забытыхъ. Но счастью, въ Парижѣ, въ Музеѣ войны, имѣется превосходная коллекція русскихъ газетъ за весь революціонный періодъ. Задача, поставленная С. С. Ольденбургомъ, оказалась выполнимой, и была выполнена имъ со свойственной ему тщательностью и умѣніемъ. Въ большомъ томѣ, посвященномъ «Большевицкому государственному перевороту» *) и изданномъ фирмой Пайо, имъ воспроизведены изъ старыхъ газетъ, совѣтскихъ и зарубежныхъ публикаціи, всѣ основные документы за эти, едва ли не самые трагическіе, дни русской исторіи. С. С. Ольденбургъ снабжаетъ эти документы короткими замѣчаніями фактическаго характера. Болѣе подробный комментарій и не нуженъ. Документы говорятъ за себя, изображая часъ за часомъ и день за днемъ подлинное теченіе борьбы и съ необыкновенной яркостью отражая ея основные факторы.

Какъ ни живо сохранились въ памяти всѣхъ, кто былъ въ Петербургѣ въ моментъ переворота, всѣ подробности того, что происходило, все же — благодаря полнотѣ собранныхъ въ книгѣ данныхъ и ихъ послѣдовательности — передъ нашимъ умственнымъ взоромъ весь этотъ безумный циклъ событій встаетъ какъ бы заново. Намъ становятся болѣе ясными ихъ внутренній механизмъ, пружины, приводившія въ движеніе отдѣльныхъ людей и ихъ массы, роль и отвѣтственность каждаго изъ элементовъ, изъ которыхъ складывалась тогдашняя русская историческая обстановка.

Попытаемся, на основаніи собраннаго С. 0. Ольденбургомъ богатаго матеріала, отвѣтить — какъ произошелъ большевицкій переворотъ.

За двѣ недѣли до 25 октября, Ленинъ, скрывавшійся до того въ Финляндіи, тайкомъ пробрался въ Петербургъ и появился въ засѣданіи центральнаго комитета большевицкой партіи. Собрались въ немъ, кромѣ Ленина, Зиновьевъ, Каменевъ, Сталинъ, Троцкій, Свердловъ, Урицкій, Дзержинскій, Коллонтай, Бубновъ, Сокольниковъ, Ломовъ. Всѣ эти главари спокойно пребывали въ Петербургѣ и отдавались обычному ежедневному политиканству тогдашнихъ лѣвыхъ группъ, занимались борьбой вокругъ перевыборовъ въ совѣты, всероссійскій и петербургскій, агитировали на фронтѣ, произносили рѣчи на всякихъ, всѣмъ надоѣвшихъ, митингахъ, вели безконечные переговоры съ сосѣдними группами, которыхъ было безконечное множество, писали революціонныя статьи въ газетахъ, обличали Керенскаго и Терещенко, словомъ, жили изо дня въ день въ хаотической обстановкѣ, сложившейся послѣ неудачи Корниловскаго переворота. Произносились революціонные лозунги: «вся власть совѣтамь», «демократическій миръ», «долой временное правительство» и т. д. Анархія лила воду на большевицкую мельницу, и партія одерживала успѣхи; петербургскій совѣть перешелъ въ ея руки, были твердыя надежды, что и въ совѣтѣ всероссійскомъ большинство умѣренныхъ соціалистовъ будетъ замѣнено большинствомъ большевицкимъ. Но никто изъ руководителей большевизма изо всей этой ежедневной революціонной рутины выходить не хотѣлъ и не рѣшался. На засѣданіи центральнаго комитета, на которомъ появился Ленинъ и съ котораго начинается исторія переворота, по обычаю, докладывалась сначала эта революціонная «вермишель», можно ли допустить на румынскомъ фронтѣ коалицію большевицкихъ элементовъ съ другими соціалистами, какъ быть со съѣздомъ литовцевъ въ Москвѣ и т. д. Ленинъ выслушалъ всѣ эти мелочи и просилъ слова. Онъ сказалъ, что съ сентября мѣсяца въ рядахъ партіи чувствуется равнодушіе къ идеѣ возстанія. Это недопустимо, если принимать въ серьезъ лозунгъ захвата власти совѣтами. Нельзя терять времени и пора обдумать технику переворота. Рѣшающій моментъ близокъ. — Протоколъ засѣданія свидѣтельствуетъ, что рѣчь Ленина застала всѣхъ врасплохъ, и большинство не очень вѣрило, что въ самомъ дѣлѣ надо и можно дѣйствовать. Такъ, Урицкій замѣтилъ, что, дѣйствительно, принимается множество резолюцій и не предпринимается никакихъ дѣйствій, но что нельзя возлагать большихъ надеждъ на петербургскихъ рабочихъ, что, если ужъ оріентироваться въ сторону возстанія, надо что-то дѣлать въ этомъ направленіи и выработать какой-то планъ. Хаосъ настроеній и отсутствіе всякой привычки дѣйствовать ярко отражались въ этихъ мало увѣренныхъ сужденіяхъ. Но Ленинъ настоялъ и была принята… новая «резолюція», признававшая, что вооруженное возстаніе «неизбѣжно и совершенно созрѣло». Резолюція не заключала въ себѣ ни малѣйшихъ конкретныхъ плановъ, она лишь приглашала партію исходить въ своихъ дѣйствіяхъ изь признанія неизбѣжности возстанія. Впрочемъ, и самъ Ленинъ не имѣлъ никакихъ проектовъ сколько-нибудь конкретнаго содержанія. Если его резолюція была вотирована большинствомъ присутствующихъ, то скорѣе именно потому, что въ ней не было ничего опредѣленнаго. Однако, «сильныя головы» центральнаго комитета — Зиновьевъ и Каменевъ — вотировали противъ, и въ длиннѣйшемъ обращеніи къ мѣстнымъ партійнымъ комитетамъ на слѣдующій день послѣ засѣданія доказывали, что возстаніе не имѣетъ никакихъ шансовъ на успѣхъ. Единственное, на что, кромѣ резолюціи. рѣшился центральный комитетъ, было избраніе политическаго бюро, въ которое попали всѣ присутствовавшіе, кромѣ Свердлова, Урицкаго, Дзержинскаго, Коллонтай и Ломова. Но объ этомъ политическомъ бюро ничего не было слышно за все послѣдующее время, оно никакой роли въ событіяхъ не играло.

Комитетъ собрался, резолюція была принята, и затѣмъ все пошло своимъ чередомъ. Ленинъ опять скрылся въ Финляндіи и занялся полемикой съ Зиновьевымь и Каменевымъ. А кругомъ продолжалась та же безсмысленная революціонная сутолока. Керенскій придумалъ послѣ Корниловскаго возстанія «предпарламентъ», нелѣпое сборище правыхъ и лѣвыхъ партій, съ неопредѣленными полномочіями, которое должно было какъ бы заполнить пустоту, въ которой жили въ ожиданіи выборовъ въ учредительное собраніе. Предпарламентъ засѣдалъ, обсуждалъ положеніе и вотировалъ переходы къ очереднымъ дѣламъ. Къ этому сводилась «большая политика» этихъ недѣль.

Единственный центръ, въ которомъ чувствовалось движеніе и что-то назрѣвало, былъ петербургскій совѣтъ, которымъ руководилъ Троцкій. Но и въ этомъ центрѣ никто не принималъ за чистую монету калькуляцій Ленина. Происходило нѣчто гораздо болѣе скромное, чѣмъ планомѣрная н сознательная подготовка государственнаго переворота. Со свойственнымъ ему темпераментомъ и задоромъ, Троцкій боролся съ военной властью Петербурга изъ-за вліянія на гарнизонъ, единственную реальную опору въ будущемъ захватѣ власти. Несмотря на неимовѣрное количество всякихъ комитетовъ и комиссаровъ — въ которыхъ сидѣли по преимуществу всякіе, лишенные таланта и опьяненные словесными упражненіями предшествуюшихь мѣсяцевъ, умѣренные соціалисты типа Станкевича — гарнизонъ все же оставался въ рамкахъ формальнаго подчиненія командующему петроградскимъ военнымъ округомъ, каковымъ былъ тогда всѣмъ памятный «полковникъ Полковниковъ», одинъ изъ быстро созрѣвшихъ въ горячей температурѣ революціонныхъ фруктовъ, своего рода революціонный Хабаловъ. Будущая исторія разберетъ, откуда Керенскій вытаскивалъ всѣхъ этихъ передовыхъ полковниковъ. Командующій округомъ быль полонъ офиціальнаго оптимизма. За двѣнадцать дней до переворота онъ объяснялъ петербургской почати, что гарнизонъ города «настолько сознателенъ», что не допуститъ безпорядковъ. Когда слухи о выступленіи большевиковъ усилились, онъ вывѣсилъ на улицахъ объявленія, вь которыхъ весьма разумными аргументами старался доказать вредъ анархіи. Противъ этихъ жалкихъ остатковъ когда-то могущественной военной организаціи и были направлены усилія Троцкаго, въ началѣ борьбы едва ли непосредственно думавшаго о болѣе отдаленныхъ перспективахъ захвата верховной власти по Ленину. Онъ дѣйствовалъ по-своему весьма искусно. Дѣло было представлено солдатамъ такъ, что временное правительство и военное начальство собираются отправить революціонный петроградскій гарнизонъ на фронтъ и, воспользовавшись этимъ, устроить новую «корниловщину»; воинскія части Петрограда приглашались «спасти революцію» и отказаться отъ повиновенія замысламъ начальства. Солдатамъ было мало дѣла до спасенія революціи, но имъ, несомнѣнно, не хотѣлось на фронтъ. Создавалась, такимъ образомъ, необыкновенно благопріятная почва для агитаціи, и эта агитація незамѣтно и невольно переходила въ мятежныя дѣйствія. Троцкій провелъ въ петроградскомъ совѣтѣ въ ночь съ 16 на 17 октября, т. е. примѣрно за недѣлю до переворота, образованіе «военно-революціоннаго комитета» съ довольно еще неопредѣленной миссіей препятствовать выводу войскъ на фронтъ. Затѣмъ имъ сдѣланъ былъ второй шагъ, неизмѣнно вытекавшій изъ перваго, но сдѣланъ не сразу и, повидимому, не безъ нѣкоторыхъ колебаніи и безъ яснаго представленія, куда онъ ведетъ. Черезъ четыре дня послѣ образованія революціоннаго комитета, 21-го, Троцкій созвалъ въ Смольный делегатовъ отъ всѣхъ расквартированныхъ въ Петербургѣ полковъ и произнесъ горячую рѣчь, въ которой сообщалъ о выборѣ военно-революціоннаго комитета и говорилъ на обычную тему: «вся власть совѣтамъ». Другой большевикъ, Лашевичъ. обѣщалъ собраннымъ делегатамъ «демократическій миръ», добавляя, что, если народы германской коалиціи не примутъ этого мира, то большевики станутъ въ первыхъ рядахъ и поведутъ противъ врага дѣйствительно «революціонную войну» — добавка чрезвычайно характерная и свидѣтельствовавшая, насколько чудовищной казалась тогда мысль о заключеніи того мира, который нѣсколько мѣсяцевъ спустя былъ окрещенъ самимъ Ленинымъ хорошо памятнымъ и мало пригоднымъ для печати словомъ. Увлеченныя краснорѣчіемъ Троцкаго, сѣрыя шинели послушно вотировали поддержку военно-революціонному комитету во всѣхъ его дѣйствіяхъ, «дабы — говорилось вь резолюціи, — тѣснымъ образомъ, въ интересахъ революціи, связать фронтъ и тылъ». Что это точно значило, конечно, никто не понималъ, и понять было невозможно. Въ ту же ночь, съ 21-го на 22-е, значитъ, за три дня до переворота, делегаты военно-революціоннаго комитета явились въ штабъ округа, къ Полковникову, который отказался ихъ признать. Комитетъ телефонограммой оповѣстилъ объ этимъ «конфликтѣ» гарнизонъ столицы и окрестностей, заявляя, что защита «революціоннаго порядка» отнынѣ является дѣломъ самихъ солдатъ, кончая словами: «Революція въ опасности! Да здравствуетъ революціонный гарнизонъ!»

Такъ въ теченіе нѣсколькихъ дней анархія петербургскаго гарнизона выявлена была Троцкимъ въ первыя революціонныя дѣйствія.

Хотя всѣ эти собранія, резолюціи и обращенія были рѣшительно всѣмъ извѣстны, и о нихъ печаталось во всѣхъ газетахъ, они производили весьма мало впечатлѣнія. Въ потокахъ революціонной фразы притупилось всякое чувство реальности. Керенскій, министры, вожди всѣхъ партій, сами въ теченіе ряда мѣсяцевъ говорили на томъ же жаргонѣ, что и Троцкій, въ тысячахъ такихъ же собраній, резолюцій и обращеній, а проявленіемъ анархіи вотъ уже семь мѣсяцевъ никого нельзя было удивить. И, тѣмъ не менѣе, ощущеніе, что дѣло принимаетъ плохой оборотъ, все-таки проснулось и въ петроградскомъ штабѣ, и во временномъ правительствѣ. Но оно появляется у нихъ въ самую послѣднюю минуту. У военнаго начальства Петербурга первые проблески его обнаруживаются за четыре дня до переворота. 22-го, одновременно съ уже помянутой телефонограммой военно-революціоннаго комитета, Полковниковъ созвалъ у себя въ штабѣ представителей гарнизопа, но никого не собралось, а на слѣдующій день военный комиссаръ петроградскаго военнаго округа — посланникъ умѣреннаго всероссійскаго совдепа въ штабѣ — Малевскій, обратился съ воззваніемъ къ ротнымъ, батальоннымъ, полковымъ и бригаднымъ комитетамъ гарнизона съ воззваніемъ, на томъ же самомъ революціонномъ жаргонѣ, о которомъ я уже говорилъ: онъ убѣждалъ гарнизонъ, что малѣйшая искра гражданской войны пойдетъ на пользу «врагамъ революціи» и въ тысячный разъ говорилъ о «спасеніи революціи».

Керенскій спохватился нѣсколько позже, чѣмъ штабъ округа, и его реакція была весьма похожа на реакцію комиссара Малевскаго. Онъ хорошо зналъ все, что творилось въ Смольномъ за послѣдніе дни, что, впрочемъ, было неудивительно, такъ какъ все безъ исключенія печаталось вь газетахъ, но почувствовалъ потребность что-то предпринять лишь 24 октября, примѣрно, за полсутокъ до объявленія вооруженныхъ дѣйствій военно-революціоннымъ комитетомъ. Потребность эта вылилась въ одномъ изъ самыхъ трагикомическихъ жестовъ Керенскаго, карьера котораго такими жестами вообще не бѣдна, — въ больной «министерской» рѣчи въ предпарламентѣ. Это курьезное учрежденіе благодушно продолжало дѣлать свою «большую политику»: 23 октября Мартовъ еще «интерпеллировалъ» правительство, нотифицировало ли оно иностранеымъ государствамъ объявленіе въ Россіи республики, и принималъ къ свѣдѣнію утвердительный отвѣтъ Терещенко. Къ этому жившему цѣликомъ въ мірѣ тѣней и призраковъ собранію Керенскій и обратился, когда — наканунѣ переворота — рѣшилъ «дѣйствовать». Дѣйствіе его состояло въ томъ, что онъ очень краснорѣчиво и съ обычнымъ «подъемомъ» разсказалъ о замыслахъ большевиковъ на основаніи, главнымъ образомъ, газетныхъ статей Ленина (который продолжалъ сидѣть въ своемъ убѣжищѣ и писать рѣзкія статьи противъ противниковъ вооруженнаго возстанія), назвалъ его «государственнымъ преступникомъ», что по тогдашними временамъ было признакомъ нѣкоторой смѣлости, и патетически спросилъ сидѣвшихъ на скамьяхъ большой залы Маріинскаго дворца членовъ «Совѣта Республики», «можетъ ли правительство исполнить свой долгъ въ увѣренности, что имѣетъ поддержку высокаго собранія?» Сказавъ все это онъ уѣхалъ, а «высокое собраніе» стало обсуждать, дастъ ли оно эту «поддержку» или нѣтъ. Въ мірѣ тѣней и призраковъ такой поддержкой могла быть только «резолюція». Но и въ этой резолюціи Керенскому отказали. Реалисты изъ умѣренныхъ соціалистовъ, сидѣвшіе въ предпарламентѣ и въ центральномъ исполнительномъ комитетѣ всероссійскаго совѣта, типа Дана и Мартова, носились за эти дни — при нѣкоторомъ, полномъ маккіавеллизма, поощреніи со стороны Троцкаго — сь идеей новой «коалиціи», коалиціи умѣренныхъ соціалистовъ съ большевиками. Укрѣплять антибольшевицкій пылъ Керенскаго не соотвѣтствовало ихъ видамъ. Прошелъ, въ концѣ концовъ, переходъ кь очереднымъ дѣламъ лѣвыхъ группъ, носившій характеръ маленькой нотаціи, прочтенной Керенскому.

Дальнѣйшая исторія этого голосованія, весьма обидѣвшаго Керенскаго, не интересна. Событія шли мимо. Еще въ серединѣ его рѣчи въ предпарламентѣ А. И. Коноваловъ передалъ ему перехваченную только-что телеграмму военно-революціоннаго комитета къ полкамъ, въ которой уже звучали ноты, которыя даже на привыкшее кь анархіи ухо тогдашнихъ офиціальныхъ руководителей судебъ Россіи не могли не казаться тревожными. Она начиналась словами: «Петроградскій совѣтъ въ опасности» и приказывала привести полки въ боевое положеніе. Вечеромъ того же дня Троцкій въ петроградскомъ совѣтѣ въ послѣдній разъ расширилъ діапазонъ своей агитаціи, обвиняя Керенскаго въ мобилизаціи юнкеровъ и въ томь, что временное правительство спѣшитъ использовать предстоящіе дни, чтобы «вонзить кинжалъ въ спину революціи», а военно-революціонный комитетъ расклеилъ обращеніе къ жителямъ столицы, начинавшееся словами «Контръ-революція подняла свою преступную голову».

Но эта «контръ-революція», въ лицѣ Керенскаго, продолжала поджидать поддержки «Совѣта Республики» и торговаться о дозахъ, въ которыхъ Данъ и Мартовъ хотѣли ее отпустить. Тѣмъ временемъ военно-революціонный совѣтъ перешелъ свой Рубиконъ. Кто именно принялъ это рѣшеніе, мы до сихъ поръ точно не знаемъ. Конечно, не отсутствовавшій Ленинъ. Вѣроятно, оно было просто-напросто неизбѣжнымъ завершеніемъ всей агитаціи предшествовавшихъ дней. Ночью съ 24-го на 25-ое октября комитетъ приказалъ войскамъ занять главные пункты города. Примѣрно за два-три часа до того, какъ этотъ приказъ началъ выполняться, въ третьемъ часу той же ночи, Керенскій отправилъ командующему Сѣвернымъ фронтомъ генералу Черемисову телеграммы о досылкѣ казачьихъ дивизій съ фронта. По произведенному тотчасъ же въ штабѣ фронта расчету, первые четыре полка могли прибыть въ Петербургъ 26 октября, а остальные, въ теченіе слѣдующихъ нѣсколькихъ дней. Только батальонъ самокатчиковъ могъ попасть въ столицу къ концу дня, 25-го. Какъ потомъ оказалось, его, впрочемъ, кто-то успѣлъ распропагандировать по дорогѣ. Самъ Керенскій выѣхалъ навстрѣчу этимъ войскамъ. Что изъ этого послѣдовало, всѣмъ извѣстно. Но послѣднія военныя дѣйствія Керенскаго уже не исторія, а историческій анекдотъ.

Подлинная исторія совершалась въ столицѣ. Собственно, военныхъ дѣйствій 25 октября никакихъ не было, ибо они не понадобились. Поднятыя Троцкимъ части заняли городъ и окружили Зимній дворецъ, въ которомъ засѣло временное правительство. Описаніе того, какъ все случилось, съ необыкновенной выпуклостью дано вь телеграммѣ Полковникова, отправленной верховному главнокомандующему около полудня 25 октября: «Доношу, что положеніе въ Петроградѣ угрожающее. Уличныхъ выступленій, безпорядковъ нѣтъ, но идетъ планомѣрный захватъ учрежденій, вокзаловъ, аресты. Никакіе приказы не выполняются. Юнкера сдаютъ караулы безъ сопротивленія, казаки, несмотря на рядъ приказаній, до сихъ поръ изъ своихъ казармъ не выступали. Сознавая всю отвѣтственность передъ страною, доношу, что Временное Правительство подвергается опасности потерять власть, причемъ нѣтъ никакихъ гарантій, что не будетъ по пытки къ захвату Временнаго Правительства». Гарантій, дѣйствительно, не было. Въ два часа дня въ Смольномъ появился Ленинъ, чтобы пожать плодъ того, что было завоевано фразой Троцкаго и потеряно фразой Керенскаго.

1) Le coup d’état bolchéviste 20 octobre — 3 décembre 1917, Recueil de documents traduits et annotés par Serge Oldenbourg. Payot, Paris, 1929.

Бар. Б. Э. Нольде.
Возрожденіе, № 1386, 19 марта 1929.

Views: 42

Павелъ Муратовъ. Каждый День. 11 февраля 1931. Статья Луганова о хитлеровскомъ движеніи

Съ интересомъ и даже какъ бы волненіемъ я прочиталъ въ послѣдней книжкѣ «Современныхъ Записокъ» статью г. Луганова о хитлеровскомъ движеніи въ Германіи. Съ волненіемъ — оттого, что ужъ очень какъ-то близко стало касаться насъ все, что дѣлается въ Германіи. Ужъ очень переплелись между собой россійскія и нѣмецкія судьбы! Увы, не на пользу, совсѣмъ не на пользу, ни для тѣхъ, ни для другихъ.

***

Г. Лугановъ пишетъ очень умно, правдиво и даже «мужественно». «Мужественно», ибо говоритъ о движеніи Хитлера и о нѣкоторыхъ попутныхъ вещахъ (напримѣръ, хотя бы о пресловутомъ Ремаркѣ) не такъ, какъ принято говорить въ лѣвой печати. Должную мѣру «комплимента» должна тутъ, однако, принять и редакція «Современныхъ Записокъ».

Въ помѣщеніи статьи, содержащей подходъ къ вещамъ, во всякомъ случаѣ, не стереотипный для т. н. демократіи, есть та честность, и политическая, и просто человѣческая, которая всегда была цѣнностью, а по нынѣшнимъ временамъ стала прямо огромной цѣнностью.

***

Г. Лугановъ пишетъ, какъ я уже сказалъ, умно и правдиво. Но, кромѣ того, онъ пишетъ съ очень большимъ и яснымъ знаніемъ Германіи и нѣмцевъ. Таковы его неотрицаемыя достоинства. Я позволю себѣ, однако, указать и на нѣкоторый его «недостатокъ».

Г. Лугановъ, не чуждый и жизненнымъ «категоріямъ», мыслитъ все же болѣе привычными ему категоріями интеллектуальными. Онъ говоритъ и о живыхъ людяхъ, но думаетъ онъ все-таки объ идеяхъ. Точнѣе сказать, онъ больше думаетъ о жизни идей, нежели о жизни живыхъ людей. Какъ знать, быть можетъ въ какомъ-то высшемъ смыслѣ онъ и правъ, но для политическаго сужденія это все же есть нѣкоторый «недостатокъ».

***

Я сейчасъ объясню, въ чемъ состоитъ этотъ недостатокъ. Года два тому назадъ я разговаривалъ съ Ф. А. Степуномъ, извѣстнымъ нашимъ философомъ и публицистомъ и большимъ знатокомъ Германіи. Весь вечеръ, я помню, Ф. А. очень увлекательно разсказывалъ мнѣ о жизни религіозной мысли въ Германіи, объ огромномъ интересѣ къ религіозной «проблемѣ», наблюдаемомъ тамъ даже въ такой средѣ, какъ круги соціалъ-демократіи. Отлично помню, что Ф. А. Степунъ ничего тогда не говорилъ объ идейныхъ устремленіяхъ, которыя теперь, въ концѣ концовъ, влились въ хитлеровское движеніе.

Объ этихъ устремленіяхъ я тоже тогда не думалъ. Но мнѣ, признаться, казалось и тогда, что все это изображеніе нѣмецкаго религіознаго искательства, захватившее будто бы даже соціалъ-демократовь, оказалось такимъ «расцвѣтающимъ» только потому, что плодороднѣйшая идеологическая почва, образующая интеллектъ моего тогдашняго собесѣдника, дала необыкновенно пышно и даже буйно взойти упавшимъ на нее, въ сущности, довольно скуднымъ и довольно случайнымъ сѣменамъ…

***

Я вспомнилъ теперь объ этомъ, потому что г. Лугановъ представляется мнѣ лицомъ того же интеллектуальнаго типа, что и тогдашній мой собесѣдникъ. Видя нѣкоторое жизненное явленіе, онъ какъ бы невольно вылущиваетъ въ немъ идеологическія сѣмена. На плодородной почвѣ его собственнаго богатаго интеллекта эти сѣмена даютъ значительныя произрастанія.

Параллельно онъ наблюдаетъ и большой ростъ движенія въ жизни… Заключенія его понятны. И вотъ, не являются ли въ такихъ условіяхъ эти заключенія въ нѣкоторой степени своеобразной аберраціей?

***

Г. Лугановъ писалъ свою статью въ моментъ извѣстной силы хптлеровскаго повѣтрія. Повѣтріе сіе обсуждаетъ онъ сь точки зрѣнія нѣкоторыхъ умственный вѣяній. Но правильна ли эта точка зрѣнія? Есть ли, на самомъ дѣлѣ, необходимостъ отыскивать умственный фонъ для случайныхъ рѣзкихъ словъ и случайныя рѣзкихъ жестовъ нѣкотораго дѣйствія, доподлиннаго только въ своей скандальной или бунтарской сущности? То политическое значеніе, которое пріобрѣло хитлеровское движеніе — несомнѣнно.

Однако это еще вопросъ, слѣдуетъ ли съ этой плохой политикой бороться мѣрами хорошей философіи или просто мѣрами хорошей полиціи!

***

Говоря это, я не хочу умалить симптоматическій смыслъ хитлеровщины. Полиціи касаются ся массовыя дѣйствія и полиція одна способна оказать на нихъ то или иное рѣшительное вліяніе. Но у этихъ дѣйствій, очевидно, есть фонъ, не столько умственный, сколько психологическій — фонъ нѣкотораго «настроенія». Настроеніе это, какъ я уже однажды писалъ — сугубо протестантское, моралистическое, реформатское. На практикѣ же сводится къ добродѣтелямъ не особенно сложнымъ, а именно: къ усердной государственной службѣ прусскаго образца, къ запрещенію нѣмецкимъ хозяйкамъ либо покупать въ еврейскихъ универсальныхъ магазинахъ, а нѣмецкимъ дѣвушкамъ показываться съ евреями въ ресторанахъ, да еще къ убѣжденію, что, въ концѣ концовъ, Германія, “«какъ-то выкрутится», разъ гдѣ-то тутъ подъ бокомъ имѣется «непочатый край» — Россія. «Russland, Russland zählt für alles», [1] какъ когда то было написано мѣломъ на нѣмецкихъ вагонахъ…

***

Вотъ этотъ «аспектъ» хитлеровщины имѣетъ для насъ, разумѣется, какое-то наиболѣе интересное значеніе. Я даже думаю, что онъ лежитъ въ самой глубокой основѣ повѣтрія, о которомъ такъ интересно пишетъ г-нъ Лугановъ. «Russland, Russland zählt für alles» — для насъ эта пѣсенка не нова и ничего опаснаго для насъ нѣтъ въ томъ, что она стала слышаться теперь нѣсколько слишкомъ назойливо. Въ концѣ концовъ, — проговориться, значитъ, не умѣть быть лукавымъ. И только въ пользу Германіи свидѣтельствуетъ то обстоятельство, что она такъ преждевременно проговорилась въ хитлеровской шумихѣ.

[1] «Россія, Россія за все платитъ» (нѣм.).

Павелъ Муратовъ.
Возрожденіе, № 2080, 11 февраля 1931.

Views: 23

Н. Лугановъ. Письма изъ Германіи. Націоналъ-соціалисты

Въ 1919 году прославленный нынѣ вождь націоналъ-соціалистовъ — Адольфъ Гитлеръ — вступилъ седьмымъ членомъ въ «нѣмецкую рабочую партію». На первое открытое собраніе новой партіи пришли тѣ-же семь человѣкъ, что рассылали рукописныя приглашенія: ни одного сочувствующаго, ни одного любопытствующаго гостя.

За одиннадцать лѣтъ картина измѣнилась до неузнаваемости. На сентябрьскихъ выборахъ въ Рейхстагъ націоналъ-соціалисты собрали 6.400.000 голосовъ (изъ 35 милліоновъ). Это значитъ, что каждый пятый человѣкъ въ Германіи — нынѣ націоналъ-соціалистъ.

Чѣмъ объясняется этотъ небывалый, для большинства совершенно неожиданный успѣхъ?

***

Для отвѣта на этотъ вопросъ необходимо пристальнѣе всмотрѣться въ общій результатъ послѣднихъ выборовъ. Въ качествѣ наиболѣе характерной черты этихъ выборовъ нѣмецкая печать не разъ отмѣчала — полный разгромъ буржуазной демократіи; какъ консервативнаго, такъ и либеральнаго толка. Изъ 35 милліоновъ выборщиковъ 20 милліоновъ голосовало за опредѣленно враждебныя буржуазному индивидуализму массовыя партіи соціалистовъ (с. д.), коммунистовъ и націоналъ-соціалистовъ. Всѣ не католическія буржуазныя партіи собрали вмѣстѣ всего только 7 милліоновъ голосовъ. Изъ нихъ два съ половиною милліона отпадаютъ на безыдейныхъ и безпринципныхъ защитниковъ своихъ узкихъ хозяйственныхъ интересовъ — (Wirtschaftspartei, Landvolk: группа Schiele). За идею либерализма, въ томъ смыслѣ, который этому термину придавалъ 19-й вѣкъ, высказалось, такимъ образомъ, всего только 4½ милліона избирателей.

Итакъ, первое, что должно быть отмѣчено, это то, что націоналъ-соціалисты пришли къ призовому столбу не одни, а въ очень большой и пестрой компаніи враждебныхъ либерализму и буржуазной демократіи силъ. Пораженіе это нельзя конечно отождествлять съ пораженіемъ демократіи, какъ формально-политическаго принципа. Но и раздѣляя оба начала, нельзя все-же не видѣть, что выборы 14-го сентября нанесли ударъ не только буржуазно-индивидуалистическому міросозерцанію либерализма, но и демократическому началу, какъ таковому. Максимальнаго успѣха среди побѣдителей добились враждебные демократіи націоналъ-соціалисты и коммунисты.

Въ чемъ-же дѣло? Почему еще недавно влекущіе лозунги либерализма и демократіи, свободолюбія и народоправства нынѣ не звучать; не вдохновляютъ прежде всего новаго, молодого, активнаго избирателя? Для каждаго не совсѣмъ ослѣпшаго наблюдателя европейской жизни ясно, что объясненіе надо искать въ томъ, что демократія перестала бытъ въ Европѣ живой революціонной идеей; превратилась въ борьбу интересовъ; превратила свободу борьбы за истину въ разнузданную борьбу всѣхъ мнѣній противъ истины, а идею народа — въ общій всѣмь группировкамъ защитный цвѣтъ партійныхъ домогательствъ.

Это скрытое обстояніе вещей и вывели на свѣтъ Божій выборы 14-го сентября. Побѣда въ борьбѣ партій осталась за міросозерцаиіями. Влеченіе къ міросозерцанію, все равно какому: — католическому, коммунистическому, расистскому оказалось сильнѣе вѣры въ реальную политику достижимыхъ цѣлей. Безъ учета этого, въ концѣ концовъ все-таки идеалистическаго момента, т. е. безъ учета того факта, что націоналъ-соціалисты шли въ бой съ твердою вѣрою въ непоколебимую вѣрность своей идеи, съ «лютой» (grimmig) рѣшимостью во что бы то ни стало побѣдитъ и съ повышеннымъ чувствомъ мессіанскихъ задачъ грядущаго нѣмецкаго государства, ихъ головокружительный успѣхъ необъяснимъ.

***

Для людей, чувствующихъ ту острую тему современности, что именуется «кризисомъ демократіи» и стремящихся обновить и защитить демократическую форму путемъ заполненія ея міросозерцательнымъ исповѣданіемъ нѣкоего сверхполитическаго смысла исторіи, въ побѣдѣ націоналъ-соціалистической идеократіи надъ буржуазно-демократическимъ интересодержавіемъ, могло бы быть наряду со всѣмъ страшнымъ и жуткимъ, чѣмъ чреваты выборы 14-го сентября, и нѣчто положительное, если бы міросозерцаніе націоналъ-соціалистовъ было нѣкой, пусть злой, но все же роковой, въ логикѣ исторіи укорененной, идеей. Но въ томъ то и дѣло, что «идея» націоналъ-соціализма вовсе не исторически роковая идея, а произвольная выдумка людей, не чувствующихъ историческаго смысла изживаемой нами эпохи. Съ этой точки зрѣнія между коммунизмомъ и націоналъ-соціализмомъ существуетъ очень большая разница. Коммунизмъ и идеологически, и психологически и соціально вполнѣ понятенъ какъ въ своихъ истокахъ, такъ и въ своихъ устремленіяхъ. Тысячами крѣпкихъ нитей онъ связанъ съ изживаемой нами эпохой: съ безбожіемъ и науковѣріемъ буржуазіи, съ капиталистической формой товаропроизводства, съ головокружительнымъ развитіемъ техники, съ хозяйственнымъ кризисомъ послѣвоенной Европы. При всей практической нелѣпости и преступности коммунистической программы и тактики, коммунистическое міросозерцаніе представляетъ собою весьма точное описаніе душевнаго состоянія значительной части западно-европейскаго пролетаріата. Можно оспаривать его реализуемость, но нельзя отрицать, что онъ реаленъ и психологической и соціальной реальностью стоящихъ за нимъ массъ. Это надстройка, у которой безусловно есть свой прочный базисъ.

Совершенно иначе обстоитъ дѣло съ націоналъ-соціализмомъ. Конечно, и онъ — реальность, но реальность совсѣмъ другого порядка. Читая Гитлера ие можешь отдѣлаться отъ впечатлѣнія какой-то случайно-сложной и лично-произвольной философски-политической комбинаціи. Не то чтобы всѣ мысли были безпочвенными выдумками; наоборотъ, — отдѣльныя мысли вполнѣ понятны вь сво ихъ историческихъ истокахъ, но ихъ сплетенія и пересѣченія производятъ впечатлѣніе уже не мысли, а явной выдумки.

***

Основныя положенія націоналъ-соціалистической философіи сводятся къ слѣдующему: 1) тигръ живетъ съ тигрицей, синица съ синицей, мышь съ мышью и т. д. Вь случаѣ скрещиванія представителей высшаго вида съ представителемъ низшаго получаются ублюдочныя, неприспособленныя къ жизни, склонныя къ вырожденію существа.

1) Излагаю главнымъ образомъ по двухтомному труду Гитлера «Mein Kampf». Первый томъ содержитъ политическую автобіографію, второй — ученіе.

То, что въ животномъ мірѣ представляютъ собою виды, въ человѣческомъ мірѣ представляютъ собою расы.

Судить о томъ, какія расы были изначально носителями культуры — трудно и непродуктивно. Переходя къ современности, можно съ увѣренностью, однако, сказать, что вся современная и памятная намъ культура: искусство, наука, техника — все это почти исключительно результатъ арійскаго творчества. Аріецъ — прототипъ и вершина человѣчества. «Онъ тотъ Прометей, изъ лучезарнаго чела котораго спокояъ вѣковъ высѣкаются божественныя искры». Арійцу, какъ высшему типу, противоставляется еврей, какъ низшій. Смыслъ міровой исторіи въ борьбѣ арійства съ еврействомъ. Аріецъ, спускающійся до «кровосмѣсительства» съ евреемъ, — преступникъ передъ закономъ природы. Но законъ природы — Божій законъ. Кровосмѣсительство есть такимъ образомъ грѣхъ противъ Духа Святого, преступленіе противъ воли Всевышняго. Ибо по образу и подобію Божьему былъ созданъ, конечно, не человѣкъ, а свѣтловолосый, голубоглазый, длинночерепной аріецъ.

Такова христіанско-коннозаводческая метафизика націоналъ-соціализма. Въ своемъ обнаженномъ видѣ она рѣдко выдвигается націоналъ-соціалистами на первый планъ. Расистское 2) мышленіе гораздо охотнѣе движется въ плоскости историко-философской и культурно-политической, чѣмъ отвлеченно метафизической. Нельзя сказать, чтобы политическое мышленіе націоналъ-соціалистовъ было много глубже и честнѣе ихъ метафизическихъ построеній. Все же оно настолько конкретнѣе и хватче, что производитъ, какъ часто приходится наблюдать, большое впечатлѣніе и на тѣхъ людей, что опредѣленно отрицаютъ коннозаводческую метафизику Гитлера.

2) Ради удобства я иногда называю націоналъ-соціалистовъ расистами, хотя они представляютъ собою только одно изъ теченій расизма.

Само собою разумѣется, что и культурно-философская концепція націоналъ-соціализма представляетъ собою сплошную семитологію. Не стѣсняясь никакими преувеличеніями и искаженіями, ловко пользуясь безспорными фактами, что, во-первыхъ, еврейство сыграло громадную роль въ созданіи и укрѣпленіи соціалистическаго ученія, что лучшія нѣмецкія буржуазныя газеты, поддерживающія соціалъ-демократію, редактируются нѣмецкими евреями и что очень большой процентъ финансоваго капитала находится въ еврейскихъ рукахъ, націоналъ-соціалисты строятъ свое центральное ученіе о сознательномъ и глубоко продуманномъ сотрудничествѣ еврейскаго капитала и еврейскаго марксизма; стальныхъ банковыхъ камеръ, обирающихъ нѣмецкій народъ, и стального шага международнаго пролетаріата, разжигаемаго марксистскими прокламаціями.

Капитализмъ и марксизмъ борются другъ съ другомъ только для видимости, съ цѣлью обмануть притупленный инстинктъ семитизированнаго арійства. На самомъ же дѣлѣ редакторъ любой марксистской газеты всегда окажется двоюроднымъ братомъ того промышленника или банкира, противъ котораго его листокъ ведетъ свою бѣшеную травлю. Въ случаѣ краха революціи — редакторъ переѣдетъ къ банкиру; въ случаѣ побѣды революціи — редакторъ спасетъ капиталы банкира. И это вполнѣ понятно, ибо глубинная борьба идетъ въ мірѣ не между трудомъ и капиталомъ (эту очень убѣдительную теорію создали евреи для отвода глазъ), а между расами. Въ какомъ бы лагерѣ политическомъ и хозяйственномъ ни стоялъ еврей, онъ въ послѣднемъ счетѣ стоитъ въ одномъ и томъ же лагерѣ: борется за міровую гегемонію еврейства.

Изъ этого историко-философскаго лубка вырастаетъ вся политическая концепція націоналъ-соціализма. Главная цѣль — борьба противъ двуединаго зла: капитализма и марксизма, за двуединую истину — націоналъ-соціализма.

Что націоналъ-соціалисты подразумѣваютъ подъ націонализмомъ — вполнѣ ясно. Нація есть государственная народность. Задача нѣмецкаго государства — блюсти арійскую чистоту нѣмецкой народности. Мистика націоналъ-
соціалистическаго государства — это прежде всего біологическій мессіанизмъ.

Отсюда цѣлая система государственнаго наблюденія за процессомъ размноженія. Запретъ размноженія для больныхъ, запретъ смѣшанныхъ браковъ, развитіе культа тѣла, мистическаго ощущенія своей крови.

Дабы все это было осуществимо, націоналъ-соціалисты проводятъ принципіальное различіе между гражданами и подданными (Staatsbürger und Staatsangehörige). Рождаются всѣ только подданными. Инокровные остаются навсегда. Государство всячески оберегаетъ ихъ справедливые интересы, но лишаетъ ихъ какъ активнаго, такъ и пассивнаго выборнаго права. Своекровные же въ 19 лѣтъ присягаютъ государству и народу, клянутся блюсти чистоту своей крови. Эта клятва превращаетъ ихъ изъ изъ подданныхъ въ гражданъ.

Таковы наиболѣе существенныя черты націоналъ-соціалистическаго ученія о государствѣ. Надо признаться, что при всей своей дикости они очень точно опредѣляютъ сущность расистскаго націонализма.

Сложнѣе обстоитъ дѣло съ расистскимъ соціализмомъ. Сложность этого вопроса заключается въ томъ, что поскольку ученіе о націи-расѣ, о націи-племени опредѣленно и единообразно развивается всѣми націоналъ-соціалистами, постольку многообразно и разномысленно звучитъ у нихъ тема соціализма. Не надо быть пророкомъ, чтобы предсказать, что по линіи истолкованіи соціализма расизму придется пережить много бурь, а можетъ быть и расколовъ. Читая Гитлера опредѣленно чувствуешь, что онъ психологически фашистъ, т. е. человѣкъ соблазненный «безуміемъ цезаризма». 3) Читая Геббельса не сомнѣваешься, что онъ антисемитъ; спрашиваешь себя, — не коммунистъ-ли онъ? Но ясно чувствуешь, что онъ не фашистъ. Несмотря на то, что онъ все время съ изступленіемъ и восторгомъ привѣтствуетъ «нашего Гитлера», во многихъ его словамъ и оборотахъ слышится нѣчто враждебное гитлеріанству. Ему ясно, напримѣръ, что «идеи интернаціональны», національны-же только ихъ воплощенія. Онъ утверждаетъ и привѣтствуетъ «міровую идею» соціализма. Онъ съ подлиннымъ гнѣвомъ отвергаетъ «атавистическую безсмыслицу реакціоннаго цезаризма» и съ пролетарскимъ паѳосомъ утверждаетъ «диктатуру соціалистической идеи» въ государствѣ будущаго. Какъ и Гитлеръ, онъ кровно ненавидитъ «ноябрьскихъ преступниковъ» (соц.-демократію). Но въ то время, какъ Гитлеръ ненавидитъ ихъ за предательство славы нѣмецкаго оружія, Геббельсъ обрушивается на нихъ за то, что они не провели по большевицкому рецепту соціализаціи. Съ подлинно пролетарской озлобленностью говоритъ онъ о двусторонности классовой борьбы. Все это тона, которыхъ у Гитлера нѣтъ.

3) Выраженіе виднаго нац.-соц. д-ра Геббельса, автора многихь брошюръ. Всѣ дальнѣйшія цитаты взяты изъ его книжечки: «Die zweite Revolution».

Это расхожденіе намѣчаетъ двѣ совершенно разныя политическія линіи по отношенію къ Россіи. Гитлеръ опредѣленный врагь Россіи (не только Совѣтовъ, а и самой Россіи), врагъ Бисмарковской мысли союза съ ней. По его мнѣнію, Россія осуждена на гибель. Военный союзъ (другихъ союзовъ Гитлеръ не признаетъ) съ на смерть больной страной — верхъ безсмыслицы. Ни въ какое строительство большевиковъ Гитлеръ не вѣрить. «Россія не построила еще ни одного мало-мальски годнаго автомобиля». Онъ подробно анализируетъ возможность русско-германской войны противъ Франціи и ея союзниковъ и заключаетъ этотъ анализъ вполнѣ односмысленнымъ утвержденіемъ «такая война была бы окончательной гибелью Германіи». Близкой нѣкоторымъ націоналистическимъ кругамъ идеѣ союза съ Россіей Гитлеръ противопоставляеть союзъ съ Англіей, въ незаходящую звѣзду которой (въ качествѣ міровой державы) онъ твердо вѣритъ, а также союзъ съ фашистской Италіей. Онъ опредѣленно заявляетъ, что «націоналъ-соціалисты ставятъ крестъ надъ предвоенной внѣшней политикой Германіи и продолжаютъ ту линію, которая оборвалась шестьсотъ лѣтъ тому назадъ». «Германіи незачѣмъ стремиться на югъ и на западъ. Надо повернуть взоры на земли востока». Предвоенной колоніальной и торговой политикѣ Вильгельма II націоналъ-соціализмъ противополагаетъ въ лицѣ Гитлера новую земельную политику. Это означаетъ распространеніе германской территоріи за счетъ умирающей Россіи. Распространенію этому Россія, по мнѣнію Гитлера, не сможетъ противопоставитъ ни силы, ни воли. Великая довоенная Россія была вѣдь создана не славянами, а германцами (варяги, балтійцы, нѣмецкая династія). Германскій правящій слой разложился и сдалъ свои позиціи еврейству. Но «еврейство сильно только силою разложенія, а не созиданія». Растлѣнная еврействомъ Россія не сможетъ помѣшать Германіи занять нужные ей просторы. Миссія націоналъ-соціалистовъ — миролюбиво поучаетъ Гитлеръ — погасить въ подрастающемъ поколѣніи хмельную мечту новаго Македонскаго похода и внушитъ ему, что великое будущее Германіи таится въ прилежномъ трудѣ нѣмецкаго плуга, которому мечъ долженъ всего только предоставить нужную землю. «Разсчетъ» съ Франціей остается, конечно, и для Гитлера роковой необходимостью нѣмецкой политики. Но это музыка будущаго. «Націоналъ-соціалисты сознательные враги вульгарнаго ура-націонализма». Этимъ «мирнымъ» страницамъ противостоятъ, впрочемъ, и весьма иныя.

Въ главѣ, посвященной Версалю, Гитлеръ мечтаетъ о томъ, что несправедливость договора обернется скоро ничѣмъ не заглушимымъ требованіемъ всей Германіи: «мы хотимъ снова быть вооруженными». Онъ молится: «Всемогущій Господь, благослови наше оружіе; будь справедливъ, какимъ Ты былъ всегда; разсуди насъ; неужели мы не заслуживаемъ свободы. Господи, благослови нашу борьбу!» На вопросъ, не противорѣчитъ-ли эта молитва гимну пахаря, Гитлеръ, конечно, отвѣтитъ — нѣть: беззаботно пахать землю можетъ, по теоріи воинствующаго патріотизма, только тотъ народъ, трудъ котораго охраняется мечомъ.

Совсѣмъ иное отношеніе къ Совѣтской Россіи и Россіи вообще звучитъ у Геббельса. Въ письмѣ, адресованномъ къ другу слѣва (изъ контекста письма выясняется, что къ коммунисту), Геббельсъ пишетъ: «ни одинъ царь еще не понималъ русскій народъ въ его глубинѣ, въ его страстяхъ, въ его національныхъ инстинктахъ такъ глубоко, какъ Ленинъ. Онъ далъ русскому крестьянину то, о чемъ этотъ коестъянинъ споконъ вѣковъ мечталъ: свободу и землю. Этимъ онъ превратилъ русскаго крестьянина въ подлиннаго носителя новой системы». Геббельсъ отказывается «вступать въ хоръ буржуазныхъ лжецовъ и невѣждъ, утверждающихъ, что большевизмъ стоитъ передъ крушеніемъ». Наоборотъ, Россія сейчасъ сильна и творчески напряжена, какъ никогда. На каждомъ совѣтскомъ рублѣ, работающемъ на коммунистическую партію, написано «не коммунизмъ, а Россія». Совѣтская Россія, по мнѣнію Геббельса, потому только и поддерживаетъ сейчасъ нѣмецкій коммунизмъ, что правильно предчувствуетъ: этотъ антидемократическій соціализмъ, преодолѣвъ въ себѣ ложь еврейскаго интернаціонализма, первый поддержитъ національную волю большевицкаго великодержавія.

Кончается письмо неожиданнымъ въ устахъ націоналъ-соціалиста признаніемъ, что «хотя коммунисты и борятся съ націоналъ-соціалистами, они другъ другу все-же не враги». Совѣтская Россія самою судьбою намѣчена въ союзницы Германіи въ ея страстной борьбѣ съ дьявольскимъ смрадомъ разлагающагося Запада. Кратчайшій путь націоналъ-соціализма въ царство свободы ведетѣ черезъ Совѣтскую Россію, въ которой «еврейское ученіе Карла Маркса» уже давно принесено въ жертву красному имперіализму, новой формѣ исконнаго русскаго «панславизма».

Таковъ второй варіантъ націоналъ-соціалистскаго отношенія къ Совѣтской Россіи. Если бы этотъ второй, Геббельскій, варіантъ побѣдилъ Гитлеровскій, то не видно, что могло-бы помѣшать расистамъ искать самаго тѣснаго сближенія съ большевиками. О томъ, могли-ли бы они разсчитывать на взаимность, я сейчасъ не говорю. Это вопросъ очень темный и сложный. Но вернемся къ нашему вопросу: въ чемъ сущность расистскаго соціализма? Какъ это ни странно -— въ отождествленіи духа подлиннаго соціализма съ духомъ прусской государственности. Мысль эта принадлежитъ, впрочемъ, не Гитлеру (у него вообще мало своихъ мыслей), а Освальду Шпенглеру. Развита она была знаменитымъ авторомъ «Заката Европы» въ небольшой брошюрѣ «Пруссія и соціализмъ». Торгашескому духу индивидуалистически-безгосударственнаго англійскаго общества Шпенглеръ противополагаетъ идею прусской государственности основанной «на работѣ, долгѣ и службѣ».

Сущность подлиннаго соціализма сводится Шпенглеромъ къ борьбѣ противъ хозяйственнаго индивидуализма. Всякій гражданинъ, начиная съ монарха и кончая послѣднимъ чернорабочимъ, начиная съ главы крупнѣйшаго предпріятія и кончая мелкими ремесленниками, долженъ работать не на себя, а на органическое цѣлое національнаго государства. Крайности богатства и бѣдности должны быть уничтожены, замѣчены природно обусловленными различіями въ работоспособности отдѣльныхъ лицъ. Прусскій государственный соціализмъ погибъ, предавъ свою систему торгашескому духу манчестерства. Германія возродится на путяхъ возврата къ соціализму прусскаго образца, не знающаго ни идеи классовой борьбы, ни идеи интернаціонала. Все дѣло въ борьбѣ противъ «тираніи процента» («Zinsknechtschaft»), въ борьбѣ за трудъ, все равно — физическій или духовный, какъ единственную основу государственнаго хозяйствованія.

Такова въ краткихъ чертахъ идеологія нѣмецкой націоналъ-соціалистической рабочей партіи. Какова же ея соціальная природа?

***

И не будучи марксистомъ, нельзя не видѣть, что идеи, въ особенности политическія, пробиваютъ себѣ дорогу въ жизнь только при условіи ихъ органической связи съ опредѣленными соціальными слоями. Спрашивается: какіе соціальные слои обслуживаетъ націоналъ-соціалистическая идеологія. Кто по своему соціальному положенію тѣ 6.400.000 людей, которые подали свои голоса за расистовъ? Какіе личные, хозяйственно-житейскіе интересы защищали они 14-го сентября? Отвѣчая на этотъ вопросъ, де Маннъ, Вальтеръ Маннценъ и др. изслѣдователи націоналъ-соціализма опредѣляютъ партію націоналъ-соціалистовъ какъ партію мелкой буржуазіи. Опредѣленіе это вѣрно, но, думается, недостаточно и односторонне. Безусловно мелкобуржуазный слой представляетъ собою основную массу партіи. Все-же главная сила націоналъ-соціалистовъ въ томъ, что они по разному выражаютъ весьма разные интересы весьма разныхъ соціальныхъ слоевъ.

Въ первую очередь за націоналъ-соціалистовъ голосовали слабосильные ремесленники, мелкіе торговцы, тихіе кустари, служащіе, т. е. всѣ тѣ хозяйственные остатки докапиталистической эпохи, которые, банкротясь и лишаясь мѣстъ, неудержимо скатываются въ ненавистныя имъ низины пролетарскаго быта. Націоналъ-соціалистическая проповѣдь убѣдительна для этихъ соціальныхъ слоевъ съ одной стороны, какъ проповѣдь противъ акціонерныхъ обществъ, все новыхъ и новыхъ машинъ, дороговизны современной рекламы, роскоши торговыхъ помѣщеній и т. д.; съ другой, какъ проповѣдь противъ очень дорогой соціальной политики марксистской демократіи, опутывающей мелкаго ремесленника и предпринимателя крѣпкою сѣтью обязательствъ по отношенію къ подмастерьямъ и служащимъ.

Второй соціальный слой, голосовавшій за націоналъ-соціалистовъ — крестьяне.

Уничтоживъ всѣ командныя высоты довоеннаго феодализма, отказавшись отъ принципіальной защиты интересовъ земельныхъ собственниковъ (путемъ покровительственной пошлины и податной системы) по-революціонная республика поставила какъ вельможныхъ, такъ и простонародныхъ землеробовъ въ очень трудное положеніе. Выбираются изъ этого положенія лишь тѣ хозяйства, которыя переходятъ къ капиталистической формѣ землеобработки и сбыта сельскохозяйственныхъ продуктовъ. Малосильные крестьяне въ этой переустройкѣ затираются, должаютъ банкамъ и встрѣчаясь въ такую тяжелую минуту съ феодально-патріархальной проповѣдью націоналъ-соціалистовъ естественно становятся заклятыми врагами капитализма и еврейства.

Третій контингентъ націоналъ-соціалистическихъ избирателей — мелкіе служащіе и тѣ деклассированные рабочіе, которые, наскучивъ дальнимъ прицѣломъ соціалъ-демократическаго реформизма и разочаровавшись въ немедленности соціальной революціи, стихійно и безсознательно отдались новой надеждѣ на спасеніе, надеждѣ на «вторую революцію» и «третье царство» націоналъ-соціалистовъ.

За всею этою разношерстною массой мелкой буржуазіи стоитъ, однако, въ качествѣ главной базы націоналъ-соціализма классъ крупныхъ землевладѣльцевъ, не прощающихъ республикѣ гнуснаго предательства феодальныхъ формъ германской государственности разнузданности международнаго капитализма.

Реальность этой связи съ рѣдкою отчетливостью вскрываетъ Гитлеровская теорія «міровой державы», органически связанная съ разсмотрѣнною выше русской политикой. По мнѣнію Гитлера, «міровой» всякая держава становится не въ силу своей военной мощи и не въ силу господства своей промышленности на міровомъ рынкѣ, а исключительно въ силу «правильнаго, нормальнаго взаимоотношенія количества земли и народонаселенія». Если бы германская промышленность завоевала весь міръ и если бы Германія снова возсоздала свою армію, — все равно, великою державою она не стала бы. «Volk ohne Raum» (народъ безъ простора) — великой, міровой державой быть не можетъ. Отсюда и выростаетъ уже упомянутая задача новой земельной политики, стремящейся къ «міродержавности» Германіи. Ясно, что эта идеологія является прямымъ выраженіемь земельно-феодальныхъ вожделѣній нѣмецкихъ аграріевъ. Карта выборовъ 14-го сентября вполнѣ подтверждаетъ это соціологическое соображеніе.

Итакъ, соціальной базой націоналъ соціализма является весьма пестрый союзъ крупныхъ землевладѣльцевъ, малосильныхъ крестьянъ, мелкой городской буржуазіи, мелкихъ служащихъ и случайныхъ массъ деклассированнаго пролетаріата. Главными же врагами націоналъ-соціализма надо считать двѣ другъ другу враждебныхъ силы, крупный капиталъ и организованную соціалъ-демократію.

Но такъ отчетливо дѣло обстоитъ въ сущности только съ точки зрѣнія статики націоналъ-соціалистической программы. Нац.-соціалистическая тактика весьма искусно преодолѣваетъ ограниченность соціальной базы своей партіи. Не подлежитъ никакому сомнѣнію, что крупныя средства, которыми располагаетъ націоналъ-соціалистическая партія, имѣютъ своимъ источникомъ не только добровольные взносы членовъ партіи и сборы съ многочисленныхъ собраній и митинговъ, какъ то думаютъ боевые генералы стараго закала и неравнодушныя къ націоналъ-соціалистамъ офицерскія вдовы, но и матеріализованное сочувствіе весьма крупной промышленной буржуазіи.

Слѣдственный комитетъ баварскаго ландтага, занимавшійся въ 22/23 году націоналъ-соціалистами въ связи съ ихъ сорвавшимся походомъ на Берлинъ, установилъ три источника партійныхъ средствъ: 1) нейтральныя государства, 4) 2) прекрасныя женщины и 3) тяжелая промышленность. Теоретической базой возможности націоналъ-соціалистической аппеляціи къ капиталу является весьма смѣлое, но въ условіяхъ капиталистическаго хозяйства 20-го вѣка и весьма фантастическое раздѣленіе капитала на созидательный, промышленный (онъ же и германскій) и на хищническій, банковый (онъ же и еврейскій), подлежащій немедленной конфискаціи, по приходѣ нац.-соціалистовъ къ власти. Не сомнѣваясь въ искренности нац.-соціалистической вѣры въ свои теоріи, я все-же весьма сомнѣваюсь въ томъ, что крупная буржуазія давала расистамь деньги въ разсчетѣ на то, что расистское правительство, націонализировавъ банки, будетъ оказывать фабрикамъ безпроцентный кредитъ. Ясно, что деньги давались въ разсчетѣ на націоналъ-соціалистическую помощь въ борьбѣ капитала противъ «марксистскихъ силъ», т. е. попросту говоря, — противъ рабочаго класса. Такова въ общихъ чертахъ соціальная природа націоналъ-соціалистической партіи.

4) Комитету удалось установить, что жалованье гитлеровскимъ офицерамъ выплачивалось въ 23 г. въ швейцарскихъ франкахъ. Нац-соц. удалось убѣдитъ швейцарскую буржуазію въ томъ, что внѣ нац.-соціализма Германіи нѣтъ спасенія отъ большевизма.

Представляй собою націоналъ-соціализмъ всего только охарактеризованную партію, его побѣда была бы непонятна. Но въ томъ то и дѣло, что націоналъ-соціализмъ не только реакціонная партія, но и очень сложное идейно-психологическое теченіе, вылившееся — въ этомъ его особенность, — въ своеобразную форму военной организаціи.

***

Первая глава второго тома «Автобіографіи» Гитлера озаглавлена: «Міросозерцаніе и партія». Въ рѣчахъ Гитлера и другихъ вождей также постоянно встрѣчается все то же основное требованіе міросозерцательнаго обоснованія политической борьбы. Я уже отмѣчалъ, что побѣда націоналъ-соціализма въ первую очередь означаетъ побѣду міросозерцательнаго теченія надъ интересократіей. Вѣрность этого положенія кажется мнѣ совершенно безспорною; но безспорность эта становится понятной только по выясненіи себѣ того обстоятельства, что міросозерцаніе, вѣрнѣе быть можетъ, міроощущеніе націоналъ-соціализма гораздо сложнѣе, неопредѣленнѣе, тоньше и глубже, чѣмъ тотъ идеологическій лубокъ и та основанная на немъ программа, о которыкъ рѣчь шла выше.

Вальтеръ Маниценъ 5) безусловно правъ, подчеркивая, что идеологически-программную вульгарность націоналъ-соціалистической публицистики надо отличатъ отъ зачастую гораздо болѣе глубокихъ теорій, стоящихъ за нею. Я лично знаю большое количество людей очень умныхъ, очень тонкихъ и высоко образованныхъ, которые подъ міросозерцаніемъ Гитлера никогда не подписались бы,
какъ подъ своимъ собственнымъ, но которые все же подписываются подъ нимъ какъ передъ тѣмъ «необходимымъ упрощеніемъ» ихъ собственнаго міросозерцанія, безъ котораго невозможно привлеченіе на его сторону широкихъ и активныхъ массъ.

5) «Neue Blättter für den Sozialismus». 8 Heft. 1930.

Въ октябрѣ въ Берлинѣ, на съѣздѣ нѣмецкаго соціологическаго общества, я прослушалъ два реферата и двухдневныя пренія объ общественномъ мнѣніи, свободѣ печати и о тому подобныхъ вопросахъ. Конечно, я говорилъ въ связи съ этими темами и еще свѣжими въ памяти выборами со многими видными представителями германской науки о націоналъ-соціалистахъ. Долженъ сказать, я былъ очень пораженъ тѣми націоналъ-соціялистическими нотами, которыя скрыто звучали не только въ рефератѣ гейдельбергскаго профессора фонъ Эккардта, выпустившаго большую книжку о Россіи, 6) и въ «словѣ» знаменитаго берлинскаго юриста Карла Шмидта, но главнымъ образомъ во многихъ частныхъ бесѣдахъ. Въ этихъ бесѣдахъ мнѣ выяснилось, что черезъ безотвѣтственно измышленный революціонный примитивъ націоналъ-соціализма силятся пробиться въ жизнь гораздо болѣе сложныя, въ своемъ истокѣ гораздо болѣе благородныя мысли и настроенія, И дѣйствительно, при желаніи и нѣкоторомъ мужествѣ Гитлера можно идеологически связать и съ основателемъ теоріи прусскаго консерватизма Шталемъ 7) и съ вѣнскимъ философомъ, соціологомъ и экономистомъ Отомаръ-Шпаномъ, любимымъ, къ слову сказать, теоретикомъ русскихъ націоналъ-соціалистовъ — раннихъ евразійцевъ — и даже съ ученіемъ о государствѣ гегелъянца Фрейера. Дѣйствительно, всѣ наиболѣе существенныя положенія Шталя-Шпана въ весьма упрощенномъ и сниженномъ видь встрѣчаются и у націоналъ-соціалистовъ. Такъ, прежде всего, защита органической теоріи государства противъ механической. Требованіе, чтобы какъ интересы отдѣльныхь гражданъ, такъ и интересы всѣхъ хозяйственныхъ корпорацій безоговорочно подчинялись государству, мыслимому въ формѣ реально-коллективной личности (reale Verbandsperson), высшимъ аттрибутомъ которой является власть и авторитетъ. Старо-консервативному принципу «Autorität, nicht Majorität» соотвѣтствуетъ y націоналъ-соціалистовъ положеніе: «диктатура — не парламентаризмъ», причемъ рѣчь идетъ о диктатурѣ личности. я не партіи или класса.

6) Hans von Eckardt «Russland». Leipzig, 1930.

7) Интересно, что Шталь по происхожденію еврей. Фамилію «Шталь» онъ принялъ при крещеніи.

Кромѣ государственниковъ-романтиковь на націоналъ-соціалистовъ оказалъ безусловное вліяніе и Ничше, вѣрнѣе, то атмосферическое ничшеанство, которое сейчасъ возрождается въ Германіи. Правда, Ничше былъ врагомъ всякой расистской «ерунды и выдумки», но все же въ его идеалѣ сверхчеловѣка своеобразно перекликающемся съ проходящимъ черезъ рядъ его писаній образомъ «свѣтловолосой бестіи» и ведущемъ свое начало отъ идеи дарвинизма (теорія подбора) нельзя не узнать прообраза царя вселенной: «чистаго арійца» націоналъ-соціалистической концепціи. Еще яснѣе связь по другой, не столько теоретической, сколько моралистической линіи. Какъ и Ничше, націоналъ-соціалисты враги всякаго морализма. Какъ и Ничше, они чувствуютъ себя стоящими по ту сторону добра и зла и привѣтствуютъ всѣ положительные, жизнь утверждающіе аффекты Ничше: гордость, радость, здоровье, любовь половъ, вражду и войну, благоговѣніе, прекрасный жестъ, сильную волю, волю къ власти, вѣрность землѣ и жизни. Какъ и Ничше, націоналъ-соціалисты, правда въ рѣзкомъ несоотвѣтствіи со своею собственною мелко-буржуазною соціальною базою, страстные враги духовнаго и бытового мѣщанства. Эта противоположность между героикой націоналъ-соціалистической идеологіи и мѣщанскими настроеніями объединяемыхъ ими соціальныхъ слоевъ отчетливо сознается нѣкоторыми вождями націоналъ-соціализма. Подобно Ленину, неустанно боровшемуся со шкурникомъ въ рядахъ коммунистической партіи, борется, напримѣръ, Геббельсъ съ сырымъ обывателемъ въ расистскихъ рядахъ.

«Откуда, — спрашиваетъ онъ, — наша безконечная ненависть къ буржуазности нашей эпохи?» и отвѣчаетъ: «мы ненавидимъ въ современной бупжуазности то мѣщанство, которымъ природа надѣлила всѣхъ подлинныхъ мѣщанъ. Какъ мы ни стараемся, мы все еще не можемъ преодолѣть буржуя. Онъ всюду среди насъ, вѣчно привередливый, всѣми недовольный, горластый типъ, безъ вѣры, безъ идеала. Ему нравится нашъ радикализмъ, но лишь постольку, поскольку онъ не мѣшаетъ здоровью и торговлѣ. Онъ ругаетъ вмѣстѣ съ нами всѣ гнусные порядки, но лишь вечеромъ, подвыпивъ и зная твердо, что его не услышатъ тѣ, которымъ не надо знать, что онъ съ нами. Во всѣхъ возможныхъ и невозможныхъ мѣстахъ онъ малюетъ наши черные кресты и подписываетъ подъ ними «Германія, проснись». Онъ сентименталенъ и любитъ хвастаться тѣмъ, что «принадлежалъ къ движенію» еще до войны, когда нынѣшніе вожди, зеленая молодежь, еще и не появлялась на горизонтѣ». Эта характеристика стариковъ-мѣщанъ, рыхлыхъ, безвольныхъ, политиканствующихъ крикуновъ очень вѣрна. Ее легко было бы распространить на всѣ примазавшіеся къ расистамъ круги мѣщанскаго общества. Вѣрна она прежде всего въ своей аппелляціи къ молодежи, какъ къ единственно прочной опорѣ націоналъ-соціализма. Думаю, что въ успѣхѣ нац.-соціализма молодежь сыграла главную роль. Даже больше: она его подготовила. Для выясненія этого вопроса необходимо связать націоналъ соціализмъ съ тѣмъ очень интереснымъ, религіозно-нравственнымъ и культурно-политическимъ движеніемъ «Jugendbewegung», которое захватило нѣмецкую молодежь еще въ концѣ прошлаго столѣтія.

На первый взглядъ глубоко духовное по своимъ истокамъ и цѣлямъ «младодвиженіе» такъ же далеко отъ расистской улицы, какъ далекъ отъ нея и геніально утонченный Ничше. Но въ томъ-то и дѣло (націоналъ-соціализмъ можно считать школьнымъ примѣромъ этой истины), что всякій, самый послѣдній уличный чертъ побѣждаетъ только въ качествѣ Люцифера, т. е. падшаго ангела. Если бы у націоналъ-соціалистическаго черта не было своего ангела, онъ былъ бы совершенно безсиленъ.

Какъ Ничше, будучи врагомъ расизма, все-таки влился въ расистское движеніе, такъ и нѣмецкое «младодвиженіе», выросшее на отрицаніи всяческихъ авторитетовъ, влилось въ авторитарное движеніе націоналъ-соціалистовъ. Я не могу подробно останавливаться на нѣмецкомъ младодвиженіи, начавшемся въ самомъ концѣ 19-го вѣка. Его двигателемъ было отчужденіе отъ стараго поколѣнія отцовъ и учителей и стремленіе къ новой, духовно болѣе реальной, душевно болѣе искренней, физически болѣе здоровой, природной, національно болѣе бытовой и живописной жизни. Началось оно въ Штеглицѣ подъ Берлиномъ, но быстро перекинулось и въ соціалистически- пролетарскую среду. Несмотря на то, что съ одной стороны вѣроисповѣдныя, а съ другой стороны партійныя организаціи пытались использовать младодвиженіе въ интересахъ культурныхъ формъ и теченій стараго міра, оно вь общемъ и цѣломъ осталось движеніемъ культурническимъ и этически-реформистскимъ, чуждымъ конфессіональной узости и партійной нетерпимости. Центръ младодвиженія былъ не въ ученіи, а въ выработкѣ новыхъ формъ жизни и общенія. Главнымъ врагомъ ощущался бездушный индивидуализмъ буржуазнаго общества. Чванство и лицемѣріе гостиныхъ, хамство конторъ и канцелярій, притворный интересъ ко всему высокому и прекрасному, безнравственный морализмъ въ отношеніи между полами, одинаково крѣпкая вѣра въ красоту дѣвичьяго стыда и общественно-гигіеническаго значенія проституціи. Къ этимъ моральнымъ мотивамъ присоединялось отталкиваніе отъ «удручающей безстыдности партійно-политической жизни», отъ городской цивилизаціи, отъ духовной непитательности школьнаго образованія, отъ лживости господствующихъ культурныхъ цѣнностей. Слившись воедино, всѣ эти чувства образовали въ нѣмецкомъ младодвиженіи нѣкое сложное, во многомъ очень родственное ранней романтикѣ ощущеніе нѣкоего кануна новой эпохи. Цѣлыми стаями стали слетаться мальчики и дѣвочки въ возрастѣ отъ 14 — 20 лѣтъ на городскія вокзальныя площади и разбредаться по рѣкамъ, лѣсамъ и замкамъ заново обрѣтенной ими вѣчной природы и древней родины. Шли эти странныя толпы въ какихъ-то особыхъ антибуржуазныхъ костюмахъ (напоминающихъ форму желторубашечниковъ съ голыми шеями, со знаменами и штандартами, съ мандолинами и гитарами, со старинными народными пѣснями и плясками, съ лютой реформистской ненавистью къ оставленному городу, кинематографу, пыльной танцулькѣ и всякой иной разлагающей лжи. Въ душахъ у всѣхъ горѣлъ обѣтъ — «творитъ новую жизнь подъ знакомъ личной отвѣтственности въ свободѣ и правдѣ». На этихъ странствіяхъ (не путешествіяхъ) принципіально аскетическихъ (часто безъ вина, безъ курева) завязывались знакомства съ простымъ народомъ, съ крестьянами, рѣже съ рабочими. На ночныхъ засидкахъ вокругъ костра обсуждались всѣ міровые вопросы: Богъ, родина, общество, любовь, но всѣ эти вопросы сливались въ одинъ — о новомъ человѣкѣ и новомъ органическомъ внутреннемъ взаимо отношеніи между людьми (Gemeinschaft). Изъ этихъ разговоровъ начали постепенно выкристализовываться новыя формы общенія, часто связанныя съ нѣсколько фантастическими представленіями о германскомъ средневѣковьѣ. Постепенно дружескіе кружки стали слагаться въ союзы-содружества; во главу этихъ содружествъ стали выдвигаться вожди. Между вождемъ безъ выборовъ выбраннымъ и кругомъ друзей начали образовываться сложныя и своеобразныя отношенія. Вождь и наставникъ превращался въ друга и исповѣдника. Развитіе шло съ одной стороны по линіи духовно орденской, съ другой — спортивно-военной, захватывая все болѣе и болѣе широкіе слои нѣмецкой молодежи. Разразившаяся война, закончившаяся революціей, не могла, конечно, не отразиться и на движеніи нѣмецкой молодежи. Насколько сильно и почвенно было это движеніе доказывается тѣмъ обстоятельствомъ, что событія 1914 — 18 г. г. отнюдь не смели его. Наоборотъ, обогатившись военно-революціоннымъ опытомъ, оно разлилось по всей Германіи и явно окрасило своей мыслью и волей культурную и политическую жизнь молодой республики. Безконечно осложнивъ младодвиженіе, война прежде всего развела его членовъ по тремъ разнымъ дорогамъ. Часть молодежи ушла въ религію, избрала ту внутреннюю линію, которую въ русскомъ движеніи принято называть исповѣдничествомъ. Другая страстно ринулась на защиту новой республики: — ушла въ соціализмъ и, къ сожалѣнію, быстро подпала подъ вліяніе старшаго поколѣнія и его партійныхъ органовъ. Младо-соціалисты (Jungsozialisten) съ трудомъ отстаиваютъ свою самостоятельность; лучшіе нѣмецкіе соціалистическіе и коммунистическіе поэты и писатели издаются буржуазными издателями. Третьимъ путемъ энергично пошла національно настроенная буржуазная молодежь, создавшая сразу же послѣ войны союзъ младонѣмцевь и сформулировавшая уже въ 1919 г. основные пункты своего міросозерцанія. Ядро младонѣмецкихъ организацій составилось изъ людей, которые пошли на войну зрѣлыми и сознательными членами первыхъ младодвиженческихъ организацій, людей, влюбленныхъ въ родину, но равнодушныхъ къ монархіи, людей, исполненныхъ пророческаго чаянія о преображеніи народной жизни и враждебныхъ буржуазному оцѣпенѣнію, людей братски объединенныхъ вокругъ вольно избраннаго вождя, людей, не лишенныхъ романтической фантастики, но все же и исполненныхъ религіозно-этической серьезности. Война не разрушила ихъ, а, наоборотъ, закалила; въ окопахъ обрѣли они вѣру въ реальность внѣклассовой, общенародной солидарности. Въ ночныхъ атакахъ они научились не опускать глазъ передъ судьбой; умирать — но не сдаваться. Слова о «жертвенной смерти», о «геніи войны» — не превратились для нихъ въ пустыя фразы. Отнюдь не тяготѣя къ старому, не сумѣвшему организовать защиту родины, они, вернувшись съ фронта, не приняли однако и революціи; не столько какъ новаго политическаго строя, сколько какъ тыловой психологіи, какъ отказа отъ тяжелой судьбы: «не желаемъ больше терпѣть». Что младодвиженцы-фронтовики были настроены именно такъ, доказываетъ то обстоятельство, что они первыми откликнулись на призывъ правительства Эберта-Шейдеманна оказать вооруженный отпоръ коммунистамъ-спартаковцамъ. Республика, пожелавшая защитить единство нѣмецкаго народа отъ партійнаго сепаратизма, обрѣла въ младодвиженцахъ-фронтовикахъ наиболѣе активныхъ республиканцевъ. Но это единодушіе скоро распалось. По цѣлому ряду причинъ, анализъ которыхъ завелъ бы меня слишкомъ далеко, развитіе младодвиженцевъ-фронтовиковъ пошло по линіи все нарастающей враждебности къ республиканско-демократической Германіи. Сущность этой враждебности надо искать не въ различіи политическихъ программъ, а въ различіи душевныхъ укладовъ и настроеній. Въ то время, какъ республиканско-демократическая Германія зачитывалась Ремаркомъ, младодвиженецъ-фроптоаикъ съ «праведнымъ гнѣвомъ» отвергалъ эту «хулу на Духа Святого». Не то, чтобы онъ жаждалъ новой войны; нѣтъ, но его возмущало то, что борьба противъ возможности новой войны не гнушается никакими средствами, вплоть до заушенія солдатской доблести и національной чести. Не подлежитъ никакому сомнѣнію. что среди толпъ, требовавшихъ запрещенія фильма Ремарка, было очень много младодвиженцевъ-фронтовиковъ. Утвержденіе большей части лѣвой нѣмецкой прессы, что противъ Ремарка горланила только «улица», конечно, не вѣрно. Улица — улицей; во всемъ, что происходитъ на улицѣ есть всегда доля «улицы». Но кромѣ того въ этомъ протестѣ была и святая святыхъ вѣчной памяти жертвамъ войны. Надо жить въ Германіи, чтобы видѣть до чего страстна и напряженна сейчасъ въ ней борьба между людьми готовыми предать метафизику войны — политикѣ и людьми, требующими отъ всякой политики защиты метафизики войны, между людьми, для которыхъ война безсмысленная бойня и людьми, для которыхъ она, если и не Судъ Божій — то все же великая и глубокая историческая судьба. 8)

8) Быть можетъ самый болѣзненный узелъ нѣмецкой трагедіи заключается въ томъ, что метафизически углубленные люди въ своемъ большинствѣ — политическіе слѣпцы, а политически зрячіе — въ своей массѣ пошляки.

Тутъ коренится и расхожденіе націоналистической молодежи съ республикой. Программа этой молодежи мало продумана и даже путана, но въ своихъ инстинктахъ очень опредѣленна и тверда. Уже въ 1919 г. на съѣздѣ въ Лауенштейнѣ авангардъ этой молодежи установилъ въ лицѣ союза «младонѣмцевъ» рядъ положеній, которыя были впослѣдствіи приняты и разными другими національными организаціями вплоть до «нѣмецкой національно-соціалистической рабочей партіи». Эти положенія суть: 1) борьба противъ порожденной революціей партійно-демократической государственности; 2) стремленіе къ преодолѣнію классовой розни въ пользу сверхклассоваго народно-національнаго единства (wahre Volksgemeinschaft); 3) созданіе «велико-германскаго», основаннаго на народноплеменномъ единствѣ государства со включеніемъ въ него австрійскихъ и судетскихъ нѣмцевъ; 4) преодолѣніе розни между католиками и протестантами, единая народная церковь . 9)

9) Психологія «младонѣмцевъ» ближе къ психологіи лучшихъ представителей Галлиполійства, чѣмъ къ психологіи младороссовъ, уже приближающихся, несмотря на свой легитимизмъ, къ фашизму и націоналъ-соціализму.

Если въ нѣкоторыхъ университетахъ сейчасъ насчитывается до 80 — 90% націоналъ-соціалистовъ, то причину этого надо искать не во вліяніи Гитлера на нѣмецкую академическую молодежь, а въ томъ, что политически-конкретный активизмъ націоналъ-соціалистической партіи внѣшне оформилъ рѣзко антибуржуазныя, національно-героическія настроенія нѣмецкаго пореволюціоннаго младодвиженства. Не Гитлеръ создалъ, такимъ образомъ, націоналъ-соціалистическое теченіе среди нѣмецкой академической молодежи, а, наоборотъ: — своеобразное націоналъ-народничество нѣмецкаго младодвиженства было одною изъ наиболѣе духовныхъ и благородныхъ силъ, способствовившихъ побѣдѣ вульгарнаго націоналъ-соціализма. Не думаю, чтобы союзъ между націоналъ-народничествомъ младодвиженства и партійнымъ націоналъ-соціализмомъ былъ дологъ и проченъ. Еще недавно слышалъ я, какъ очень юная студентка, бѣлая кофточка которой была заколота булавкой съ изображеніемъ расистскаго креста, со слезами на глазахъ и съ пылающими щеками негодовала на націоналъ-соціалистовъ, за то, что они правое дѣло молодежи защищаютъ глупыми, старыми средствами. Рѣчь шла о дѣйствительно нелѣпомъ сообщеніи центральнаго націоналъ-соціалистическаго органа, будто бы врачъ-еврей отказался перевязать націоналъ-соціалиста, раненаго въ схваткѣ съ коммунистами. То, что націоналъ-народническое младодвиженіе частично, по крайней мѣрѣ, слилось съ націоналъ-соціалистической демагогіей объясняется, кромѣ какъ общностью нѣкоторыхъ міросозерцательныхъ положеній, еще и тою напряженностью оскорбленнаго національнаго чувства, которая такъ велика и остра сейчасъ во многихъ кругахъ Германіи. Отставленные, не только раненые, но и здоровые офицеры, старые чиновные служаки, профессора стараго закала, разорившіеся помѣщики и ихъ вѣрные слуги, однимъ словомъ цѣлая армія старорежимныхъ людей, объединенныхъ, несмотря на всю разницу своего образовательнаго ценза и соціальнаго положенія весьма характернымъ для довоенной Германіи общимъ признакомъ «презрѣніе къ политикѣ», какъ къ грязному дѣлу, все еще не можетъ понять, какъ это могло случиться, что Германія все время выигрывала битвы и все-же оказалась разбитой наголову. Ихъ какь каленымъ желѣзомъ жжетъ оскорбленіе за то, что святыни крови и духа, что творили военные подвиги, были въ концѣ концовъ загнаны въ непонятный имъ тупикъ политическаго конъюнктуризма и позорно умучены въ немъ. Интересно, что патріархальныя семьи, въ которыхъ дѣды и отцы волнуются такими чувствами, а дѣти носятъ націоналъ-соціалистическіе значки, — самыя, въ своей внутренней жизни счастливыя нѣмецкія семьи, не знающія розни отцовъ и дѣтей. Они живутъ бѣдно, но порядливо; не потребляютъ никакихъ привозныхъ товаровъ, не покупаютъ ничего въ универсальныхъ магазинахъ («еврейскія акціонерныя общества»); презирая радіо и граммофонъ, составляютъ домашніе тріо и квартеты; читаютъ Бисмарка, Ранке, Шпенглера и Гитлера. Будучи антисемитами, они, конечно, отклоняютъ всякое государственное насиліе надъ еврействомъ, но требуютъ организованной самозащиты германскаго духа путемъ бойкота еврейскихъ газетъ и еврейской эстрады.

Таковы главныя силы того націоналъ-соціалистическаго повѣтрія, которыя содѣйствовали побѣдѣ расистовъ на послѣднихъ выборахъ въ Рейхстагъ.

***

Разсмотрѣвъ идеологію и программу націоналъ-соціалистической партіи и намѣтивъ тѣ многообразные міросозерцательныя психологическія теченія, которыя поддержали расистовъ 14-го сентября, намъ необходимо коснуться вопроса организаціи націоналъ-соціалистическаго движенія. Надо сказать прямо: насколько Гитлеръ неуменъ, грубъ и произволенъ, какъ теоретикъ и идеологъ, настолько онъ чутокъ и талантливъ какъ организаторъ. Его основной организаціонный принципъ, развиваемый имъ въ его книгѣ, сводится къ положенію, что количество организованныхъ партійцевъ и количество сочувствующихъ партійной организаціи людей — величины обратно пропорціональныя. Чѣмъ больше партія, тѣмъ выше въ ней процентъ негодныхъ элементовъ, тѣмъ больше ея шансь на самоскомпрометированіе. Отсюда стремленіе къ очень крѣпкой, военно-авторитарной организаціи, въ члены которой молодые люди принимаются по всестороннему изслѣдованію ихъ «личной годности». Съ утвержденіемъ строгой военной дисциплины націоналъ-соціалистическая организація соединяетъ требованіе самостоятельности и находчивости. Съ большимъ умомъ использовалъ Гитлерь въ своихъ организаціяхъ и въ организаціи воздѣйствія своихъ организапій на массы всѣ мотивы массовой и въ особенности пореволюціонной массовой психологіи.

Съ хорошею зоркостью подмѣтилъ и въ нѣсколькихъ сатирическихъ главахъ своей книги талантливо описалъ онъ зеленую скуку всѣхъ политическихъ, въ особенности Гугенберговскихъ осюртученныхъ и омонокленныхъ собраній. Правильно услышалъ и ловко учелъ убыль идеалистическаго утопизма въ рядахъ соціалъ-демократической партіи. Даже такой убѣжденный ссціаіъ-демократъ, какъ де-Маннъ, годчспкивастъ, что при всей наивности и непутевости политическихъ желаній стоящихъ за націоналъ-соціалистами массъ, въ желаніяхъ этихъ массъ таится правильное чувство уничтоженности личности въ парламентски-партійномъ механизмѣ современности. Надо отдать справедливость Гитлеру, что онъ, какъ никто сумѣлъ использовать тягу массы къ вождю, безличія къ личности. Подобравъ и воспитавъ рядъ близкихъ себѣ по духу вождей, окруживъ себя и ихъ кольцомъ преданныхъ друзей, навербованъ очень хорошо оплачиваемыхъ тѣлохранителей, одѣвъ своихъ отважныхъ, обученныхъ боксу и пріемамъ японской борьбы «молодцовъ» (meine Jungens) въ ловкую походную форму и снабдивъ свое воинство знаменами и оркестрами, Гитлеръ двинулся въ избирательный походъ не только въ качествѣ вождя политической партіи, но и въ качествѣ главы какого-то массоваго народнаго дѣйства. Антреприза націоналъ-соціалистовъ была самою богатой и безусловно самой талантливой. Во всѣхъ городахъ они снимали по нѣскольку всегда самыхъ лучшихъ и самыхъ большихъ помѣщеній. У нихъ показывались самыя забавныя чучела — француза, капиталиста, еврея. Ихъ разукрашенные грузовики, перегруженные нарядною молодежью, летали, развѣвая знамена по всѣмъ улицамъ города. Стройные, подтянутые, живописные юноши всюду разбрасывали листовки. Гремѣла музыка. Вечеромъ все это звонкое, тревожное и завлекающее волненіе перерождалось въ страстное напряженіе громадныхъ (до 6 — 7 тысячъ слушателей) митинговъ. Гитлеровскія рѣчи, не производящія въ чтеніи никакого впечатлѣнія, рѣшительно гипнотизировали массу. Достигалъ Гитлерѣ такого вліянія своею исключительною медіумичностью. Его рѣчи захватывали массы потому, что обращаясь къ массамъ, онъ отдавался имъ, не боясь ни хаоса, ни бойни. Эта демагогическая самоотдача не была для него однако ложью: вѣдь исторію дѣлаютъ личности; задача же массы — вынести вождя на то мѣсто, съ котораго онъ сможетъ начать свой творческій путь. Предвыборная психологія Гитлера и его друзей была очевидно такова: лишь бы вынести, а тамъ осмотримся. Анализъ главныхъ національныхъ соціалистическихъ рѣчей въ Рейхстагѣ подтверждаетъ правильность этого утвержденія. Снисходя до скоморошества и часто гоняясь за политическимъ райкомъ, націоналъ-соціалисты ни на минуту не переставали говорить объ «идеѣ», противопоставляя свою святую вѣру въ нее мелкотравчатой корысти всѣхъ остальныхъ партій. Каждое избіеніе націоналъ-соціалиста коммунистомъ или полицейскимъ они мастерски раздували въ громадное событіе, талантливо создавая вокругъ жертвъ своей предвыборной борьбы героическую атмосферу мученичества и исповѣдничества. Причемъ они въ своихъ газетахъ и листовкахъ не только озлобленно и трафаретно ругали враговъ, какъ то дѣлали коммунисты, но съ гнѣвною скорбью оплакивали павшихъ друзей, клянясь «отомстить и побѣдить». Все это продѣлывалось не безъ нѣкоторой пошловатой сентиментальности, но все это и свершалось съ подлиннымъ чувствомъ. Во всемъ было много сознательнаго разсчета, но во всемъ былъ и безсознательный самообманъ. Во время выборовъ націоналъ-соціалисты безчинствовали не хуже коммунистовъ, но въ обществѣ часто слышалось: «бѣдные націоналъ-соціалисты, какъ жестоко расправляется съ ними полиція». Думаю, что въ этомъ сочувствіи къ націоналъ-соціалистамъ, борцамъ за свободу Германіи, своеобразно преломлялась жалость многихъ соціально и экономически сниженныхъ нѣмцевъ къ самимъ себѣ. Уже упоминавшійся де-Маннъ вѣрно указываетъ на то, что внезапное обостреніе націоналистическихъ чувствъ въ мелкобуржуазной средѣ объясняется прежде всего быстрымъ и неудержимымъ сниженіемъ ея жизненнаго уровня; говоря языкомъ Маркса — ея пролетаризаціей. Человѣкъ не можетъ опускаться сразу во всѣхъ направленіяхъ. Чтобы жить и дѣйствовать ему необходимо объективно неизбѣжное сниженіе своей жизни компенсировать представленіемъ о ея одновременномъ повышеніи въ какомъ либо другомъ направленіи. Та компенсація, которую создалъ для пролетаріата Марксъ своимъ ученіемъ о пролетаріатѣ, какъ объ избранномъ классѣ, которому суждено ввести человѣчество в царство международной солидарности и внѣклассоваго государства для мелко-буржуазнаго сознанія, въ его нынѣшней стадіи, по крайней мѣрѣ, непріемлема. Потому было необходимо перенести компенсирующее представленіе о грядущемъ восходѣ изъ сферы соціальной въ сферу національную: «да, мы раззорены, мы съ каждымъ днемъ опускаемся все ниже и ниже, но мы все вынесемъ и вытерпимъ, дабы наши дѣти, расквитавшись сь врагами, могли-бы войти въ «царство свободы».

Надо отдать справедливость Гитлеру, что въ своей предвыборной агитаціи онъ съ большимъ мастерствомъ использовалъ весьма сложную психологическую конъюнктуру современной Германіи.

***

Въ заключеніе нѣсколько словъ анализа и критики.

Расисты называютъсебя «нѣмецкой націоналъ-соціалистической рабочей партіей». Мнѣ кажется, не можетъ быть никакого сомнѣнія, что эта партія и не нѣмецкая, и не національная, и не соціалистическая, и не рабочая.

Типично-нѣмецкою партію націоналъ-соціалистовъ нельзя считать потому, что отличительной чертой нѣмецкаго духа являются: метафизичность, философичность, музыкальность, очень большая (часто ложная) сложность, икдивидуалистичность и главное — широкая открытость навстрѣчу всему чужому и инороднему (съ этими чертами связанъ органическій гуманизмъ и космополитизмъ лучшихъ нѣмцевъ типа Лессинга и Гете). Вся эта Германія (болѣе близкая Греціи, чѣмъ Риму) націоналъ-соціалистами не ощущается и за ними не стоитъ. Въ книгѣ Гитлера есть характерная фраза: «юноша, занимающійся сейчасъ философіей — не нѣмецкій юноша»! Вѣрно какъ разъ обратное: лучшіе нѣмецкіе юноши занимаются сейчасъ философіей и богословіемъ, Гейдеггеромъ и Бартомъ. Духовный уровень Гитлера и всего созданнаго имъ движенія не по-нѣмецки низокъ и убогъ. Существуетъ преданье, что, когда древніе германцы крестились, они высовывали изъ рѣки руку, въ кулакѣ которой былъ зажатъ мечъ, дабы эта рука осталась не крещенной. Не подлежитъ никакому сомнѣнію, что міросозерцаніе Гитлера родилось не въ нѣмецкой головѣ, а въ некрещенномъ германскомъ кулакѣ.

Зная, хотя бы только поверхностно, Германію, нельзя не присоединиться къ мнѣнію Томаса Манна, что «изъ такого стараго, зрѣлаго, многоопытнаго и о многомъ взыскующаго культурнаго народа, какъ нѣмцы, у которыхъ за плечами сложнѣйшія духовныя и душевныя приключенія, которыя создали міровую, высокую классику, глубокую и утонченную романтику, Гете, Шопенгауэра, Ничше, и у которыхъ въ крови возвышенная болѣзнь Вагнеровскаго Тристана… никакими средствами нельзя создать примитивнаго, чистокровнаго, умомъ и сердцемъ незатѣйливаго, голубоглазо-послушнаго, каблуками постукивающаго народа». 10)

10) Deutsche Ansprache von Thomas Mann. S. Fischer Verlag. Berlin. 3v.

Не лучше обстоитъ дѣло съ моментомъ націи. Своеобразіе націоналъ-соціалистическаго націонализма совершенно очевидно заключается въ отрицаніи идеи націи, и даже больше: въ отсутствіи ощущенія того весьма сложнаго единства, которое именуется націей. Вся сущность расистской концепціи сводится къ отрицанію націи въ пользу расы, рода, племени. Нац.-соціалисты просто на просто не видятъ, что тѣ образованія, которыя мы именуемъ европейскими націями, являются продуктами очень сложнаго взаимодѣйствія весьма разныхъ расъ и племенъ; объединеніями, отнюдь не природными, но историческими, въ которыхъ языкъ, ликъ родившей тебя земли, образъ взлелѣявшей тебя культуры, играютъ гораздо большую роль, чѣмъ весьма проблематическое понятіе крови. Націонализмъ націоналъ-соціалистовъ подлинно зоологическій расизмъ, на которомъ никакой культуры и никакого государства никогда, конечно, не построить.

Еще очевиднѣе обстоитъ дѣло съ двумя послѣдними пунктами. Никакими ухищреніями націоналистической мысли изъ прусской государственности, основанной на работѣ, долгѣ и службѣ, соціалистическаго строя не выгонишь. Главное, что мѣшаетъ націоналъ-соціалистамъ понять проблему соціализма это то, что они вмѣстѣ со Сталинымъ (но только не по окончательному коммунистическому отчаянью, а по изначальному націоналистическому чаянію) защищаютъ соціализмъ въ одной странѣ (wirtschaftliche Autharkie), не понимая, что главная хозяйственная проблема соціализма заключается въ разрѣшеніи проблемы мірового рынка, въ пріуроченіи національнаго производства къ международному рынку.

О томъ, что націоналъ-соціалисты не рабочая партія, не стоитъ и говорить; это уже достаточно выяснено въ главѣ о соціальной природѣ расизма. Называть себя рабочею партіей націоналъ-соціалисты могутъ лишь въ смыслѣ подчеркнутаго указанія на то, что они хотѣли бы таковыми стать, что они видятъ свое назначеніе въ борьбѣ противъ теоріи и практики классовой борьбы и въ націонализаціи души нѣмецкаго рабочаго. Но и этого своего назначенія націоналъ-соціалистамъ не исполнить. Что касается ихъ борьбы противъ раздуванія классовой вражды, то нельзя не видѣть, что ее гораздо успѣшнѣе ведетъ соціалъ-демократія, которую націоналъ-соціалисты за одно съ коммунистами злобно ругаютъ «за предательство интересовъ рабочаго класса буржуазіи». Что же касается націонализаціи души нѣмецкаго рабочаго, то вѣдь на голомъ антисемитизмѣ и франкофобствѣ этой сложной задачи не разрѣшишь.

Но если дѣло націоналъ-соціализма обстоитъ такъ печально, то чѣмъ же все-таки объяснить его успѣхъ? Большинство недоброжелателей объясняетъ его просто на просто психологіей «отчаянія», которая, разочаровавшись во всемъ извѣстномъ, хватается за все еще невѣдомое, неиспытанное. Объясненіе это вѣрно, но недостаточно. Не можетъ быть никакого сомнѣнія въ томъ, что Германія повернулась лицомъ къ націоналъ-соціалистамъ на томъ же основаніи или такъ же неосновательно, какъ больной и его родственники, разочаровавшись во врачахъ, обращаются къ знахарямъ и гадалкамъ. Это вѣрно, но недостаточно. Нельзя не видѣть, какъ на то правильно указываетъ Юніусъ Альтеръ, 11) что за націоналъ-соціалистовъ голосовало не только отчаяніе, не только страхъ за будущность, страхъ передъ безработицей и безработными, но и жажда широкихъ слоевъ нѣмецкаго народа, жажда массы — принять творческое участіе въ созиданіи духовно-культурнаго и политически соціальнаго образа грядущей Германіи. Эту жажду уловилъ и удовлетворилъ націоналъ-соціализмъ. При всей, только что подчеркнутой ложности расистскаго міросозерцанія, ему все же нельзя отказать въ цѣлостности, рельефности, широтѣ и смѣлости. Созданное для массъ, оно массамъ видно издалека. Въ этомъ его громадное агитаціонное достоинство. Главная причина побѣды націоналъ-соціализма безусловно заключается въ томъ, что это враждебное философіи и культурѣ теченіе облекло свою политическую проповѣдь въ форму философіи культуры, созвучной по своему смыслу кровоточащей, бредящей, неуравновѣшенной душѣ пореволюціонной Германіи.

11) Junius. Alter Natfonallsten. Verlag von K. F. Rochler in Leipzig.

Одержатъ или не одержатъ побѣду націоналъ-соціалисты — сказать трудно и гадать ни къ чему. Ясно одно. Побѣда эта была-бы величайшимъ несчастіемъ, которое вообще можетъ разразиться не только надъ Германіей, но и надъ всей Европой. Для ея предупрежденія необходимъ пересмотръ Версальскаго договора, на предметъ экономическаго оздоровленія Германіи, но въ первую очередь отказъ союзниковъ отъ того нелѣпаго пункта Версальскаго договора, который возлагаетъ всю отвѣтственность за войну на одну Германію. Политически этотъ моралистическій пунктъ союзникамъ ничего не дастъ, агитаціонная же роль его въ Германіи весьма велика и вредна. «Лучшій залогъ мира», — говоритъ Томасъ Маннъ, — «душевное здоровье нѣмецкаго народа». Душевному же оздоровленію Германіи ничто такъ не мѣшаетъ, какъ утвержденіе ея какой-то особой и исключительной вины. Чтобы понять это, надо только вдуматься въ геніальную повѣсть Клейста «Michael Kohlhaas». Среди нѣмцевъ очень много Коlhaas’овъ, т. е. людей на смерть раненыхъ неутолимой жаждой абсолютной справедливости.

Но кромѣ этого необходимо еще и другое, необходимо, не уступая ни одного грамма подлиннаго народоправства цезарскимъ вожделѣніямъ диктаторскаго фантазерства, какъ-то обновить и углубить формы современнаго демократизма. Смертные грѣхи западно-европейской демократіи, о которыхъ сейчасъ такъ много говорятъ не худшіе изъ демократовъ и которые можно отрицать только по слѣпости, заключаются въ порванности тріединой связи между демократіей и идеей, демократіей и личностью, демократіей и массой. Всѣмъ демократамъ надо твердо помнить, что только черезъ возстановленіе этой связи возможна побѣда демократіи надъ соблазномъ диктатуры. Всѣмъ же врагамъ демократіи, склоннымъ защищать диктатуру, какъ единственно органическую связь идеи, личности и массы, хорошо бы понять, что внѣ того строгаго ограниченія воли каждаго общею волею, въ которомъ въ послѣднемъ счетѣ и заключается принципъ демократіи, вообще невозможно создать политическаго міросозерцанія, чуждаго произволу, политическаго водительства, чуждаго демагогіи и массовой организаціи, не толкающей массы въ сторону бандитизма.

Всѣ эти вопросы касаются не только Германіи и націоналъ-соціализма, но прежде всего Россіи и тѣхъ русскихъ идей и организацій, которыя тяготѣютъ къ фашистски-націоналистическому переоформленію распадающагося коммунизма.

Н. Лугановъ.
Современныя Записки, XLV, 1931.

Views: 40

Павелъ Муратовъ. Каждый День. 15 января 1931. О романѣ Пристли и объ англичанахъ

Изъ англійскихъ безработныхъ людей я знаю «въ лицо» только одного человѣка. Это нѣкій мистеръ Окройдъ изъ Іоркшира. Побранившись съ какими-то вліятельными «товарищами» изъ краснаго профессіональнаго союза (есть такіе къ несчастью и въ Англіи), онъ остался безъ работы и пустился въ скитанія по англійскимъ дорогамъ. Ему повезло: онъ встрѣтилъ такихъ же милѣйшихъ непосѣдъ какъ онъ самъ, хотя и иного, чѣмъ онъ, ранга и состоянія. Вмѣстѣ съ ними примкнулъ онъ къ труппѣ бродячихъ комедіантовъ, принявшей названіе «Добрые Компаніоны»… Но я разсказываю сюжетъ отдохновительнаго и «ласковаго» въ своей глубокой человѣчности романа Пристли! Мистеръ Окройдъ живетъ только на страницахъ этой книги. Мнѣ не надо доказывать здѣсь, что это не мѣшаетъ ему быть, можетъ быть, болѣе дѣйствительнымъ и живымъ, чѣмъ многіе изъ тѣхъ, кого мы видимъ и даже съ кѣмъ обмѣниваемся рукопожатіями.

***

Мистеръ Окройдъ и всѣ остальные «добрые компаніоны» внушаютъ англійскому и русскому читателю величайшую симпатію. Сдвигъ жизни, тотъ «соціальный вѣтеръ», который посогналъ ихъ всѣхъ съ привычныхъ мѣстъ, встрѣчаютъ они съ большой долей благодушія и съ еще большей долей любопытства. «Посмотримъ, что изъ всего этого выйдетъ». Такова позиція по отношенію къ разнымъ неожиданнымъ событіямъ и непривычнымъ приключеніямъ. Таковъ, разумѣется, и есть нынѣшній англичанинъ, не очень похожій на того пѣсеннаго англичанина «мудреца», который «изобрѣлъ за машиной машину». Увы, машину-то онъ изобрѣлъ, но очень многія изъ его машинъ бездѣйствуютъ, и самъ англичанинъ, какимъ мы его видимъ въ книгѣ Пристли, не столько «мудрецѣ» или «хитрецъ», но непосѣда, лѣнтяй и, даже, не въ обиду будь ему сказано, немножечко ротозѣй. И все это, спѣшу сказать, мнѣ, да вѣроятно и не одному мнѣ — чрезвычайно симпатично!

***

Я вспомнилъ мистера Окройда и его «добрыхъ компаніоновъ», вспомнилъ главнымъ образомъ ихъ жизненную позицію — «посмотримъ, что изъ всего этого выйдетъ» — когда просматривалъ вчера англійскія газеты. Какой, однако, огромный (и не растраченный) надо имѣть запасъ благоразумія и какого-то скрытаго юмора, чтобы спокойно и съ оттѣнкомъ нѣсколько сторонняго любопытства сообщать весьма страшныя вещи. Вотъ эти вещи, выражающіяся даже не словами, а еще болѣе лаконически, цифрами. По даннымъ Бордъ офъ Тредъ, общее уменьшеніе вывоза фабрикатовъ за одинъ годъ въ Англіи — 24 процента. Вывозъ хлопчатобумажныхъ издѣлій упалъ количественно на 33 проц. Желѣзныя и стальныя издѣлія понизились въ вывозѣ на 2<0?> процентовъ. Превышеніе ввоза (главнымъ образомъ пищевыхъ продуктовъ сырья) надъ вывозомъ составляетъ за одинъ годъ пассивный товарный балансъ въ 387 милліоновъ фунтовъ… И стоитъ перевернуть страницу въ той же газетѣ чтобы прочесть о закрытіи цѣлаго ряда фабрикъ въ Ланкаширѣ и роспускѣ еще 20.000 рабочихъ…

***

Но я недаромъ вспомнилъ «Добрыхъ Компаніоновъ» Пристли, прочитавъ страшныя цифры. Передъ соціальнымъ сдвигомъ, передъ соціальнымъ вѣтромъ, сдунувшимъ ихъ съ мѣста, не теряютъ они человѣческаго лица и изъ тяжелыхъ послѣдствій матеріальной невзгоды умѣютъ извлечь новый и болѣе широкій душевный опытъ. Не знаю это ли именно хотѣлъ сказать Пристли, но сказалъ онъ это. И онъ сказалъ такъ, что вѣритъ читатель. Если не потрясена до основанія Англія катастрофическими цифрами торговыхъ подсчетовъ, это свидѣтельствуетъ не только объ огромности ея матеріальныхъ рессурсовъ. Еще силенъ ея человѣкъ въ этой способности своей улыбаться превратностямъ счастья и въ нихъ почерпнуть новую силу.

Павелъ Муратовъ.
Возрожденіе, № 2053, 15 января 1931.

Views: 22

Павелъ Муратовъ. О Достоевскомъ

Мой старшій братъ, котораго я едва вспоминаю, въ первый разъ молодымъ офицеромъ, выпущеннымъ изъ Павловскаго училища, пріѣзжая въ отпускъ, стрѣлялъ дикихъ утокъ, въ изобиліи водившихся вокругъ того маленькаго городка, гдѣ началось мое дѣтство. Вкусъ дикой утки, отзывающій слегка рѣкой, до сихъ поръ вдругъ смутно напоминаетъ тѣ давнишніе годы. Особенно мнѣ вспоминается дѣтство, когда попадетъ вдругъ на зубъ сплющенная дробинка…

Братъ мой охотился на утокъ еще тогда, когда былъ кадетомъ Воронежскаго Михайловскаго корпуса. Пріѣзжая на каникулы домой, онъ потихоньку читалъ «Братьевъ Карамазовыхъ», печатавшихся въ журналѣ, который выписывала для себя мать. Еще въ кадетскіе годы, у знакомыхъ, въ библіотекахъ, досталъ онъ и прочиталъ «всего Достоевскаго». То было, въ сущности, все, что онъ могъ узнать о жизни ко времени, когда сдѣлался взрослымъ человѣкомъ.

Помню, съ какимъ благоговѣніемъ произносилъ онъ имя писателя. «Въ твои годы я проглотилъ уже всего Достоевскаго», — говорилъ онъ мнѣ съ огорченіемъ и упрекомъ. Мнѣ было уже почти шестнадцать лѣтъ, и я разстраивалъ его тѣмъ, что не любилъ читать книги великихъ писателей. Правда, я не интересовался больше Жюль Верномъ и Буссенаромъ, но я читалъ все какія-то странныя и, пожалуй, даже скучныя вещи — исторію, особенно военную исторію, путешествія, воспоминанія. Мы жили въ Москвѣ; окружавшая меня жизнь была гораздо разнообразнѣе, чѣмъ дѣтство моего брата. Мечта моя была направлена какъ-то иначе. Вскорѣ послѣ того я все же сталъ читать Достоевскаго и читалъ его очень много.

Я восхищался имъ такъ же тогда, какъ восхищаюсь теперь. Условія жизни въ столицѣ около 1900 года были, однако, не тѣ, какими они были въ маленькомъ городкѣ, куда мой братъ кадетомъ пріѣзжалъ на каникулы двадцать лѣтъ назадъ. Живые люди, которыхъ я узналъ, были не тѣми, какихъ онъ воображалъ, читая украдкой въ журналѣ «Братьевъ Карамазовыхъ». То, что было для него въ юношескіе его годы единственною «книгою жизни», оказалось для меня лишь «литературнымъ багажемъ», когда и я наконецъ сдѣлался взрослымъ человѣкомъ.

***

Я разсказываю объ этомъ, чтобы напомнить одну довольно существенную вещь. Поколѣніе, къ которому я принадлежалъ и которое особенно много читало Достоевскаго, отчасти даже какъ бы открыло его, все-таки, несмотря на это, обращалось къ нему какъ къ нѣкоторому прошлому. Понимаю, что иное прошлое бываетъ «новѣе» любой современности.. И все же, думаю, что у людей читавшихъ Достоевскаго около 1900 года не могло быть того отношенія къ изобразительной сторонѣ его книгъ,какое было у людей, читавшихъ его романы тогда, когда они печатались въ журналахъ. Я вспомнилъ здѣсь особенное, взволнованное и даже какъ бы испуганное лицо моего старшаго брата, потому что онъ былъ однимъ изъ такихъ людей Онъ былъ однимъ изъ настоящихъ читателей Достоевскаго. Но этихъ читателей оказалось немного, братъ мой былъ скорѣе исключеніемъ. Близкія къ Достоевскому поколѣнія не умѣли понять его и стыдились его оцѣнить, а тѣ поколѣнія, которыя поняли его лучше и оцѣнили больше, были уже отдѣлены отъ него значительнымъ промежуткомъ могущественно и быстро мѣнявшейся жизни.

***

Моихъ сверстниковъ я не могу назвать поэтому совсѣмъ настоящими читателями Достоевскаго. Книги его они и читали не такъ, какъ читались бы эти книги читателемъ, котораго могъ вообразить самъ авторъ. Мыслитель, философъ заслонилъ для новыхъ поколѣній повѣствователя и изобразителя. Идеи не старѣютъ, конечно, тогда какъ блѣднѣютъ образы и ветшаютъ слова. Считается, что книгѣ идетъ «на пользу», когда съ теченіемъ времени отпадаетъ въ ней «преходящее» и болѣе отчетливо выступаетъ всеобщее и основное. Быть можетъ это такъ, но книга становится все-таки иной. Подозрѣваю, что старый читатель не такъ ужъ отчетливо понималъ доподлинно разъясненную лишь нашимъ вѣкомъ огромную мыслительную сторону Достоевскаго, но нѣчто «словесное», нѣчто «романное» въ его писаніяхъ и нѣчто вообще изобразительное въ нихъ, нѣчто пусть даже совсѣмъ «поверхностное», онъ чувствовалъ гораздо ближе и живѣе. Жизненная стихія автора, внѣшній опытъ автора, были ему роднѣе, хотя онъ и видѣлъ, быть можетъ, въ «Братьяхъ Карамазовыхъ» только страстную и мучительную повѣсть вмѣсто обширнаго религіозно-философскаго творенія.

***

Меня всегда интересовали жизненныя преломленія Достоевскаго. Какъ я уже сказалъ, къ людямъ нашего времени они въ большинствѣ случаевъ пришли пропущенными сквозь призму философской критики, либо зеркально отраженными въ новыхъ духовныхъ томленіяхъ. Мои сверстники не слишкомъ интересовались «детективной» стороной карамазовскаго убійства, а болѣе того, тонкой проблематикой Ивана, легендой о Великомъ Инквизиторѣ, старцемъ Зосимой, судьбою Алеши. Книги Достоевскаго населены очень плотно совсѣмъ разнаго рода литературными существами. Ревностнѣйшіе его почитатели сосредоточили свое вниманіе на тѣхъ обитателяхъ этого книжнаго царства, которыхъ можно назвать людьми-идеями, людьми-проблемами. Таковы, разумѣется, больше всего Кирилловъ и Шатовъ въ «Бѣсахъ», таковъ Алеша, таковы (однако только отчасти) Иванъ Карамазовъ, князь Мышкинъ, Ставрогинъ, Раскольниковъ. Но наряду съ этимъ въ книжномъ царствѣ Достоевскаго есть люди-характеры. Таковы Митя Карамазовъ, Рогожинъ, Верховенскій-отецъ, Свидригайловъ. Таковы всѣ или почти всѣ женщины, кромѣ, пожалуй, одной Настасьи Филипповны, которая есть скорѣе женщина-проблема. Таковы, во всякомъ случаѣ, Лиза изъ «Бѣсовъ», Аглая изъ «Идіота», Полина изъ «Игрока». Кромѣ людей-проблемъ и характеровъ, у Достоевскаго есть еще просто «фигуры», эпизодическіе персонажи — какіе притомъ многочисленные и какъ удивительно до конца созданные! Напомню хотя бы Бабуленьку изъ «Игрока» и француза Ламберта изъ «Подростка» — неотвязнѣйшія изъ существъ порожденныхъ вообще книгой.

***

Характеры и фигуры Достоевскаго сопровождаютъ насъ всю жизнь съ того дня, какъ прочитаны въ его книгахъ написанныя о нихъ строки. Но такъ же ли и люди-идеи, люди-проблемы? Буду судить по себѣ: я «не вижу» Шатова и Кириллова, почти не вижу Алеши Карамазова и очень смутно, какъ-то условно и какъ бы «офиціально» вижу Ивана Карамазова, Раскольникова, князя Мышкина, Ставрогина. И вмѣстѣ съ тѣмъ, какъ можно отдѣлаться отъ впечатлѣнія, что Митя Карамазовъ «гдѣ-то вотъ тутъ» бродитъ, что я самъ однажды ѣхалъ въ вагонѣ вмѣстѣ съ Рогожинымъ и сидѣлъ вмѣстѣ съ Свидригайловымъ въ его уединенномъ трактирѣ, и самъ былъ влюбленъ въ какіе-то прошлые годы въ Аглаю, въ Лизу, въ Полину! И вотъ еще какой-то маленькій сдвигъ, и разстилается область «фигуръ», «персонажей», химеръ — Ламбертъ изъ «Подростка», два поляка въ Мокромъ, всѣ дѣйствующія лица «Сквернаго Анекдота», генералъ Иволгинъ, капитанъ Лебядкинъ. Этого не было и нѣтъ, разумѣется, наяву. Но это то, что можетъ присниться во снѣ и начнетъ потомъ неотвязно сниться всю жизнь…

Но кого же въ концѣ концовъ любилъ Достоевскій? Тѣхъ ли, что стали въ большинствѣ случаевъ главными и даже немного парадными героями его вещей, людьми-идеями, людьми-проблемами? Или же тѣхъ, что остались только характерами и даже только фигурами? Почему не удалось ему даровать своимъ главнымъ, идейнымъ и проблемнымъ героямъ то полное и безусловное безсмертіе, которое оказалось удѣломъ какого-нибудь несчастнаго характера, какой-нибудь погибшей души, вродѣ Мити Карамазова или Рогожина, какой-нибудь капризницы, вродѣ Аглаи или Полины? Я думаю, что это полное и безусловное безсмертіе даетъ художникъ только тому, что онъ любитъ. Думаю, что дѣло творенія — есть дѣло любви. Тѣ жители книжнаго царства, тѣ характеры и фигуры, которые какъ-то больше остаются съ нами и съ нами живутъ наяву, либо во снѣ, потомъ всю жизнь, — что-то разсказываютъ намъ о Достоевскомъ помимо того, что говорятъ вычерченныя имъ идеи и поставленныя имъ проблемы. Быть можетъ, я ошибаюсь, но понимая книги его, какъ только что было сказано, думаю, что мучаясь темою «Идіота» или «Настасьи Филипповны» любилъ Достоевскій какъ-то по своему (какъ бы художнически отдыхая на нихъ) и Аглаю, и Рогожина, и старика Иволгина, и даже Лебедева. И что, странно сказать, человѣчески ближе ему были оба Карамазовскіе «безобразники», отецъ и Дмитрій, нежели «до головной боли умственный» Иванъ и до ощущенія какого-то какъ бы даже физическаго уродства благообразный Алеша.

***

Мнѣ всегда очень страннымъ казалось довольно часто встрѣчающееся отношеніе къ Достоевскому. Достоевскій, такъ говорится въ этихъ случаяхъ, былъ разумѣется геніальнымъ мыслителемъ, авторомъ замѣчательнѣйшихъ по затронутымъ въ нихъ «вопросамъ» книгъ, но вотъ только, къ сожалѣнію, онъ «не особенно хорошо писалъ», былъ не очень высокаго качества стилистомъ… Мнѣніе, кстати сказать, болѣе распространенное среди русскихъ читателей, чѣмъ среди иностранныхъ.

Это довольно нелѣпое сужденіе имѣетъ, однако, свою причину. Причина его — подчиненность русской прозы конца XIX и начала XX вѣка стилистической «фразной» традиціи Толстого. Толстой писалъ отлично сдѣланными фразами и не умѣлъ писать иначе. Онъ и мыслилъ фразами (отсюда его любовь къ афоризму, къ пословицѣ), и въ этомъ какъ разъ была самая слабая сторона его мысли. Толстовская фраза какъ-то разъ навсегда плѣнила русскую литературу. Чеховъ, продолжившій эту традицію, началъ съ работы надъ фразой, но настоящимъ большимъ писателемъ сдѣлался только тогда, когда языкъ его пріобрѣлъ ритмическое теченіе менѣе вѣдомое Толстому.

Все это не относится къ Достоевскому, и судить о немъ, подходить къ нему съ критеріемъ «фразной» литературы не слѣдуетъ. И этотъ критерій далеко не есть единственный литературный критерій. Достоевскій писалъ не фразами, но «кусками», страницами, остро укалывая читателя въ каждомъ кускѣ, въ каждой страницѣ какою-то пронзительною мыслію, указанной не менѣе пронзительнымъ словомъ или «мѣстомъ». Теченіе строкъ въ этихъ кускахъ и страницахъ подчинено своеобразнѣйшему и заразительнѣйшему ритму. Настолько заразительному, что изъ этого ритма вышелъ цѣлый очень значительный писатель, В. В. Розановъ. Я глубоко убѣжденъ, что B. В. Розановъ началъ съ того, что усвоилъ словесный ритмъ Достоевскаго. Упражненіе его въ этомъ ритмѣ, соединенное, разумѣется, съ глубокой любимо къ той внутренней стихіи, которая этотъ ритмъ породила, воспитало въ немъ лишь постепенно замѣчательнаго мыслителя. Въ противоположность этому, подчиненная фразному образцу прозы Толстого, русская беллетристика разучилась думать.

***

Мнѣ кажется, на основаніи всего этого, что Достоевскій, оставаясь глубокимъ мыслителемъ, владѣя изумительно своей «головой», былъ все же по натурѣ неистовымъ, «яростнымъ» художникомъ. Писанія его изобразительны въ высочайшей степени. Онъ только видѣлъ вещи въ странномъ и искусственномъ свѣтѣ нѣкоторой внутренней какъ бы «рампы». Въ томъ была доля искусственности, какъ разъ необходимая для всякаго настоящаго искусства… Мнѣ пришлось однажды разговаривать съ актерами на тему о томъ, почему, вообще говоря, такъ хорошо удаются инсценировки Достоевскаго. Потрясающія сцены своихъ романовъ, тѣ сцены, когда вдругъ зачѣмъ-то сразу сходятся въ одномъ мѣстѣ всѣ «дѣйствующія лица» — онъ видѣлъ именно какъ сцены нѣкоего душевнаго театра. Когда Настасья Филипповна бросаетъ деньги въ огонь, Достоевскій очень точно указываетъ всѣмъ участникамъ сцены ихъ «выходы» и «мѣста».Точно такъ же совершенно отчетливо строится имъ сцена появленія Хромоножки въ гостиной Ставрогиныхъ, Князь Мышкинъ и Рогожинъ на скамейкахъ вагона, Настасья Филипповна и Аглая на музыкѣ въ Павловскѣ, Раскольниковъ у двери, которую сейчасъ откроетъ «процентщица», Свидригайловъ въ окнѣ трактира… Жителей своего книжнаго царства Достоевскій чаще всего видитъ въ профиль. Не будемъ же называлъ его «визіонеромъ»! Тотъ кто видитъ призраки, видитъ ихъ чаще всего лицомъ къ лицу.

***

Слава Достоевскаго среди иностранцевъ застала насъ заграницей. Она даже нѣсколько удивила насъ, и напрасно. Литературная сторона Достоевскаго есть въ той же мѣрѣ наслѣдіе иностранной литературы, въ какой есть рна наслѣдіе и русской. Очень многимъ обязанный Пушкину и Гоголю, Достоевскій былъ обязанъ немало Гофману, Диккенсу, Бальзаку. Его манера писать не фразами, а «кусками», это скорѣе манера французской прозы старой традиціи, нарушенной Флоберомъ и Мопассаномъ, но не забытой и нынѣ. Писанія Пруста все же больше похожи въ этомъ смыслѣ на писанія Достоевскаго, нежели на писанія Толстого. Самъ Достоевскій всю жизнь читалъ гораздо чаще по-французски, чѣмъ по-русски. Не лишенная дарованія писательница Микуличъ, авторъ «Мамочки», разсказываетъ, что Достоевскій самъ ей сказалъ это, въ разговорѣ происходившемъ за два года до его смерти. Микуличъ спросила его, кого ей читать изъ русскихъ авторовъ. Достоевскій пожалъ плечами. «Читайте Бальзака», сказалъ онъ и повторилъ, «читайте Бальзака»…

Многое изъ того, что казалось намъ въ Достоевскомъ специфически русскимъ, не является таковымъ. Иностранецъ увлеченный имъ и полагающій найти въ русской литературѣ обширнѣйшую «достоевщину», будетъ разочарованъ. Мы не можемъ ему предъявить ничего, кромѣ поверхностной и нарочитой «достоевщины» Андрея Бѣлаго. Единственной подлинной «достоевщиной» въ міровой литературѣ былъ романъ бѣдной англійской дѣвушки, Эмиліи Бронте, затерянной въ англійской провинціи въ дни молодости Достоевскаго и, разумѣется, никогда ничего не слыхавшей о немъ.

***

Не къ «достоевщинѣ», но къ Достоевскому русская литература, надо думать, еще обратится. Если поставитъ она цѣлыо изображеніе характеровъ и фигуръ, вверженныхъ въ столь громогласныя событія, какъ тѣ, среди которыхъ мы живемъ — надо думать, будетъ стремиться она къ написанію человѣческой трагедіи (увы, для человѣческой комедіи время ужъ кажется прошло!). Въ этой человѣческой трагедіи протянутся и свяжутся цѣпи книгъ, плотно населенныхъ идеями, характерами, фигурами. Напряженіе, потребное для такихъ грандіозныхъ картинъ, едва ли вмѣстить ставшая было традиціонной наша «фразная» литература. Писатель будущихъ временъ напомнитъ, быть можетъ, великимъ рвеніемъ своимъ Достоевскаго. Мы часто говоримъ по поводу него о пророческомъ дарѣ. Въ библейскія времена человѣкъ однажды «заговорившій на весь міръ», не могъ умолкнуть: пророчества его скоплялись надъ горизонтомъ жизни, какъ грозныя тучи. Нѣчто подобное въ самомъ дѣлѣ случилось и съ Достоевскимъ — изъ слова его рождалось другое слово, изъ страницы — другая страница, изъ книги новая книга. И вотъ до сей поры клубится вокругъ насъ его тревожное и страстное многоглаголаніе.

Павелъ Муратовъ.
Возрожденіе, № 2077, 8 февраля 1931.

Views: 26

Павелъ Муратовъ. Каждый День. 29 января 1931. О Конст. Леонтьевѣ

Въ нашей заграничной русской жизни немудрено и «запамятовать» что-либо, о чемъ надлежитъ помнить. Только въ одной русской газетѣ и притомъ въ окраинной (у эмиграціи есть свои окраины!) — въ харбинской «Зарѣ» я встрѣтилъ статью по случаю столѣтія со дня рожденія Константина Леонтьева. Признаться, и мнѣ самому объ этой датѣ напомнила только харбинская газета.

***

Такова ужъ судьба Константина Леонтьева. О немъ и въ Россіи не помнили, его не знали. Вспоминаю, какъ передъ самой войной имъ усиленно началъ заниматься въ Москвѣ одинъ мой пріятель. Съ трудомъ добылъ онъ какіе-то пыльные томы «полнаго собранія сочиненій», небрежно и дешево изданнаго однимъ неудачливымъ и разорившимся, въ концѣ концовъ, издателемъ… Въ Москвѣ, однако, находился тогда замѣчательный человѣкъ, который лично хорошо зналъ Константина Леонтьева — отецъ Іосифъ Фудель. Не знаю, увидятъ ли когда-нибудь свѣтъ его записи и существуютъ ли онѣ еще на свѣтѣ…

***

Константинъ Леонтьевъ былъ однимъ изъ самыхъ необыкновенныхъ по своей одаренности русскихъ людей. Къ сожалѣнію, одаренность его была нѣсколько разбросанной. Она не была сосредоточена въ одну точку и не была даже направлена по одной линіи. Такая одаренность даетъ очень яркія жизненныя краски, но не способствуетъ цѣльности и гармоничности человѣческаго рисунка. Леонтьевъ удивительно понималъ искусство, онъ умѣлъ быть превосходнымъ писателемъ, проникновеннымъ мыслителемъ, дальнозоркимъ политикомъ, пламеннымъ религіознымъ искателемъ. Изъ всего этого жизнь можетъ устроить и сходящійся, и расходящійся «пучекъ» силъ. Въ случаѣ Константина Леонтьева онъ оказался расходящимся.

***

Критическая статья Константина Леонтьева о романахъ Толстого поразительно умна и вѣрна. Въ его собственныхъ романахъ, «Египетскій Голубь» и «Рѣка Временъ», есть страницы, принадлежащія къ замѣчательнѣйшимъ въ русской литературѣ. Угадыванія нѣкоторыхъ его политическихъ статей положительно геніальны… При всемъ томъ критика Леонтьева, его романы, его политическія философскія статьи производятъ впечатлѣніе какой-то блистательной импровизаціи. Чего же имъ нехватаетъ? Не знаю. Быть можетъ, какой-то «плотности», какого-то «грунта», какого-то послѣдовательнаго усилія, какого-то «трудолюбиваго» ремесла.

Константинъ Леонтьевъ не былъ ни въ какой мѣрѣ литературнымъ ремесленникомъ. И онъ былъ слишкомъ талантливъ для того, чтобы это обстоятельство можно было поставить ему въ заслугу. Художникъ, поэтъ, писатель, должны непремѣнно чувствовать въ дѣлѣ своемъ не только быстрый жаръ вдохновенія, но и медленный холодокъ ремесла.

***

Если этого необходимаго и высокаго ремесла было немного въ писаніяхъ Константина Леонтьева — въ томъ виноватъ не только онъ самъ. Въ этомъ повинна и русская обстановка его времени. Считавшая себя передовой интеллигенція русская зачислила Леонтьева въ «реакціонеры», наравнѣ съ Достоевскимъ, Лѣсковымъ, Фетомъ. Понадобились усилія новыхъ поколѣніи, вступившихъ въ жизнь на рубежѣ двухъ столѣтій, чтобы разбить вдребезги смѣшные народническіе кумиры и освободить отъ обязтельнаго запрета всего, чѣмъ гордится и будетъ гордиться Россія. И эти усилія не ропали даромъ. Вотъ въ наши дни въ нашихъ условіяхъ я очень хорошо «вижу» въ нашемъ эмигрантскомъ журналѣ, въ «Современныхъ Запискахъ», статью о Константинѣ Леонтьевѣ, но я не представляю себѣ, чтобы даже народническая редакція этого журнала дерзнула предложить русскому читателю статью о такихъ отставныхъ «властителяхъ думъ», какъ Чернышевскій или Михайловскій.

Павелъ Муратовъ.
Возрожденіе, № 2067, 29 января 1931.

Views: 31

Надежда Городецкая. Въ гостяхъ у Ходасевича

— Владиславъ Фелиціановичъ, каковы возможности русской поэзіи?

— Ого! Вы другимъ такихъ коварныхъ вопросовъ не задаете… Но ничего… Давайте и объ этомъ.

Ходасевичъ — нервный, худощавый, говоритъ отрывисто, покачивается на стулѣ, рукою тронетъ перо, подвинетъ его и вдругъ отпрянетъ и выжидательно смотритъ на собесѣдника.

— Я издали начну… Былъ такой день, когда Державинъ «въ гробъ сходя благословилъ» молодого Пушкина. Для всѣхъ это было неожиданностью, и для самого мальчика, но не для Державина. Онъ уже года два, какъ искалъ себѣ преемника — и жестъ былъ неслучайный. Онъ еще раньше написалъ, что передаетъ лиру Жуковскому, да такъ эти стихи и остались подъ спудомъ. Дѣло въ томъ, что въ какой-то моментъ Державинъ, какъ бы оглохъ и пересталъ слышать свое время, отошелъ отъ своей эпохи. Тогда и сталъ искать не второго, а новаго Державина. Поэзія не есть документъ эпохи, но жива только та поэзія, которая близка къ эпохѣ. Блокъ это понималъ и недаромъ призывалъ «слушать музыку революціи». Не въ революціи дѣло, а въ музыкѣ времени. Поэзія движется, какъ пяденица, — знаете? (Большой и указательный палецъ растянулись на столѣ.) Такъ — а потомъ подтянется и отдыхаетъ, и осматривается, и тутъ встрѣчается съ новымъ…

Худые и очень длинные пальцы нѣсколько разъ повторяютъ движеніе.

Глядя на свою руку, В. Ф. продолжаетъ:

— Сегодняшнее положеніе поэзіи тяжко. Она очутилась внѣ пространства — а потому и внѣ времени. Дѣло эмигрантской поэзіи по внѣшности очень неблагодарное, потому что кажется консервативнымъ. Большевики стремятся къ изничтоженію духовнаго строя, присущаго русской литературѣ. Задача эмигрантской литературы — сохранить этотъ строй. Это задача столь же литературная, какъ и политическая. Требовать, чтобы эмигрантскіе поэты писали стихи на политическія темы, — конечно, вздоръ. Но должно требовать, чтобъ ихъ творчество имѣло русское лицо.

В. Ф. поправляетъ очки, откидываетъ со лба черную прядку.

— Подмѣна русскаго лица лицомъ, такъ сказать, интернаціональнымъ совершается въ угоду большевикамъ и обычно прикрывается возвышеннымъ принципомъ «аполитичности». На самомъ же дѣлѣ просто хотятъ создать нерусскую поэзію на русскомъ языкѣ. Но нерусской поэзіи нѣтъ и не будетъ мѣста ни въ русской литературѣ, ни въ самой будущей Россіи. Ей лучше бы навсегда обосноваться въ какомъ-нибудь Данцигѣ, гдѣ дѣлаются разныя международныя спекуляціи и кстати котируется червонецъ. Вотъ только я думаю, что не надо приставать къ «аполитическимъ» поэтамъ, допытываясь, почему они отвертываются отъ политики. Такіе вопросы — либо наивность, либо сознательное прикрываніе дурной игры. Аполитическіе весьма занимаются политикой. Они не хотятъ не политики, а Россіи… Кстати: почему-то всегда они либо расшаркиваются передъ совѣтской литературой, либо хихикаютъ по адресу эмигрантской.

Я прерываю:

— Но вѣдь возможность поэтическаго дѣланія остается?

В. Ф. говоритъ рѣзко:

— Разумѣется. Очень. Но явятся ли настоящіе люди — не знаю. Я считаюсь злымъ критикомъ. А вотъ недавно произвелъ я «подсчетъ совѣсти», какъ передъ исповѣдью…. Да, многихъ бранилъ. Но изъ тѣхъ, кого бранилъ, ни изъ одного ничего не вышло.

Онъ смѣется и добавляетъ:

— А вотъ на кого я возлагалъ надежды, — изъ многихъ всетаки ничего не вышло. Предсказывать съ именами не возьмусь боюсь, что опять перехвалю. Въ данное время милѣе другихъ мнѣ группа «Перекрестка»… Вы замѣчали на картѣ метро такую соединительную линію — Navette… Гдѣ-то она, кажется, около Pré-St-Gervais, или… да нѣтъ, не знаю. Словомъ, пряменькая такая линія. Вотъ и роль эмигрантской литературы — соединить прежнее съ будущимъ. Конечно, традиція не плющъ вокругъ живыхъ памятниковъ древности. Бѣда въ томъ, что многіе пишутъ «подъ». Свои стихи писать трудно и есть громадный соблазнъ и легкость дописывать чужіе… Видите ли, надо, чтобы наше поэтическое прошлое стало нашимъ настоящимъ и въ главной формѣ будущимъ. Какъ вамъ сказать… Вотъ Робинзонъ нашелъ въ карманѣ зерно и посадилъ его на необитаемомъ островѣ — взошла добрая англійская пшеница. А что, кабы онъ его не посадилъ, а только бы на него любовался да охранялъ, чтобы не дай Богъ не упало? Вотъ и съ традиціей надо, какъ съ зерномъ. И вывезти его надо, и посадить, и работать надъ нимъ, творить дальше. Главное, совершенно необходимо ощутить себя не человѣкомъ, случайно переѣхавшимъ изъ Хамовниковъ въ Парижъ, а именно эмигрантомъ, эмигрантской націей. Надо работать — и старымъ, и молодымъ. Иначе — катастрофа. Литературѣ не просуществовать ни въ богадѣльнѣ, ни въ ясляхъ для подкинутыхъ младенцевъ… Что же касается принципіальной возможности… Глупости, что ничего нельзя создать! Три эмиграціи образовали три новыхъ и великихъ литературы: Данте; вся классическая польская литература — Мицкевичъ, Словацкій и Красинскій; у французовъ — Шатобріанъ и Сталь.

— Да, но я спрашиваю о русской поэзіи — той, какая можетъ быть въ день, когда не будетъ раздѣленій между нами и совѣтами.

В. Ф. поднимаетъ обѣ руки, изображая безпомощность.

— Я не пророкъ…. Будущая Россія представляется мнѣ странно: дѣятельной, мускулистой, нѣсколько американскаго типа, и очень религіозной — но уже не въ американскомъ духѣ. Въ общемъ, ощущеніе мое скорѣе оптимистическое… скромно-оптимистическое. А вотъ въ чемъ я категорически увѣренъ — такъ это въ томъ, что эстетизмъ вовсе исчезнетъ, ему мѣста не будетъ, — такъ же, какъ всякимъ половымъ вопросамъ. И то, и другое появляется при гніеніи общества, въ упадочныя эпохи. Надо думать, что будущимъ русскимъ людямъ некогда будетъ этимъ заниматься. Жизненная, здоровая стихія поглотитъ и то, и другое.

Я пытаюсь уточнить свой вопросъ: русская поэзія рисуется мнѣ въ гоголевскомъ опредѣленіи — происшедшей отъ восторга.

— Конечно, поэзія и есть восторгъ, — подтверждаетъ В. Ф. — Вѣрится, что восторгъ никогда не изсякнетъ. Здѣсь же у насъ восторга мало, потому что нѣтъ дѣйствія. Молодая эмигрантская поэзія все жалуется на скуку — это потому, что она не дома, живетъ въ чужомъ мѣстѣ и отчасти какъ бы въ чужомъ времени.

Въ разговорѣ каждый проводитъ свою линію, и я требую, по гоголевскому словарю: — Что же можетъ стать «предметомъ» русской поэзіи? Не считаете ли вы, что послѣ символизма стало дозволено говорить простымъ языкомъ о иныхъ реальностяхъ? То есть, не стоимъ ли мы передъ новымъ, духовнымъ реализмомъ.

В. Ф. отвѣчаетъ:

Символизмъ и есть истинный реализмъ. И Андрей Бѣлый, и Блокъ говорили о вѣдомой имъ стихіи. Несомнѣнно, если мы сегодня научились говорить о нереальныхъ реальностяхъ, самыхъ реальныхъ въ дѣйствительности, то благодаря символистамъ.

В. Ф. наклоняется и ловитъ чернаго котенка съ зеленымъ галстукомъ («съ бантикомъ» сказать нельзя: васъ поправятъ — онъ мальчикъ и бантиковъ не носитъ). Смотритъ на него съ большимъ одобреніемъ.

— Мой не хуже, чѣмъ у Куприна… Вы того хвалили… Правда, мой еще начинаюшій, но передъ нимъ будущность.

Я вижу, ему хочется, чтобы я согласилась, что котъ неслыханно хорошъ…

Надежда Городецкая.
Возрожденіе, № 2060, 22 января 1931.

Views: 21